Самый человечный человек

Чем-то горьковским веет от историй о детстве любимого президента американцев – малограмотные родители, самообразование, один учебник на всю деревенскую школу и так далее. Во всех жизнеописаниях Линкольна особенно подчеркивается его любознательность (постоянно читал, а то, что надо было как следует запомнить – даже вслух), талант рассказчика, и, конечно же, Доброта – с большой, как цилиндр президента, буквы Д. Если верить биографиям, Линкольн, как американский Илья Муромец, периодически залеживался на печи, поглощая литературу, наращивая эрудицию и витая в эмпиреях. Но когда приходило время совершить подвиг, он мгновенно мобилизовывался и делал то, чего от него требовала История. Причем делал технично и не боясь грязной работы, которой другие чистоплюи могли побрезговать – даже ради высоких идеалов.

Спилберг снял свой новый фильм абсолютно в этом же ключе. Его «Линкольн» –идеальная антитеза псевдодокументальным лентам Лени Рифеншталь – чтобы на простейшем примере пояснить разницу между политизацией эстетики и эстетизацией политики по Беньямину, пожалуй, лучше оппозиции не найти. В случае «Триумфа воли» (пропагандистский фильм о четвертом съезде НСДАП) зритель должен зачароваться красотой политического – красотой вершащейся истории, которая буквально визуализируется в ровных шеренгах гармонично организованных волей фюрера народных масс. В фильме Спилберга раскрыто гораздо более судьбоносное историческое событие – внесение в Конституцию США 13-ой поправки об отмене рабства – раскрыто через частное, конкретное бытие реальных политических акторов, за которыми История, ее законы, вызовы и т.п. стоят (как-бы) незримо, а политическое выглядит не как пена, сбивающаяся на поверхности социального волей вождя, а как глубинное, всегда присутствующее содержание любой человеческой деятельности.

Фильм далек от классического политического детектива, который традиционно фокусируется на какой-нибудь конспирологической версии того или иного общеизвестного события, показывая скандалы, расследования и интриги. 150 минут экранного времени уходят не только на то, чтобы в подробностях рассказать историю принятия 13-ой поправки, но и вылепить образ идеального «воина добра» по-американски. Для этого нужно как можно более тщательно смешать публичное и приватное, Историю и мелкие, трогательные биографические черты. И лучше – с акцентом на последних.

Линкольн Спилберга – всегда с легкой небрежностью в прическе и одежде (занят мыслями о важном, некогда думать «о красе ногтей»), с  тщательно пририсованным с помощью грима и света рельефом морщин (у глаз – добрые «лапки», на лбу – целая картография тяжелых государственных дум). Он ползает по полу, самостоятельно растапливая камин в президентском кабинете, пьет из щербатой жестяной кружки, сам надевает пальто (которое другим важным белым мужчинам в фильме помогают надеть слуги), а первое его появление в кадре в Белом доме – в одних носках. Трогательные стоптанные тапочки, забытые Линкольном у камина, совмещаются монтажным стыком с кадрами ответственных совещаний державных мужей.

Множество щедро разбросанных по фильму деталей вырисовывают облик «самого человечного человека»: Линкольн – не фанатичный политик, который блюдет интересы своей политической группировки, и не абстрактный гуманист, готовый пачками отправлять людей в мясорубку Гражданской войны ради будущего счастья нации. Он обращается не только к «дальнему», работая для потомков, ради идеала, утопии – но и для «ближнего»: идея справедливости, всеобщего равенства дополняется в образе Линкольна всемерной отзывчивостью к конкретному человеку, находящемуся рядом. Всякий страждущий может обратиться к президенту за утешением, поговорить с ним о наболевшем – а он выслушает, ответит какой-нибудь своей пресловутой историей «за жизнь», и поможет.

То же самое и в семье – пока голосуют за 13-ю поправку, Линкольн читает книги вместе с младшим сыном, уважительно и ласково ведет себя со старшим, бережно относится к жене-истеричке. Семья Линкольна – образцово-показательная ячейка общества,  хотя и со своими внутренними драмами – противоположность тотальной показушности семейственного духа четы Рейганов, который будет рекламироваться столетие спустя. Его шутливые побасенки – антиназидательный адвокатский прием убеждения, как бы говорящий слушателям – нет общих универсальных законов мироустройства, к которым можно апеллировать, и которые все подминают под себя, но есть множество прецедентов, и каждый из них требует своего уникального решения, как этическая и правовая задача. Как ни парадоксально, в борьбе за провозглашенные универсальными принципы («равенство для всех»), Линкольн использует риторику «частного случая», убеждая в ситуативности правды, а не в абсолюте «истины».

Идеальный президент Спилберга – блестящий рассказчик, внимательный слушатель, трудоголик и любящий семьянин, деятельный мечтатель, отличный советник, высокий человек, скромно умаляющий свой рост обаятельной сутулостью, дабы не возвышаться над остальными. В общем, Линкольн только что не лечит наложением рук и не воскрешает мертвых (и, хочется добавить – не охотится на вампиров). Анти-тоталитарный, анти-авторитарный, домашний и одновременно недосягаемо великий – таков этот демократический идол самой свободной страны на свете, вдобавок, принявший мученическую смерть.

Что-то все это сильно напоминает. Ведь если поменять сутулость на картавость, всклокоченную шевелюру на лысину, цилиндр – на кепку, и переместить на колени плед, которым Линкольн укрывает плечи – получится еще один весьма знакомый нам образ.

Общее этих образов – в значимости конструирования «человеческого» и «человечного» измерения вождя. Если бы кто-нибудь выстрелил Ленину в затылок сразу после революции, если бы авангард не сменился бы тоталитарным искусством, возможно, его имидж мог бы не получить монолитного возвышенно-фетишистского оформления, и на первом плане осталось бы «человеческое, слишком человеческое»: Ленин и печник, Ленин подливает кипятку страждущим, несет бревно, укрывается в шалаше, играет с Горьким в шахматы, гладит котиков.

Демократизм, который всеми мыслимыми способами подчеркивается в образе президента-борца за отмену рабства – та же «человечность» Ильича, доведенная до высшей концентрации, очищенная от груза политических ошибок и вынужденной негуманности. Линкольн освобожден авторами фильма от ответственности за политические уловки, предпринятые для введения 13-ой поправки, а к кровавой Гражданской войне как бы вообще не имеет никакого отношения (кроме, разумеется, главной роли в ее завершении). Когда дело идет о принятии политических решений, он скорее участвует в этом как смиренный посредник между реальностью и исторической необходимостью.

Основная интрига фильма Спилберга о Линкольне – как действовать в ситуации, когда общество не готово к тем или иным политическим преобразованиям? «Мы не готовы… к миру», «Мы не готовы… к освобождению рабов» – говорит голос большинства.  Рассуждения американских парламентариев, которые обсуждают 13-ю поправку в рамках дихотомии «естественности/неестественности» и «божественного предопределения», сделавшего чернокожих «от природы» неполноценной расой – все это выглядит в фильме такой же дикостью, как пытки и кулачные бои рабов в «Джанго освобожденном» Квентина Тарантино. Одно лишь упоминание о возможности когда-нибудь предоставить избирательное право женщинам вызывает в конгрессе скандал, крик, шум, гвалт и почти мордобой.

Как проводить в жизнь политически непопулярные решения, и чего это стоит?  Если говорить коротко, отнюдь не короткий фильм Спилберга можно резюмировать следующим образом: одно из важнейших завоеваний американской демократии, за которое поплатилось жизнью главное действующее лицо, было достигнуто путем политических уловок. Фактически – путем обмана.

Парадоксально, что в этом «демократическом» по духу фильме проводится не такая уж демократическая мысль – общество всегда не готово к радикальным политическим преобразованиям, особенно тем, которые перераспределяют экономические блага и политические свободы. Шутка ли: южные штаты как будто бы борются в войне не за право мучить и эксплуатировать людей другой расы, а за гарантируемое Конституцией священное право частной собственности – пусть этой частной собственностью и является другой человек. А значит, непопулярные меры должны быть осуществлены или за счет прямого волюнтаристского диктата лидеров, или же посредством уловок, компромиссов и подковерных интриг.

Грубо говоря, для достижения демократических целей не всегда получается последовательно использовать демократический механизм – но этот механизм (который рекламирует Спилберг) как будто бы достаточно гибок, так что можно его и через колено перегнуть, и отыскать в нем лазейку. Что, собственно, и делает Линкольн. Неизбежность реакции недовольных заложена в саму структуру такого политического действия – и вопрос только в том, в какой форме произойдет эта реакция: убийство Линкольна, точечный акт мести в фильме выглядит почти как осознанная жертва, наименьшее зло, предотвратившее возможные более масштабные выплески насилия.

Самый человечный человек жертвует собой ради «равенства всех» перед законом. Что ж, отливайте в бронзе, бальзамируйте, выставляйте в Мавзолее или Диснейленде – раз уж так велика потребность в политических фетишах. Фильм Спилберга – если сравнивать его с другими способами увековечения памяти о Линкольне – пожалуй, является среди них самым прогрессивным произведением – ибо совмещает в себе мысль о хитрости мирового духа Гегеля, заветы политизации эстетики Беньямина и безотказно работающий голливудский канон наррации.

В общем, фильму о тринадцатой поправке есть за что дать хоть бы и все двенадцать «Оскаров».

Лидия Михеева 

Читайте по теме:

Славой Жижек. «Цель номер один» 

Лидия Михеева. «Анна Каренина». Игра в классику 

Алексей Цветков. «Жизнь Пи» – атеизм невыносим?

Cлавой Жижек. Политика Бэтмена

Саймон Хаттенстоун. Семь рюмок с Аки Каурисмяки

Алексей Блюминов. «Облачный атлас»: выбор сопротивления

Андрей Манчук. Апокалипсис сегодня

Дмитрий Райдер. Интервью с Ниной Пауэр

Лидия Михеева. Миром правит любовь?

Андрей Манчук. «Drinking rum and Coca-Cola»