Занзибар: полвека спустя революции

В дипломатической переписке революционному Занзибару с тревогой пророчили судьбу «Африканской Кубы» или  «Коммунистического Гонконга». Был момент, когда такой вариант развития событий, действительно, казался достижимым и уже вроде бы маячил на горизонте. В январе 1964 года западные туристы бежали с охваченного беспорядками острова, с ужасом разнося слухи о кубинском вторжении (стоит напомнить, что в то время мир едва-едва отходил от Карибского кризиса!). Это не было пропагандистской акцией западных спецслужб. Как выяснилось позже, их просто ввели в заблуждение звучащие на улицах испанские приветствия «Venceremos!», которыми встречали и подбадривали друг друга активисты леворадикальной Партии Уммы, часть которых проходила подготовку на Кубе и даже лично знала Че Гевару и других героев революции. Внешне их вполне можно было принять за кубинцев: в конце концов, это та же смесь средиземноморской и африканской крови. Многие даже отращивали себе усы и бородки «под Фиделя», и, модничая, носили кубинские военные рубашки. Эта революция могла бы стать их триумфом, но немного при других обстоятельствах. Вместо триумфа левых ожидала короткая эпоха компромиссов и в конечном итоге — полный разгром и забвение.

Пятидесятилетие занзибарской революции прошло как-то незаметно – и не только у нас. Понятно, что в России Африка — это по-прежнему континент, у которой «не было своей истории», а Украине сейчас вообще не до того. Но даже в Африке на эту дату мало кто обратил внимание. Случайность ли это? Разумеется, в Танзании и на самом Занзибаре прошли ритуальные праздничные мероприятия, в ходе которых в очередной раз были произнесены речи  о том, как власть была выдернута из рук пришлого меньшинства и передана в руки черному большинству. Монархия пала и наступила эпоха народовластия. Но чем же, по сути, являлись события на Занзибаре полувековой давности и могут ли они преподать нам сегодня какие-то уроки?

Кидумбак, оригинальный местный женский танец, исполняемый под аккомпанемент оркестра струнных и щипковых инструментов, а также аккордеона и, как правило, мужского вокала, может служить символом занзибарской культуры в которой сплелись воедино традиции Ближнего Востока и черной Африки. Пришедший из арабского мира танец живота дополняется традиционными для африканской танцевальной культуры движениями бедер. Его исполняют не только профессиональные артисты на сценах концертных залов и музыкальных клубов, но и простые люди на свадьбах и других народных гуляниях прямо на улицах Стоун-Тауна. Занзибарские девушки, вопреки убеждению Валерия Меладзе, отнюдь не носят имен типа «Лимбо». Самыми распространенными женскими именами здесь являются Фарида, Фатима, Селима, Аиша... Исламская культура господствует на Занзибаре еще с глубокого средневековья, с тех времен, когда европейские мореплаватели еще даже и не помышляли о поиске морского пути в Индию. А Стоун-Таун, исторический центр острова, хотя и приобрел свой сегодняшний вид относительно недавно, тем не менее, входит в перечень объектов Всемирного культурного наследия, находящихся под охраной ЮНЕСКО и по статистике является наиболее часто посещаемым туристами местом Африки южнее Сахары. Мы же помним Занзибар по строчке из детской поэмы о Докторе Айболите – при том, что далеко не все россияне знают, где он находится и существует ли вообще в действительности, не говоря уже о его богатом историческом наследии.

Восток или Африка? Африка или Восток? Эта вечная, исторически заложенная здесь двойственность, которая когда-то служила визитной карточкой одного из древнейших государств и форпостов международной торговли в Индийском океане, с распространением здесь национализма и прочих народно-освободительных идеологий эпохи деколонизации, явилась камнем преткновения в спорах о политическом прошлом, настоящем и будущем.

Занзибарская революция запечатлена на кадрах резонансного документального фильма Гуальтьерро Джакопетти и Франко Проспери «Прощай, Африка!». Тысячи арабов стройной шеренгой идут к месту своей казни, наполовину заполненные телами братские могилы, женщины и дети, дрожащие под дулами автоматов чернокожих боевиков, бегущие к океану в надежде на спасение люди с пожитками на головах... «Возможно, это самый страшный геноцид в истории этого континента» – говорит закадровый голос режиссера. Да, это было еще задолго до геноцида в Руанде и «Африканской мировой войны в Конго», а о геноциде гереро и готтентотов в Юго-Западной Африке режиссерам, видимо, было ничего не известно.

Как бы там ни было, эти кадры, действительно, вызывают у зрителя дрожь по телу. По разным оценкам, в период революции на Занзибаре было убито от пяти до десяти тысяч арабов. В пропорциональном измерении там было физически уничтожено, либо изгнано около трети арабского населения архипелага. «Это чернокожие африканцы мстят арабам за века работорговли», – напрашивается на ум самое простое и даже по-человечески понятное объяснение. На Занзибаре вы можете увидеть, каким образом велась работорговля, побывать в сохранившихся до наших дней подземных камерах, где привезенные с материка невольники, прикованные к цепи дожидались дня торгов. Отсутствие еды и минимум воды, душный спертый воздух – нужду справляли тут же, в специальный стоковый желоб. Те, кто доживал до торгов, подвергались дополнительному «тестированию» ударами кнута из бегемотовой шкуры, по реакции на которые можно было судить об их выносливости (ценность захваченных женщин определялась согласно другим критериям). Тех из них кому по каким-то причинам не повезло быть проданным, в конце торгового дня сбрасывали в колодец – заживо, не утруждая себя даже тем, чтобы прежде убить беднягу, хотя бы в некоторой степени облегчив его участь.

Причины подобной жестокости до сей поры остаются мной не понятыми. Если даже ты не считаешь это существо за человека, если для тебя это вовсе не человек с другим цветом кожи и другими обычаями, а грязное, дикое, опасное и коварное двуногое животное, даже в этом случае человеку свойственно от природы испытывать большее сострадание к своей жертве... Но, как бы то ни было, причины конфронтации чернокожего и арабского населения Занзибара отнюдь не исчерпываются  памятью о временах работорговли как становится ясно при более глубоком анализе. Африканская культура вообще достаточно толерантна и предрасположенна к примирению и преодолению былых обид. Это и есть один из главных секретов ее феноменальной живучести.

При обращении к марксистскому анализу всплывает и другой, не менее важный аспект: с точки зрения классовой теории это было не просто восстание «черных» против «белых», но прежде всего, восстание пролетариата, люмпен-пролетариата и беднейшего крестьянства против султаната и олигархата, благополучно пережившего эпоху зависимости от Великобритании и даже пользовавшегося ее благосклонностью и доверием. Система этнического разделения труда, усугубленная колониальной политикой косвенного управления и фаворитизма в пользу «наиболее развитых рас», не просто замаскировала классовые противоречия под расовые, но установила между ними функциональную связь. Расовая идентичность стала атрибутом классового сознания.

Важно понимать, что и арабы, и африканцы накануне революции составляли по отношению к общему числу населения Занзибара меньшинства – причем примерно равные друг другу. Этническим же большинством были так называемые «ширази», аборигенное чернокожее исламизированное культурное сообщество. Эта странная на первый взгляд идентичность, происходящая от названия персидского города, беженцы из которого когда-то и основали первое государство на Занзибаре, фактически противопоставляла себя и крупной арабской землевладельческой буржуазии, и африканцам с материка. Если среди ширази доминировали мелкобуржуазные слои (мелкие фермеры, интеллигенция, мелкие и средние служащие и чиновники), то собственно африканцы (на английском языке их называют mainlanders, на суахили – waswahili) являлись пролетариями (среди них особенно выделялась группа портовых рабочих), сквоттерами и сезонными работниками на гвоздичных фермах. Анализ документов эпохи позднего колониализма демонстрирует стремительный рост сообщества ширази, начиная с 20-х -30-х годов, причем этот рост обгоняет темпы естественного прироста населения. Быть ширази, а не mswahili было не просто более престижно – это и значило быть собственно занзибарцем. Иметь маленький надел земли и выращивать там гвоздику было гораздо почетнее, чем таскать от зари до зари мешки в порту. В конце 50-х – начале 60-х годов между арабским и африканским меньшинствами развернулась ожесточенная политическая борьба за влияние на ширази. «Мы должны быть вместе, потому что против нас приезжие и черные националисты с материка» – говорили им арабы. «Мы должны быть вместе, потому что против нас арабские эксплуататоры и работорговцы» – говорили им африканцы. В народной памяти и современной танзанийской историографии этот период закрепился под именем «zama za siasa», что можно перевести как «бурное время политики».

Вот как вспоминает ту эпоху один из современников революции: «Яростные политические споры и уличные демонстрации были в те дни привычным явлением. Я помню, как ездил на велосипеде в школу сквозь толпы людей скандирующих имена политических лидеров, и как совершал поездки по стране мимо находящихся под контролем британских солдат дорожных застав. Соперничающие друг с другом фракции спорили буквально обо всем: права против привилегий, мигранты против оседлых семей, капитализм против социализма, торговцы против землевладельцев, занзибарцы против жителей Пембы (второго крупного острова, входящего в архипелаг Занзибар  – А. П.), индийцы против арабов, суахилийцы против африканцев. И все это  на фоне холодной войны и развернувшихся националистических и антиколониальных движений охвативших в то время Африку».

В такой ситуации 12 декабря 1963 года Занзибар получил независимость. В то время как арабская буржуазия и бюрократия ликовала и праздновала, чернокожее население (включая ширази) демонстрировала к этому празднику жизни красноречивое равнодушие. «Uhuru wa'arabi» («арабская независимость) – так язвительно окрестило достижение национального суверенитета чернокожее большинство. Пребывающим в то время на острове европейцам местные таксисты, с тревогой наблюдавшие за нависшей над островом напряженностью, уверенно и доверительно говорили: «скоро здесь что-то будет...».

Двумя главными полюсами политической борьбы на Занзибаре являлись Занзибарская Националистическая Партия (ЗНП) и Партия Афро-Ширази (ПАШ). ЗНП была исторически первой созданной здесь партией, по своему характеру типично популистской, с четко различимыми правым и левым крыльями. Правым крылом была крупная арабская буржуазия и бюрократия, обеспечивающие административный ресурс и материальную базу, левым – молодая революционно настроенная интеллигенция, многие представители которой имели опыт учебы в европейских университетах или военно-политической подготовки на Кубе или в насеристском Египте. Позднее левое крыло откололось, создав свою собственную Партию Уммы. ЗНП таким образом окончательно превратилась в консервативно-реакционную монархистскую силу, а Партия Уммы в ситуации дефицита ресурсов не успела набрать вес и стать массовой народной партией. 1964-й год она встретила скорее кружком интеллектуалов-марксистов, революционных романтиков, имеющих за плечами важный опыт, но не достаточную для навязывания собственной политической повестки социальную базу.

Партия Афро-Ширази была создана с прицелом на объединение всего чернокожего населения под знаменем борьбы с арабским доминированием. По объективным причинам ПАШ была партией революционного толка – опираясь на народные массы, она выдвигала демократическую программу социальных преобразований, в то же время, открыто противопоставляя себя арабскому и индийскому сегменту: первые для них были сплошь феодалами, тогда как вторые – капиталистами. Если это и был марксистский подход к выстраиванию политической стратегии, то крайне вульгаризованный и по существу не верный, ибо большая часть арабского населения являлась мелкой буржуазией, а элита же составляла лишь малую ее часть.

Эта партия балансировала на грани черного шовинизма, и тем самым отталкивала от себя многих занзибарцев провоцируя дальнейший раскол по расовым границам. К тому же изданный еще в колониальную эпоху декрет, запрещающий гражданским служащим состоять в политических партиях заставил ширазийскую интеллигенцию покинуть ряды ПАШ – так как гражданская служба была единственным источником их дохода. Партия таким образом осталась интеллектуально обескровленной, а ее активисты из среды малообразованных мелких сельских плантаторов, сквоттеров и портовых грузчиков вынуждены были сами, интуитивно и наощупь искать пути к социальным преобразованиям и собственному освобождению от контролируемого арабским капиталом чуждого им государства.

Борьба ЗНП и ПАШ в итоге свелась к борьбе двух национализмов: занзибарского, опирающегося на идею космополитизма, и черного, в основе которого лежала идея о том, что Занзибар – это часть Африки, и, следовательно, должен принадлежать черным африканцам. По иронии судьбы, национализм на правом фланге оказался гораздо прогрессивнее и симпатичнее того, что сложился на левом. Проблема была однако в том, что ЗНП катастрофически быстро терял поддержку населения. Какими бы ни были прогрессивными их национальные идеи, в них уже никто не верил, понимая, что эти призывы к единству всех коренных занзибарцев есть лишь идеологическая ширма обеспечивающая сохранение власти консервативных сил. Последние иллюзии растаяли после раскола в партии и выхода из нее левого крыла.

В свою очередь искренность черного национализма, напротив, ни у кого сомнения не вызывала. И именно это и пугало колеблющихся занзибарцев больше всего. Ситуацию могла спасти сила, выступающая с позиций панафриканизма, но таковых на острове практически не было – кроме разве что марксистов из Партии Уммы. Последние вошли в коалицию с ПАШ, – очевидно, как с силой, представляющей наиболее угнетенные слои общества, – но ни сил ни времени достаточных для того чтоб кардинально повлиять на их политическую повестку не имели. Всякий раз выборы, призванные сформировать здесь перед провозглашением независимости легитимную законодательную власть заканчивались тем, что минимальное большинство раз за разом получали лоялисты.

Британцы, естественно, были заинтересованы в сохранении власти султана и рассматривали оппозицию как враждебную силу, ставящую под угрозу их влияние на острове. С учетом же популярности здесь левых идей угроза превращения Занзибара в очаг политического влияния Москвы или Пекина грозила общей политической дестабилизацией колониализма во всей Восточной Африке. Следовательно, британцами придумывались разные тактические уловки, с целью защитить монархию от демократии. Так, например, выборы решено было проводить не на пропорциональной, а на мажоритарной основе – Занзибар был поделен на округи таким хитрым образом, чтоб провести в законодательное собрание как можно больше депутатов от ЗНП. Например, Стоун-таун, где доминировали арабские и индийские коммерсанты, и так являясь одним из самых малочисленных избирательных округов, был разделен пополам, на северную и южную часть, каждая из которых выбирала своего собственного депутата. В итоге Афро-Ширази и их союзникам, получая большинство голосов на выборах, удавалось проводить меньшее количество депутатов в парламент.

Растущее недовольство островитян должно было рано или поздно выплеснуться на улицу. Первые массовые беспорядки, которые привели к гибели нескольких десятков человек прошли еще в 1961 году. Тогда ситуацию удалось взять под контроль. Однако в январе 1964 это уже было невозможно. Независимый Занзибарский султанат, будучи в большой степени проектом колониального творчества без колониальной же опеки оказался абсолютно нежизнеспособным. Этот «скоропортящийся продукт» сгнил изнутри всего за 33 дня.

Революция началась 12 января, с захвата военных складов. Степень информированности  лидеров Партии Афро-Ширази и их причастности к подготовке восстания до сих пор обсуждается историками. Возможно, кто-то из верхушки что-то знал и даже участвовал в заговоре. Но руководство восстанием на первой стадии восстания взял на себя абсолютный маргинал по имени Джон Окелло. Как видно даже по имени, Окелло не был ни занзибарцем ни даже мусульманином. Он был трудовым мигрантом родом из Уганды – и хотя и состоял в молодежной лиге Партии Афро-Ширази, имел авторитет преимущественно лишь среди таких же как он озлобленных портовых люмпен-пролетариев. Необходимость начать восстание он обосновал своим собственным мистическим опытом: во время явившегося ему видения голос бога указал освободить черных африканцев от арабского господства, к чему он тут же и приступил, провозгласив себя «полевым маршалом». Остров сразу же погрузился в хаос  вооруженные люди не умевшие толком пользоваться оружием начали использовать его не только против немногочисленной армии и полиции, но и против гражданского населения. «Полевой маршал» тем временем руководил этническими чистками и наводил ужас на не-чернокожее меньшинство острова своими радиоэфирами. В них он в частности требовал от арабов раздеться до трусов и встречать революционные отряды африканцев лежа на животе, а самому султану  предлагал убить всю свою семью самостоятельно, после чего самому покончить жизнь самоубийством. Султан, впрочем, уже успел благополучно покинуть Занзибар и транзитом через Дар-эс-Салам улетел в Британию, где получил от ее величества политическое убежище.

В Дар-эс-Саламе находились в первые дни революции и лидеры черной оппозиции. Председатель Партиии Афро-Ширази Абейд Каруме, очевидно, зная о готовящемся мятеже, уплыл накануне за консультациями к поддерживающему его президенту Танганьики Джулиусу Ньерере. Как говорят, Ньерере тут же отправил его возвращаться обратно на остров и брать инициативу в свои руки. Лидер Уммы Абдулрахман Мохаммед Бабу находился там же, будучи на тот момент практически политическим беженцем. Накануне, 8 января Партия Уммы была запрещена, а в его доме был проведен обыск. Суд над Бабу должен был состояться 13 января. Поняв, что султаната на Занзибаре уже нет, он со своими сторонниками также вернулся на Занзибар и присоединился к восстанию. Окелло в свою очередь признал в Каруме революционного президента и «передал» ему власть, а тот в свою очередь дал Окелло еще какое-то время поиграть в «полевого маршала».

После того, как от руководства революцией были оттеснены радикальные маргиналы, она приняла более организованный и осмысленный вид. Систематические убийства и унижения арабов и индийцев вскоре удалось прекратить, но с тех пор они утратили возможность влиять на занзибарскую политическую жизнь, а Занзибарская Националистическая Партия была запрещена. Вскоре, после упрочения положения Каруме, получившего полную поддержку с материка от Ньерере, была запрещена и Партия Уммы, хотя некоторые ее лидеры были приглашены к участию в революционном правительстве, а отдельные пункты программы стали претворяться в жизнь. Левые были нужны Каруме и как советники в правительстве, и как связующее звено с СССР, ГДР, Китаем и Кубой – поскольку страны капиталистического Запада взяли выжидающую паузу и с признанием Занзибарского революционного правительства предпочитали не спешить. «Маршал» Окелло покинул в марте Занзибар и больше уже туда не вернулся, будучи объявленным правительством Каруме персоной нон-грата. В дальнейшем он вернулся в Уганду, где еще раз засветился во время правления своего не менее харизматичного соплеменника Иди Амина. Как говорят, именно по приказу последнего Окелло был в конце концов тайно убит, так как посмел поставить себя с ним на одну доску, заявив где-то, что в Уганде есть два великих полевых маршала.

В апреле того же года провозглашенная в ходе революции Народная Республика Занзибара и Пембы объединилась в одно государство с Танганьикой. Новое государство, презентовавшее себя как воплощение в жизнь самых светлых и смелых проектов панафриканского движения, получило свое теперешнее название – Танзания. Левые же вначале с оптимизмом смотрящие на свое участие в правительстве ПАШ, вскоре были страшно разочарованны. По стилю правления Каруме пожалуй можно было сравнить с Сталиным – с поправкой, разумеется, на масштаб личности («Полевому маршалу» Окелло в этом случае соответствует амплуа Троцкого. Судите сами: будучи революционным лидером он по окончанию революции был изгнан с острова, написал книгу мемуаров и вскоре был таинственным образом убит). Не совсем уверенно чувствуя себя во главе островного правительства (являясь выходцем с материка, причем, как ходили слухи, даже не из Танганьики, а из все той же Уганды, Каруме не обладал среди жителей острова безусловным авторитетом) и в то же время будучи политиком с большими амбициями, он по очереди отстранил от власти практически всю оппозицию, – как правую, так и левую, – построив систему жесткой личной диктатуры.

Подготовленные восточногерманскими экспертами спецслужбы насаждали на острове атмосферу страха, всеобщей подозрительности и недоверия, одним из главных средств контроля за населением стала практика принуждения к написанию доносов. Один из героев революции, марксист Али Султан Исса, вспоминал позже, что к началу 70-х годов все зашло настолько далеко, что если трое собирались о чем-то поговорить, то как минимум один точно был доносчиком. В экономике тем временем наблюдался полный застой. Все это сопровождалось раздражавшими занзибарцев пропагандистскими кампаниями по борьбе с космополитизмом. То, что ассоциировалось не только и даже не столько с Западом, сколько с арабским миром вызывало подозрение и вытеснялось из общественной жизни. Например, таараб, музыкальный стиль возникший именно на Занзибаре и суахилийском побережья из синтеза восточных и африканских музыкальных традиций и являвшийся его гордостью и своеобразной визитной карточкой занзибарской культуры, фактически попадал под запрет. Вместо него насаждалась псевдотрадиция лубочных африканских танцев под барабаны, абсолютно чуждая местной культуре.

В конце концов, в 1972 году против Каруме был устроен заговор – и 7 апреля он был убит прямо в штаб-квартире Партии Афро-Ширази. Надежды заговорщиков на то, что после устранения Каруме их поддержит армия, и революция таким образом будет спасена в итоге не оправдались. Напротив, спецслужбы верные режиму Каруме быстро расправились не только с заговорщиками, но и со всей находящейся в полуподпольном положении левой оппозицией. Таким образом, по левым был нанесен решающий удар, после которого они уже не смогли восстановиться. Те из них, кто не был убит, вынуждены были покинуть остров или на долгие годы отправились в застенки.

Одним из таких занзибарских левых был Али Султан Исса, или Али Султани. Он был арабом с острова Пемба, которой в истории занзибарской революции была уготовлена роль местной «Вандеи». В отличие от Унгуджи, как правильно называется главный остров архипелага Занзибар, Пемба не была центром работорговли, и поэтому отношения арабов и ширази здесь всегда были более гармоничными. Напротив, африканцы с материка в гораздо большей степени воспринимались и теми и другими как потенциально опасные чужаки. Пемба была житницей торговой Момбасы, снабжавшей ее зерном и лесом. Более плодородные нежели на Унгудже земли давали больший урожай, но вопреки этому Пемба долгое время оставалась глухой провинцией: инфраструктура, торговля и культурная жизнь развивалась здесь гораздо медленнее нежели в Унгудже или Момбасе. Во время zama za siasa ЗНП и ее союзник – Народная партия Занзибара и Пембы (ЗППП) всегда набирали на Пембе подавляющее большинство голосов, обеспечивая, таким образом, победу лоялистских сил на архипелаге. Али Султан Исса, родившийся здесь ровно за столько лет до начала революции, чтобы стать ее героем, сыграл в ней не главную, а скорее одну из второстепенных ролей, – но исполненная романтизма и вместе с тем трагическая и противоречивая история его жизни по праву делает его одним из наиболее ярких персонажей этой драмы.

История его странствий началась с работы матросом на корабле. Повидав Калькутту, Кейптаун и Ванкувер он решил отправиться на учебу в Лондон, вместе со своим другом и соотечественником Абдулрахманом Бабу. Однажды, гуляя по лондонским улицам, они вышли к проходящему на площади митингу британских коммунистов. На сцене оратор, горячо призывал к борьбе за освобождение покоренных народов и призывал британских левых к солидарности с панафриканистким движением. Как позже признается Али Султан Исса, тот митинг он покинул будучи уже коммунистом и вскоре вступил Британскую компартию. Бабу же присоединился к лейбористам. Именно он станет позже лидером занзибарской Парии Уммы и одним из главных интеллектуалов острова.

В Лондоне политика и образование занимали всю жизнь молодых друзей и к окончанию учебы Али Султан Исса мог изъясняться аж на одиннадцати языках, включая китайский и русский. В 1957 году он, как представитель Занзибара, даже успел посетить Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве. Позднее, уже на независимом Занзибаре американский консул Франк Карлуччи, с которым у Али Султана неожиданно завязались теплые дружеские отношения (которые однако ни коим образом не отражалось на работе Али в правительстве, где он как раз отстаивал позицию, противоречащую американским интересам), заметит, что в те дни на всем архипелаге не было более убежденного марксиста. По возвращению из Лондона Али Султан начал свою политическую карьеру с Занзибарской Националистической Партии, которая изначально была выразителем самой радикальной политической повестки. После раскола ЗНП он закономерно оказался среди раскольников в Партии Уммы, а в дни революции был назначен Верховным комиссаром на Пембе.

В те дни, которые жители Пембы вспоминают как siku za bakora – «дни тростника», когда революция утверждала свою власть через насилие в виде публичных порок тростниковыми розгами – Али Султан Исса также был его проводником. В его решениях и действиях прочитывается вся противоречивость революционного момента, когда жесткость и даже авторитарная жестокость и своеволие сосуществовали в одной голове с гуманизмом. Он не был фанатиком типа Джона Окелло, к тому же он был местным и – самое главное – арабом. В то же время он признавал необходимость применения насилия и жесткости в данный момент исторически оправданной. Приговорить преступника к телесному наказанию было гораздо более гуманным, нежели сажать его в тюрьму – рассуждал Али Султани. Во-первых, тюрьмы и так были переполнены, во-вторых, мужчина был кормильцем и защитником семьи, посылая его в тюрьму ты подвергал ее риску быть ограбленной или подвергнутой насилию. К тому же, по сравнению с тем, что творили с арабами бойцы Джона Окелло, также наводнившие Пембу, жестокость Али Султани представляется скорее спасением.

После завершения активной фазы революции Али был переведен на Унгуджу работать в министерстве образования, а затем – здравохранения. Именно он сыграл решающую роль в сближении с ГДР, что в конечном итоге сыграло с ним злую шутку. Воспитанные восточногерманскими штази занзибарские спецслужбы быстро раскрыли заговор против правительства Каруме – и хотя не успели помешать его убийству, спасли режим, арестовав главных заговорщиков, в том числе и Али Султани. Находясь в тюрьме, он оценил «успех» своей работы на собственной шкуре. Четырежды во время допросов его чуть не забивали до смерти. В конце концов, ему разрешили задним числом написать явку с повинной и спустя восемь лет выпустили из тюрьмы при условии, что он покинет Занзибар. Каруме к моменту своего убийства был крайне непопулярен среди занзибарцев и успел достать буквально всех, включая своих собственных соратников. Весть о его убийстве, в некоторых районах встречали примерно так же как египтяне известие об убийстве Анвара Садата.

За время тюремного заключения мировоззрение Али Султана претерпело серьезные изменения. Из истового марксиста он превратился в убежденного мусульманина и первое, что сделал, выйдя на свободу – совершил хадж в Мекку. Несколько последующих лет он провел в хорошо ему знакомом Лондоне и даже женился на англичанке. Вскоре, однако, он понял, что не может больше жить вдали от родины и, оставив супругу, тайно, под чужим именем вернулся на Занзибар. Во время танзанийской «перестройки», когда президентом страны был Али Хасан Мвиньи, получивший билет в большую африканскую политику именно от Али Султана Иссы, взявшего его когда-то себе в помощники, «предатель революции» был реабилитирован. Это случилось достаточно неожиданно. Несмотря на то, что Али жил на Занзибаре инкогнито, его пребывание на острове в общем-то было тем еще секретом полишинеля. В Африке подобные вести распространяются среди населения крайне быстро. Однако до тех пор пока он не высовывался и не привлекал к себе внимания, власти так же предпочитали его не замечать. Мвиньи же, как-то во время своего визита на Занзибар, увидел из окна машины приветствующего его кортеж человека с очень знакомым ему лицом и не смог проехать мимо. Приказав кортежу и сдать назад, он в крайнем изумлении подошел к Али и на глазах у не менее изумленных таким оборотом дела членов его команды обнял старого товарища.

С тех пор Али уже нечего было опасаться, и жизнь его снова круто изменилась. Получив от своих товарищей участок земли на острове он выстроил там два отеля для туристов и зажил типичной жизнью занзибарского богемного среднего класса. Марксизм, ислам и капитализм смешались в его сознании воедино весьма причудливым образом. Ведя обеспеченную жизнь в уютном доме с видом на океан и целым штатом прислуги, он продолжает ностальгировать по революционным временам, выступать политическим экспертом и читать лекции для нового поколения активистов, примирять местных врагов и спонсировать свадьбы, вести переписку с Фиделем Кастро и вспоминать о том, как в 1965 году он принимал у себя в гостях своего друга Че Гевару. Вопреки глупому либеральному убеждению о том, что из левых выходят никуда не годные хозяйственники, коммерческое предприятие Али Султана Иссы процветает, что позволяет ему оказывать финансовую поддержку обеим соперничающим ныне партиям острова, поддерживая таким образом политическую конкуренцию. Постмодернизм нынче побеждает и на Занзибаре.

В Стоун-Тауне невозможно заблудиться, и в Стоун-Тауне невозможно... не заблудиться! Эта, парадоксальная на первый взгляд, сентенция принадлежит одному опытному российскому дипломату много лет проработавшему в Африке. Город-лабиринт с узкими кривыми прохладными улочками, где даже скутер порой проезжает с большим трудом, представляет собой совершенно особый ни на что не похожий мир. Мечети здесь соседствуют с христианскими церквями и индуистскими храмами, на улицах тут и там мелькают кошки (проблема грызунов делает именно их, а не собак лучшими друзьями человека) и резвится детвора, а взрослые мужчины собираются смотреть футбол, вынося во двор чей-то, возможно единственный на целый квартал телевизор, устанавливая его на табуретку и подключая через удлинитель к какой-то невидимой розетке скрывающейся в узком окошке одной из квартир.

Как это ни удивительно, шарм Занзибара действует далеко не на всех его гостей. Кто-то сетует на нечистоты на улицах, другие же просто не видят ничего примечательного в один к одному подогнанных домах со ржавыми крышами и обшарпанными стенами мимо которых снуют женщины в черных бурках и хиджабах. В то же время одно только наблюдение за здешней неторопливой повседневной жизнью, которая разворачивается без какой бы то ни было бутафории и постановочности прямо на территории настоящего исторического и архитектурного мега-памятника, увлекает и захватывает с головой. Мне не надо знать в каком именно доме родился и рос Фредди Меркьюри или где точно останавливался Дэвид Ливингстон, – все это лишь сюжеты для маршрутов по которым ежедневно водят туристов местные краеведы, рассказывая по пути биографии своих героев, определяя их место в культурном наследии Занзибара и подсказывая лучшие места для памятных фотосессий. Мне же достаточно знать, что когда-то они ходили по всем этим тесным улицам, (которые и улицами-то назвать нельзя, ведь у улиц должны быть имена!), точно так же как пятьдесят лет назад по ним ходили Али Султани и Фрэнк Карлуччи, обсуждая Кубинский или Конголезский кризис. По этим же улицам когда-то проводили скованных одной цепью невольников и сюда же, спустя целую эпоху их потомки выталкивали перепуганных арабов, сбривая им насухо бороды и разбивая в кровь лбы прикладами – о чем тоже ни в коем случае нельзя забывать.

Приезжайте на Занзибар – причем, если не страдаете морской болезнью, обязательно делайте выбор в пользу парома. Именно так попадать сюда с материка гораздо романтичнее, ведь ты начинаешь знакомство с Занзибаром прямо с порта и набережной, которые, безусловно, есть квинтэссенция его духа, а покачивающиеся на волнах лодки доу с треугольными парусами и башня Бейт-эль-Джеиба – «Дворца чудес», еще до спуска на берег создают настроение приближающихся сногсшибательных приключений. Обязательно найдите в глубине Стоун-Тауна кафе «Лукман»: это далеко не топ-ресторан с видом на море и белоснежными скатертями на столах, но именно там, за вполне бюджетную сумму вы попробуете лучший суп из осьминогов, рис с кокосовым соусом и бодрящий тамариндовый сок. А на десерт возьмите занзибарской халвы с кунжутом, которую продают неподалеку в одной из торговых палаток.

Занзибар – африканская туристическая Мекка, но культура его от наплыва туристов отнюдь не превратилась в эрзац и не потускнела. Здесь проводятся грандиозные фестивали, музыки – «Sauti za Busara» и кино – «ZIFF», на которые ежегодно съезжаются тысячи ценителей африканской культуры со всего мира. Несмотря на свой консерватизм, занзибарцы очень толерантно и гостеприимно относятся к иностранцам. Чего не скажешь об их сложных отношениях с танзанийцами с материка. Если белой девушке вполне дозволяется ходить здесь короткой юбке или шортах и в блузке с открытыми плечами, то танзанийке при несоблюдении дресс-кода может не поздоровиться – особенно в месяц Рамадан.

Ислам, культурного ли фундаменталистского толка, теперь на острове является главной идеологией сопротивления, а занзибарский космополитический индоокеанский национализм все же обошел на крутом вираже истории черный национализм афро-ширазийцев. Дар-эс-Саламу приходится очень внимательно смотреть на то, что происходит на островах и раз за разом... фальсифицировать выборы. По крайней мере, так считает занзибарская оппозиция, главная идея которой — возвращение Занзибару суверенитета, в диапазоне от увеличения полномочий и самостоятельности островного правительства до полной независимости и строительства шариатского государства. Еще более скептически к существующему варианту союза относятся жители Пембы — когда-то суахилийской житницы, а ныне одного из самых депрессивных районов страны, славящегося в основом своими колдунами, которыми она снабжает всю Восточную Африку. Революционная партия (CCM), объединившая в одну правящие партии материковой и островной частей Танзании, удерживает Занзибар в сфере влияния африканской политики – что, безусловно, спасает его от исламистской радикализации и маргинализации. Тем не менее, проект союзного государства в очевидном кризисе, что отмечают большинство экспертов-политологов, в том числе и африканских. Возможно, новую жизнь в этот, безусловно, в целом прогрессивный и позитивный политический союз внесло бы его переформатирование в духе нео-панафриканизма. Интеграция пяти государств Восточной Африки в рамках Восточноафриканского соощества предоставляет прекрасный исторический шанс. «Занзибар – это Африка, поэтому должен принадлежать всем занзибарцам вне зависимости от цвета их кожи, происхождения и религии» –  по-моему, это оптимальный лозунг текущего момента, который мог бы сплотить общество против шовинизма любого толка: черного, белого или исламистского. Возможно, кто-то из нынешних учеников Али Султана Иссы возьмет его на вооружение.

 Кроме того, занзибарское общество уже достаточно созрело для серьезной дискуссии и пересмотра отношения к итогам революции. Конечно, постреволюционная эпоха ассоциируется в памяти старшего поколения не только со слежками и доносами, но и со строительством бюджетного жилья, распространением образования и доступной медицины. Кому, как ни нам понимать занзибарскую дилемму? Вместе с тем, современная занзибарская интеллигенция не принимает навязываемой ему сверху (точнее, с запада) официальной версии о феномене январского восстания 1964-го года и последующих за ним событий. Танзанийское союзное государство в нынешнем виде может стать жертвой этого отчуждения занзибарского общества от своей собственной истории.    

Александр Панов

Читайте по теме:

Джон Пилджер. Наследие Манделы

Андрей Манчук. Остров Манделы

Славой Жижек. Кто такой Джон Галт?

Владислав Кручинский. «Не хочу быть «белым», «черным» или «цветным»

Евгений Жутовский. ЮАР: «Чудовище рынка вырвалось на свободу»

Андрей Манчук. Апартхейд

Бафур Анкома. Проблемы Намибии

Кирилл Васильев. Почему Навальный - не Мандела

Rositsa. Антон Любовски. Белый герой Намибии

Александр Панов. Шарпевиль-2?