Апартхейд

Мы и Африка

Слово «Африка» затрагивает несколько стереотипов, глубоко заложенных в нашем сознании. В детстве оно открывает каждому удивительный мир природы – слишком далекий, чтобы наши земляки-европейцы успели истребить всю местную фауну, как это случилось в наших краях. Это страна сказок, куда нужно долго-долго прыгать и бежать по тропинке, где реки вот-такой-ширины, а добрый доктор Айболит спасает зверей от злого разбойника Бармалея. Сочиненная Корнеем Чуковским история о страдающих на берегах Лимпопо животных однажды вызовет ассоциации с больными беженцами из Конго или Судана, чьи распухшие животы то и дело мелькают в теленовостях. Однако это будет потом, и Африка всегда останется для нас кусочком беззаботного детства, большой яркой книгой, страницы которой греют тебя даже спустя годы, холодной зимой.

Другой стереотип приходит к нам позже, по мере становления в рыночном обществе, где выражения «пашут как негры» и «живут как белые люди» означают определенное положение в нашей социальной системе, основанной на примате частной собственности и наемном труде. Слово Африка, бывшее синонимом сказки, превращается в другое название нищеты. Мы узнаем: кроме волшебных животных там живут люди с другим цветом кожи, большинство из которых прозябает в безнадежной бедности. Хотя в детстве мы читали у Хаггарда и Буссенара о сказочных сокровищах этого континента, копях царя Соломона, береге слоновой кости и рассыпанных по саванне алмазах, похожих на упавшие южные звезды.

Любовь к Африке и страх перед ней – вот что формируют в итоге два этих расхожих стереотипа.

Миллионы таких же нищих людей обитают в других уголках планеты, но именно Африка закрепляется в нашем сознании как эталон низкого уровня жизни, царство голода, преступности и болезней, социальное дно всей планеты. Подобно тому, как слово «Восток», согласно «Ориентализму» Саида, прочно ассоциируется у европейцев с образами экзотического, загадочного и нецивилизованного мира. Эти привнесенные через литературу и масскульт штампы сформировались в ходе колониальной экспансии, и потому наше представление об Африке несет на себе отпечатки специфической формы «познания мира» – в виде его завоевания и эксплуатации его ресурсов.

Мы осознаем, как велики природные богатства Африки, мы слышим о трагической бедности ее жителей – и противоречие может быть разрешено только через понимание причин этой противоестественной ситуации. Здесь проходит водораздел между анализом и предрассудками, между попыткой понять логику системного кризиса Черного континента, до сих пор остающегося глобальной колонией Первого мира, и обывательским стереотипом, который винит во всем врожденную неполноценность африканцев, якобы не способных к цивилизованной жизни без управления «белых людей».

В этом моменте тоже проявляют себя родовые пороки человека капитализма. Жителям постсоветской Восточной Европы часто свойственно упиваться картинами нищеты в той или иной африканской стране, которую они вряд ли сумели бы показать на географической карте. Наши соотечественники, жители нищих олигархических государств, где демократия является фикцией, а право и достоинство человека бессильно перед произволом власти и капитала, пытаются преодолеть этим собственный комплекс неполноценности. Привыкшие к унижениям в консульствах Евросоюза, к оскорблениям европейских мещан, которые боятся и презирают «диких восточных бандитов», они ощущают себя «белыми людьми», показывая пальцем на чужую, «черную» нищету. Россияне и украинцы, которых давно поработили работодатели, утверждаются в своем мифическом превосходстве над теми, кто, по их мнению, живет еще худшей жизнью. Эти доморощенные расисты считают «недолюдьми» жителей далекого континента, известного им только по телепрограммам и сетевым байкам. Хотя сами давно лишились базовых человеческих чувств, обменяв их на звериное чутье, трусливую хитрость, жестокость и цинизм мелких хищников из рыночных джунглей. Им свойственно особенное умение видеть нищету и дикость в других краях, не замечая ее дома, под своим собственным носом.

Реальность Африки показывает, насколько нелепы обращенные против нее предрассудки. Жизнь большинства ее жителей очень тяжела, но в этом и во многом другом она очень похожа на жизнь «белых людей» из восточноевропейского гетто. Больше того, причины бедности, нестабильности и разрухи являются общими для стран бывшего СССР и других, «тропических», регионов стран Третьего мира, которые на деле отличаются от нас только климатом и экзотическим колоритом.

Черные жители Африки и наши белые, пораженные расистскими комплексами, граждане находятся в общем сегменте периферии глобальной системы капитализма. Транснациональный бизнес одинаковым образом грабит их страны, используя их в качестве рынков сырья, сбыта и дешевой рабочей силы, вовлеченной в болезненные процессы миграции. А сохранившаяся по нынешний день сегрегация между господствующим в экономике белым меньшинством и пролетаризованной массой коренных африканцев только показывает: расовое неравенство определяется социальной дискриминацией, равно как и порожденный этими противоречиями криминал. Сказочное богатство нуворишей из богатых белых кварталов ЮАР обусловлено нищетой черных пригородов, откуда рекрутируются рабочие руки, за копейки создающие красоту Претории, Кейптауна и Йоханнесбурга. А капиталы постсоветских олигархов в той же степени созданы трудом рабочих с белой кожей и рабским ярмом на шее.

Африка – стартовая точка всего человечества. В пещерах Стеркфонтейн близ Йоханнесбурга были обнаружены ископаемые останки Australopithecus africanus, возрастом 2,3 миллиона лет. Их нашли в 1947 году – как раз тогда, когда власти ЮАР установили в своей стране политическую систему апартхейда, отрицавшую человеческие права коренных жителей африканского континента. После ее крушения здесь открыли музейный комплекс «Колыбель человечества» – грандиозный обучающий аттракцион естественной истории, одинаково интересный и для взрослых, и для детей. Такие музеи попросту не могут появится сейчас в России и Украине, где в обществе сгущается туман клерикального мракобесия.

«!Ke e: ǀxarra ǁke» – «Разные люди объединяются». Так звучит национальный девиз Южной Африки, на вымершем «цокающем» языке «цъхам». Его носители – койсанские племена – считаются древнейшими историческими обитателями этой земли. В реалиях нынешней ЮАР эти слова представляют собой политический лозунг. Они говорят: борьба за новый мир не будет успешной, пока предрассудки разъединяют людей разных рас, народов и языков, одинаково страдающих от противоречий мировой системы капитализма.

Африка очень близка нам – и мы постараемся показать это в очерках об историческом развитии и современной жизни ЮАР. Чтобы наши соотечественники, запертые в спальных районах и видевшие мир только через кривое зеркало пропаганды, смогли по-другому взглянуть на волшебную землю из детских сказок – осознавая причины ее кошмаров.

Земля, рабы и «бремя белого человека»

Слово «апартхейд», которое, по старой советской манере, именуется у нас «апартеидом», практически ничего не говорит сегодня для большинства постсоветских граждан. Самый продвинутый обыватель слышал об этом лишь то, что апартхейд имел место в Африке, «где белые угнетали черную расу», – в чем у нас априори не видят ничего ненормального и плохого. И мало кто знает, что на самом деле представляла собой сложная, изощренная система расовой сегрегации, которая официально существовала в ЮАР с 1948 по 1994 год, обеспечивая господство белых элит. Между тем, нашим землякам было бы крайне полезно узнать, что стоит за этим забытым словом. Поскольку безумный южноафиканский рейх, воплотивший в жизнь базовые принципы расовой политики Гитлера, по существу, является той самой моделью, которую мечтают навязать России и Украине наши доморощенные нацисты.

Политическое понятие «апартхейд», что в переводе с языка африкаанс означает «раздельное проживание», или «раздельность», впервые употребил в 1917 году будущией премьер-министр Южно-Африканского Союза Ян Христиан Смэтс. Расовая сегрегация существовала задолго до создания самой ЮАР, и неразрывно связана с историей этой страны. Собственно, апартхейд – это и есть история Южной Африки, где благоприятный для европейцев климат способствовал попыткам массовой колонизации белых переселенцев. Дискриминация по расовым признакам в разной степени практиковалась здесь как колониальными властями Британии, так и правительствами враждовавших с ней бурских республик. Ее корни уходят к XVIIвеку, когда голландская Ост-Индская компания основала транзитную факторию Капштадт, вблизи мыса Доброй Надежды – чтобы ее суда могли пополнять провиант во время плавания в Индию. По приглашению властей сюда стали переселятся голландцы и немцы, бегущие из разоренной Тридцатилетней войной Европы, а также изгнанные из Франции гугеноты. Восприняв в качестве разговорного языка диалекты голландского, они сформировали сеттлерскую нацию буров-африканеров – от слова boeren, что означает «хозяева» или «крестьяне». Древние койсанские племена бушменов и готтентотов оказали сопротивление колонистам, которые вторглись на их землю под руководством первого губернатора Яна ван Рибека, захватывая в плен первых рабов. В духе кальвинизма, буры видели в туземцах лишенных души существ, заведомо обреченных на адские муки. «Церковь не предназначена для негров, так же как и для грубых животных, которые вместе с ними делят тяжелый труд», – полагали протестантские пасторы, впервые формулируя идеологию расовой розни.

Чтобы обеспечить колонию рабочей силой, Ост-Индская компания стала ввозить в Южную Африку невольников из Индонезии, Шри-Ланки, Анголы, Мадагаскара и стран Гвинейского залива. Люди разных рас и народов способствовали стремительной метисизации Капской колонии – несмотря на формальный запрет смешанных браков, существовавший уже в те далекие времена.

«Рабы-креолы ценятся особенно высоко. Поначалу в Капштадте вызывает удивление то, что многие рабы почти такие же белые, как и европейцы… Оказывается, хозяева закрывают глаза на сношение своих черных рабынь с белыми солдатами гарнизона, так как заранее знают, что получат выгоду, поскольку белые рабы стоят дороже», – отметил в своих записках Франсуа Левайян. Результатом этого вавилонского смешения колониализма стало образование colored – «цветных», потомков европейских переселенцев, койсанов и завезенных белыми малайских рабов, говорящих на языке африкаанс, которые составляют сейчас большинство жителей Капской провинции.

Исходя из логики капиталистических отношений, европейские колонисты сами создавали предпосылки к формированию расово-многообразного общества будущей ЮАР, которое затем пытался дискриминировать режим апартхейда. Как результат, к 1750 году рабы составили большинство населения голландского Капштадта, в то время как буры приступили к сеттлерской колонизации континентальной Африки.

Сущность колонизационной политики в Южной Африке была всесторонне раскрыта британским экономистом Джоном Гобсоном в классической работе «Империализм», по-своему повлиявшей на Ленина, Джона Мейнарда Кейнса и Эдварда Саида. Основываясь на обширном фактическом материале о колониальной экономике региона, Гобсон критикует ее характерным языком своей имперской эпохи, когда сущность «цивилизаторской» политики еще не ретушировалась политкорректными фразами.

«Там где «низшие расы» занимают земли, богатые земледельческими, минеральными или другими благами, белые поселенцы подвергаются двойному искушению. Им хочется завладеть землей и в то же время воспользоваться дешевым трудом туземцев ради своей наживы», – указывает он на главные принципы колониального грабежа. «Если туземцы слишком неразвиты или не поддаются приручению и обучению техническим приемам, они подлежат изгнанию или уничтожению, как это было с «дикими кочевниками»: бушменами в Австралии и Южной Африке, с негритосами, борорами, ведами, и т. п. и даже индейцами Северной Америки. Война, убийства, спиртные напитки, сифилис и прочие болезни цивилизации являются орудиями их уничтожения, обыкновенно скрывающимися под громким именем «контакта с высшей культурой». Земля, очищенная таким образом от туземцев, переходит во владение белых, и белые люди оказываются перед необходимостью либо обрабатывать ее собственными руками, либо делать это при посредстве других, низших, но работоспособных народов».

События в охваченной войнами Европе определяли историю африканской периферии. В 1806 году Англия окончательно утвердила свою власть над Капштадтом, который отныне стал именоваться Кейптауном, сменив прежнюю голландскую администрацию. А уже через год Британская империя формально отменила рабство на всех своих территориях и колониях – хотя на деле оно продолжало существовать на подконтрольном империи Занзибаре вплоть до начала ХХ века. Койсаны были объявлены свободными людьми, а губернатор Кредок даже распорядился повесить пятерых буров за расистские преступления против аборигенов.

Действия нового правительства вызвали крах традиционного бурского хозяйства, которое уже в те времена основывалось на подневольном труде. «Это было противно закону Бога и восставало против естественных различий рас и религий. Такое унижение было невыносимо для всякого доброго христианина; вот почему мы предпочли удалиться, дабы сохранить в чистоте наши убеждения», – велеречиво заявляли лидеры сеттлеров. Следствием перемен стал массовый исход буров на «свободные территории» к северо-востоку от Кейпа, заселенные разнообразными племенами группы банту. Много лет спустя он вошел в историю ЮАР под названием «Великого Трека» и лег в основу расистской мифологии буров. Движимые мессианской идеей обретения Обетованной земли, гармонично соединенной с желанием обрести новые пастбища, скот и рабов, завоеватели глубоко вклинились в континентальную Африку. Огнестрельное оружие и кони «вуртреккеров» давали им огромное преимущество перед местными племенами, которые могли ответить на пули только дротиками и стрелами. Пятьсот буров, укрывшиеся за своими повозками во время сражения на Блад-Ривер, уничтожали огнем ружей и пушек нападавших на них зулусов, не потеряв при этом ни одного человека – африканцы просто не могли подойти на расстояние, откуда они могли бы нанести захватчикам какой-то урон. Это бойня, объявленная задним числом местью за убийство лидера колонистов Пита Ретифа, была воспринята как знак особой господней милости, и еще более воодушевила захватчиков.

Гобсон полностью разоблачил грабительский характер этой сеттлерской экспансии, которая овеяна сегодня легендами о героическом походе «мужественных и честных первопроходцев».

«В Бурской республике и в Капской колонии захват земель и закрепощение туземцев были главными причинами пограничных стычек, постоянно повторявшихся в истории Южной Африки», – читаем мы в его исследовании империалистической политики «цивилизаторов». «Захват бурами или британскими колонистами туземной территории и запретных участков или присвоение ими скота с пограничных пастбищ доводили дело до карательных экспедиций, в результате которых снова конфисковывались земли и захватывались пленные. Сперва их ставили в положение рабов, а в последнее время употребляли на работах в качестве «учеников» или законтрактованных рабочих… Постоянные посягательства белых на землю и скот низших племен, вызывая со стороны последних агрессивные действия, сопровождаются еще одним последствием: доставлением дешевого труда новым белым хозяевам, употреблявшим его на фермах, рудниках, или для военной службы».

«Завоевание земли большей частью сводится к тому, чтобы отнять землю у людей, которые имеют другой цвет кожи или носы более плоские, чем у нас, – цель не очень-то хорошая, если поближе к ней присмотреться», – прозорливо отметил уроженец Киевской губернии Джозеф Конрад, польский классик британской литературы, описывая колониальный кошмар Африки.

В серии из девяти военных конфликтов буры подавили сопротивление аборигенов, основав несколько недолговечных республик, включая нынешнюю провинцию Наталь. Вскоре они были заняты идущими вслед за ними британцами, которые вернули зулусам и коса захваченные бурами земли. А буры продолжили свой «Великий Трек», переселяясь дальше на север, завоевывая новые земли и добывая новых рабов: пока не сумели отстоять право на самоуправление в ходе успешной для них Первой англо-бурской войны.

Большой хищник боролся с маленьким хищником, пытаясь использовать против буров африканские племена. Но вместе с тем, несмотря на формальный запрет рабства, расовая сегрегация продолжала существовать и в подконтрольных Британской империи землях. Чернокожим африканцам запрещалось передвигаться из одного округа в другой без соответствующего пропуска, который они должны были всегда иметь при себе. А в Кейптауне и поселках Наталя им не позволяли выходить на улицу после заката. Просвещенный колониализм отличался ханжеским лицемерием. Формально все мужчины, подданные Британской империи, вне зависимости от цвета кожи, имели равные избирательные права. Однако ограничение, который накладывал имущественный ценз, делал их недоступными для африканцев и индусов, которые массово ввозили на плантации Наталя.

В то же время, новые республики буров, основанные в долинах Оранжевой реки и реки Вааль, открыто декларировали свой расистский строй. Первый пункт конституции Оранжевого Свободного государства гласил: «Только белые являются гражданами республики», а конституция Трансвааля вторила ей лозунгом: «Не будет идти речи ни о каком равенстве между белыми и небелыми ни в делах церкви, ни в делах государства». Уже в то время были образованы первые прообразы печально известных «бантустанов» – резерваций, куда сгоняли коренное население Южной Африки, отделяя его от белых фермерских поселений. Аналогичные методы практиковали и остальные колониальные державы Европы, участвовавшие в азартной «драке за Африку» – «scramble for Africa» – когда делились и нарезались земли местных народов, что создало предпосылки для бесконечных военных конфликтов двадцатого века.

Здесь надо отметить – лозунг раздельного существования с африканскими туземцами отнюдь не означал желания избавиться от чернокожих – как это наивно представляют себе русские и украинские расисты. Напротив, ограничивая туземцев в правах, и проводя в жизнь бытовую сегрегацию, англичане и буры остро нуждались в них как в рабочей силе, обеспечивавшей функционирование колониальной экономики. Суть апартхейда заключалась именно в этом, и Джон Гобсон видел в политике закабаления африканцев пример «нездорового» империализма, «который обрекает эти расы на экономическую эксплуатацию белых колонистов, пользующихся ими как «живым инструментом», а их землями, как хранилищами руды и других сокровищ».

Они хотели жить с африканцами порознь, но держать их у себя под боком, и в самом большом количестве, которое удовлетворило бы возрастающую потребность в “живых инструментах” для эксплуатации природных ресурсов Африки. Эта потребность многократно усилилась после открытия крупнейших в мире месторождений алмазов в Гриквасленде и золотой лихорадки в области Ранд. Владельцы рудничных компаний продолжали массово завозить рабочих из азиатских стран. А также, предпринимали усилия, чтобы пролетаризировать местные африканские племена, согнав их с земли, разрушив традиционную родовую общину, и вынудив переселяться в грязные «бараки-тюрьмы», как образно называли их британские фабианцы.

«Земля, главное богатство, принадлежало всему племени, частной собственности не существовало. Не было классов, не было ни богатых, ни бедных, не было эксплуатации человека человеком», – говорил на судебном процессе 1962 года Нельсон Ролихлалла Мандела, выходец из племени коса.

Белые правители Южной Африки стремились любыми способами ликвидировать эту племенную общность:

«Разрушить родовой быт туземцев, который воспитывает в них чувства солидарности, и придает некую политическую и экономическую устойчивость туземной жизни; предоставить кафра самому себе, и сделать из него вольного хозяина своей рабочей силы, к чему он совершенно не привык; выгнать его посредством налогового обложения или другого «стимула» из собственной хижины; поставить в такие условия, чтобы у него не оставалось другого выбора, кроме работы в рудниках, – вот план, предлагаемый владельцами рудников, и заслуживающий одобрения миссионеров», – откровенно писал в своей книге Гобсон. В его труде приводятся многочисленные примеры этой политики, когда руководство действующих в Южной Африке компаний обманом и насилием приобретало себе сотни тысяч чернокожих работников. Они целенаправленно разоряли африканцев налогами, изгоняя с захваченных земель, скупали людей у племенных вождей или насильно пригоняли их на рудники дубинками полицейских. В силу англо-бурских противоречий компания «Де Бирс» требовала отменить рабство в Трансваале, хотя ее работники на деле представляли из себя тех же наемных рабов.

«Разработка золотых россыпей в Ранде может быть выполнена с максимальной скоростью только при условии обеспечения предприятий большим, непрерывно возрастающим количеством туземных рабочих. В 1899 году с огромным трудом и большими издержками удалось заполучить около 100.000 туземцев для работ в рудниках. Чтобы получить вдвое или вторе большее количество рабочих, и за более низкую плату, необходимо ввести налоговое обложение туземцев, применить к ним насилие, и известного рода воздействие; тогда, быть может, удастся склонить большое число кафров к тому, чтобы они пришли в рудничные округа, и поселились там со своими семьями; количество земли, которую им предоставят в этих округах, не даст им возможности существовать с земледельческого труда, поэтому туземцы всегда будут нуждаться в работе на рудниках и в то же время постоянно давать прирост молодых рабочих рук тут же, на месте спроса. Заработная плата не будет определяться спросом и предложением рабочей силы, а будет устанавливаться горным департаментом; дома, которые они будут занимать, будут собственностью рудников, равно как и лавки, где они будут принуждены делать свои закупки. Вот политика, защищаемая наиболее выдающимися знатоками горного дела», – читаем мы в книге “Империализм”.

Так появлялись первые гетто Южной Африки, созданные цивилизаторским гением белого человека. Так закладывались основы сегрегации по социальному и расовому признаку, которая сохраняется здесь и по сей день. Так рождались кварталы мегаполиса Йоханнесбурга и других промышленных центров ЮАР, откуда впоследствии будут принудительно депортировать «черных». Однако, бурное развитие экономики богатого ресурсами региона, основанное на принудительном труде, в итоге привело к решающему военному столкновению между бурами и англичанами – бой за право владеть сокровищами Ранда и добывающими их рабами.

Заря африканского рейха

Вторая англо-бурская война, открывшая собой новый ХХ век, имела огромный мировой резонанс. Вмешательство Германской империи, готовящей геноцид племен гереро в завоеванной ей Намибии, превратило ее в пролог к близящемуся мировому конфликту. Немецкий губернатор Генрих Геринг, отец будущего рейхсмаршала, предоставил бурам современное оружие: дальнобойные винтовки «маузер» и крупповские орудия. Сегодня мало кто помнит, что именно здесь, в саваннах Южной Африки, были впервые опробованы в бою пулеметы, бронепоезда, беспроволочный телеграф, шрапнель, бездымный порох и тактика рассыпного строя пехоты. Ужасы Вердена и Марны готовились в битвах при Кимберли и Магесфонтейне.

Романтичный образ двух бурских республик, ведущих неравный бой с войсками самой большой мировой империи, вызывал массовое сочувствие во всех европейских странах.

«Прямые религиозные фермеры, решившие своей кровью отстоять свободу Отечества, всегда будут ближе сердцу святой Руси, чем наш исконный враг – холодная и эгоистичная Англия. По своей глубокой вере в Бога буры нам родные братья», – писало в 1898 году петербургское «Новое время», видимо, не догадываясь, как относятся к иноверцам бурские фундаменталисты.Вплоть до конца войны государственные должности в Трансваале могли занимать только кальвинисты.

Общественность Франции, Германии, США и России открыто поддерживала африканеров, а российские волонтеры воевали на их стороне в составе Европейского легиона под командованием полковника Евгения Максимова. Об этом рассказывает экспозиция дома-музея президента Трансвааля Крюгера в современной Претории, где представлены русские плакаты и ноты музыкальных произведений в поддержку буров.Композиторы с русскими и украинскими фамилиями писали в их честь песни – вроде ставшей народной «Песни о Трансваале» или «Воинственной песни бура», базарные художники рисовали лубки с африканскими животными и «дикарями».А мальчишки царской империи мечтали сбежать на южноафриканскую войну, к бурским генералам Питу Кронье, Питеру Жуберу, Христиану де Вету, Луису Бота и Де ла Рею.

Трансвааль, Трансвааль, страна моя!
Ты вся горишь в огне!
Под деревом развесистым
Задумчив бур сидел.

О чем задумался, детина,
О чем горюешь, седина?
Горюю я по родине,
И жаль мне край родной.

Сынов всех девять у меня,
Троих уж нет в живых,
А за свободу борются
Шесть юных остальных.

«Прогрессивная общественность» той эпохи слишком мало знала о порядках рабовладельческих республик, расположенных где-то на краю света. А главное, в ее среде все еще широко господствовали представления о низшем статусе «черной расы» по отношению к завоевателям-европейцам. В то время, как колониализм практически повсеместно признавался естественной политикой всякого «цивилизованного» государства, несущего на себе тяжесть «бремени белого человека».

Эдвард Саид подробно исследовал природу этих культурных стереотипов, анализируя европейскую литературу эпохи становления и расцвета империализма. Чтобы понять, как представляла себе Африку русская интеллигенция, достаточно перечитать стихи из африканского цикла Николая Гумилева, отразившие всю гамму восприятия колониальных реалий «черного континента»: от песни рабов, замышляющих убийство своего господина, до воинственной оды покорителям «диких» земель:

Полночь сошла, непроглядная темень,
Только река от луны блестит,
А за рекой неизвестное племя,
Зажигая костры, шумит.

Завтра мы встретимся и узнаем,
Кому быть властителем этих мест;
Им помогает черный камень,
Нам – золотой нательный крест.

Весело думать: если мы одолеем, -
Многих уже одолели мы, -
Снова дорога желтым змеем
Будет вести с холмов на холмы.

Если же завтра волны Уэбы
В рев свой возьмут мой предсмертный вздох,
Мертвый, увижу, как в бледном небе
С огненным черный борется бог.

Среди прочего, европейские обыватели возмущались тем, что Великобритания использовала против буров вспомогательные части из африканских аборигенов, сыгравших важную военную роль. Причем, бурские ополченцы беспощадно казнили попавших к ним в плен черных.

Агрессивный расизм буров шокировал даже ярого консерватора Уинстона Черчилля. Попав в плен к генералу Жуберу, британский военный корреспондент из аристократической семьи дискутировал об «африканском вопросе» с охранявшими его бурскими стрелками:

«Мы хотим, чтобы нас оставили в покое. Мы — свободные люди, а вы — нет. 

— Что значит несвободные? 

— Ну разве это правильно, чтобы грязный кафр гулял по тротуару, к тому же без паспорта? А ведь это именно то, что вы делаете в ваших британских колониях. Братство! Равенство! Свобода! Тьфу! Ничуточки. Мы знаем, как обращаться с кафрами. 

Я затронул очень деликатный вопрос. Мы начали с политических вопросов, а закончили социальными. В чем же истинный и изначальный корень неприязни голландцев к британскому правлению? Это неизменный страх и ненависть к тому движению, которое пытается поднять туземца на один уровень с белым человеком. Британское правительство ассоциируется в сознании бурского фермера с неистовой социальной революцией. Черный будет уравнен в правах с белым. Слугу восстановят против хозяина, кафр будет провозглашен братом европейца, они будут равны перед законом, черному дадут политические права. 

Этот бурский фермер был весьма типичным примером и представлял в моем понимании все то лучшее и благородное, что было в характере африканских голландцев. Вид этого гражданина и солдата, который пусть неохотно, но сознательно оторвался от тихой жизни на своей ферме, чтобы храбро сражаться, защищая ту землю, на которой он жил, которую его предки добыли тяжким трудом и страданием, чтобы сохранить независимость, которой он гордился, против регулярной армии своих врагов — конечно, все это должно было вызвать у любого идеалиста самые горячие симпатии. И вдруг резкая перемена, резкая нота в дуэте согласия: «Мы знаем, как обращаться с кафрами в этой стране. Представьте себе, позволить этой черной грязи разгуливать по тротуарам!» 

И после этого — никакого согласия, пропасть с каждым мгновением увеличивается: «Обучать кафра! Ах, вы все об этом, англичане. Мы учим их палкой. Обращайтесь с ними гуманно и справедливо — мне это нравится. Их поместил сюда Господь Всемогущий, чтобы они работали на нас. Мы не потерпим от них никаких глупостей. Пусть знают свое место. Что вы думаете? Будете настаивать, чтобы с ними хорошо обращались?». 

Этот фрагмент из корреспонденций Черчилля красноречиво показывает расизм сеттлерского общества буров, и ту важную идеологическую роль, которую они играл для них в схватке с Британской империей. Однако, вопреки расхожему мнению, буры отнюдь не стали проигравшей стороной в этой жестокой войне. Мирное соглашение, подписанное в Претории, в знаменитом доме Мелроуза, который демонстрирует посетителям обстановку викторианской эпохи, имело своей целью достижение политического компромисса с лидерами африканеров. Вчерашние бурские генералы стали английскими управляющими в новой, не совсем обычной колонии. Сломив сопротивление партизан благодаря тактике выжженной земли, заключая в концлагеря их семьи и их черных рабов, Британская империя навязала бурским элитам договор о паритетном управлении Южной Африкой. Его основой была гарантия сохранения общественно-экономического устройства, основанного на сегрегации, узаконенном расовом неравенстве и контролируемом использовании подневольного труда черных.

Британия больше не играла в показной либерализм. Акт 1912 года, узаконивший раздельное проживание рас, а также «трудовой закон» для туземцев, были напрямую связаны с договоренностями между бурскими республиками и Британской империей, которая вместе с тем продолжала ввозить в страну китайских кули. А особая политическая система, заложенная в государственном устройстве Южно-Африканского Союза, отдавала внутреннюю политику в руки местных элит. Формально они делились на пробританскую и националистическую партию, иногда вступая между собой в столкновения. Однако сразу после Второй мировой войны бурские политические силы консолидировались в единый политический режим, провозгласивший систему апартхейда.

Межвоенные годы прошли под знаком развития «христианского национализма» буров, выступавших за доминирующий статус для «уникального языка» африкаанс и за чистоту крови африканерской нации. У истоков этого движения стояло «Общество истинных африканеров», сплотившееся вокруг журнала «Ди Патриот» с целью «защиты прав наречия буров». Его важной чертой был фанатичный клерикализм последователей Реформаторской церкви Южной Африки, больше известной под названием «Церкви допперов». Среди ее исторических основателей был сам президент Трансвааля Паулюс Крюгер – ярый приверженец ортодоксального кальвинизма. Голландское слово «доппер» означало специальное устройство для погашения свечи, которым, по словам «допперов», надлежало гасить огонь Просвещения. Сам Крюгер вполне официально считался полномочным «представителем Бога», что превращало его страну в подобие теократического государства.А его дом стоял в каком-то десятке метров от кальвинистской кирхи.

«Бурский народ – богоизбранный народ, он пришел на эту землю с предназначением установить и расширить влияние Царства Божия», – заявлял пастор Постма, который вместе с пастором Якобом дю Тюйтом считался отцом теории о национальной исключительности буров. «Политическая сфера деятельности африканеров медленно, но неизбежно переходила в руки богословов… Национальная партия сама также постепенно становилась если не церковью, то организацией, насыщенной религией до самого своего основания», – описывал этот процесс историк Де Клерк.

Реакционеры также доминировали в образовательной и научной сфере. В университетах открыто преподавали расистские теории, а популярный учебник географии Фонсэна рассказывал белым школьникам, что бушмены «низкого роста и на вид уродливее обезьян».

Еще в 1936 году, когда Южно-Африканский Союз находился под протекторатом Британии, чернокожие были лишены избирательного право в Капской провинции, где они формально имели его с середины XIX века. Политические права оказались полностью сосредоточены в руках правящего белого меньшинства. В обществе укоренился почти что религиозный культ завоевателей-«вуртреккеров», и на волне этих настроений активно развивались группы профашистского толка: Национал-социалистическая партия Южной Африки, «Серые рубашки», «Бурская нация», «Оссевабрандваг» и «Новый порядок». Они выступали против участия ЮАС во Второй мировой войне, а многие представители политической элиты африканеров, включая будущего премьер-министра ЮАР Балтазара Форстера, открыто сотрудничали с гитлеровским Рейхом.

Форстер лично перевел на африкаанс «Майн Кампф». «Мы выступаем за христианский национализм, который является союзником национал-социализма. Если хотите, можете назвать его антидемократическим принципом диктатуры. В Италии это называют фашизмом, в Германии – национал-социализмом», – публично заявлял он в своих выступлениях.

Другой будущий премьер ЮАР, правый журналист Хендрик Фервурд, прозванный «архитектором апартхейда», предлагал ввести квоты, ограничивающие экономическую деятельность евреев. Местная газета «Стар» писала, что Берхтесгаден – альпийская резиденция Гитлера – куда ближе ему духовно, чем родная Южная Африка.

Официальные власти Южно-Африканского Союза также симпатизировали нацистскому Рейху.

«Премьер Герцог оказывал решительную поддержку Гитлеру в проведении кампании за возвращение Германии отнятых колоний, и считал национал-социализм идеологией, вполне соответствующей моральным и религиозным воззрениям буров-африканеров. Министр юстиции и обороны Освальд Пироу несколько раз посещал Европу, где засвидетельствовал почтение Гитлеру, Герингу, Муссолини и Франко… 600 еврейских беженцев из Германии зафрахтовали судно «Штутгарт» и отправились в Южную Африку. Националисты тут же развернули мощную пропагандистскую кампанию, а когда «Штутгарт» прибыл в Кейптаун, «Серые рубашки» устроили в городе грандиозный митинг протеста. Можно представить себе ощущения вырвавшихся из Германии евреев, когда, сойдя на землю, они увидели перед собой море знамен со свастикой, а беснующийся оратор доктор Денгес (впоследствии министр финансов ЮАС) с импровизированной трибуны провозглашал: «Евреи – это не поддающийся ассимиляции элемент, в какой бы стране они не жили!» – пишет публицист Дмитрий Жуков.

По иронии судьбы государство Израиль впоследствии установило самые тесные связи с расистским режимом ЮАР – причем они активизировались именно в то время, когда ее правительство возглавлял переводчик «Майн Кампф» Балтазар Фостер, совершивший официальный визит в Тель-Авив.

С началом Второй мировой войны премьер-министр ЮАС Герцог вполне предсказуемо потребовал от правительства заключить с Германией сепаратный мир, основав с другими политиками «Группу изучения нового порядка». Южная Африка стояла на пороге гражданской войны. На улицах Йоханнесбурга шли настоящие бои со сторонниками нацистов, на сторону которых нередко становилась полиция. Только вмешательство британских войск, при поддержке англоговорящей белой общины, позволило удержать Южную Африку в составе антигитлеровской коалиции. Южно-Африканский Союз отправил на войну свой экспедиционный корпус, однако находящиеся в нем черные были лишены права носить оружие. «Черный человек не должен стрелять в белых», – открыто заявляли бурские генералы.

В числе участников пронацистских боевых групп, которые едва не совершили политический переворот в стране оказался и будущий президент ЮАР Питер Бота, арестованный английскими властями вместе с будущим премьером Форстером. В это трудно поверить, но среди бурской политической элиты не было практически никого, кто не отдал бы дань искреннему восхищению германским нацизмом. А свастика вплоть до конца войны украшала фронтон вокзала в Претории.

Именно потому на этих землях вскоре восстал доморощенный африканский рейх.

О чем мечтают наши нацисты

Доминирование «христианского национализма» в итоге привело к качественному политическому скачку. В 1948 году власть в Южной Африке перешла к коалиции ультраправой Национальной партии и Партии африканеров, занимавших выраженную пронацистскую позицию во время Второй мировой войны. Премьер-министром стал бывший протестантский священник Даниэль Малан – автор книги «Моя дорога к африканерскому национализму», выдержанной в духе программных сочинений нацистов. Уже в следующем году в стране были запрещены межрасовые браки, а не-белое население потеряло право владеть собственностью вне специально выделенных зон. Затем правительство провело «расовую классификацию» всех жителей Южно-Африканского Союза. Отныне они делились на расы белых, черных, цветных и азиатов. К числу последних обычно причисляли индусов провинции Наталь, а также потомков завезенных британцами китайских рабочих – хотя граждане дружественных режиму Японии и Тайваня получали от правительства статус «почетных белых». Впоследствии эта система«классификации» стала еще более сложной и изощренной, доходя до запредельных вершин бюрократического абсурда.

Для определения расовой принадлежности была создана специальная государственная комиссия. Расовый статус отмечался отдельной графой в документе каждого южноафриканца. Члены одной семьи и даже единокровные родственники зачастую оказывались в разных расовых группах – к примеру, детей представителей белой и черной расы обычной относили к расе «цветных». Граждане со «спорным» происхождением, заплатив взятку, могли перейти в другую расовую категорию. Только в 1985 году было отмечено более тысячи подобных «хамелеонов» – «белых», становившихся «индусами», китайцев, становившихся «белыми», и «черных», получивших статус «цветных». В провинциальной глубинке полиция определяла расовую принадлежность людей, вставляя им в волосы карандаш, – тех, у кого он держался, признавали небелыми.

Иностранные наблюдатели поначалу не рассмотрели специфику нового расистского режима, считая, что Южная Африка подражает дискриминационной практике ведущих мировых держав.

– В США тоже не было равенства белых и черных, и это закреплялось законом. Разные расы тоже имели разные права, учились в разных школах, ездили на разных местах в автобусе – но это не называлось «апартхейдом». Америка считалась демократической страной, – сетовал в разговоре с нами один из расистских настроенных буров.

Апартхейд действительно во многом напоминал систему расовой сегрегации в США, отличаясь от нее только своей системностью и тотальным характером расовых разграничений. Разделение по расовому признаку, унаследованное от колониальной традиции сетллерского общества, легло в самую основу социально-экономического и государственно-правового устройства послевоенной Южной Африки. Однако близкое идеологическое родство обеспечивало многолетнюю поддержку бурских расистов со стороны правительства США – вплоть до конца восьмидесятых годов.

Основой апартхейда стал принятый в 1950 году Закон о групповых областях, который позволял принудительно депортировать в «бантустаны» большую часть чернокожего населения Южной Африки. На территориях, зарезервированных за белыми, оставались лишь те, чей труд был необходим для работы промышленных предприятий и обслуживания белых, однако они должны были проживать в изолированных рабочих гетто. При этом разрешение на пребывание в «белой зоне» не распространялось на членов их семей.

Чернокожие составляли около 80 % населения страны, но правительство ЮАР выделило для резерваций 13 % территории – как правило, бедной ресурсами и малопригодной для сельскохозяйственных работ. После 1961 года, когда расистский режим объявил о выходе из Британского содружества, провозгласив Южно-Африканскую республику, некоторым из «бантустанов» была предоставлена формальная независимость. Однако ее не признала ни одна страна в мире – уже потому, что все резервации находились под полным военно-политическим контролем Претории. Смысл этого закона был прост: загоняя африканцев в крохотные «бантустаны», правительство автоматически лишало их гражданства ЮАР, чтобы любые попытки покинуть гетто расценивались в качестве акта «нелегальной миграции».

Паспорт «независимого бантустана», фактически, ограничивал возможность выезда за границу, поскольку на деле страну могли покинуть лишь люди с «полноценным» паспортом Южно-Африканской республики.

Погромный произвол апартхейда покоился на обширной законодательной базе. Закон о борьбе с незаконным занятием помещений позволял властям сносить созданные рудничными компаниями трущобы, где со времен индустриального бума жили чернокожие африканские пролетарии. Вплоть до начала восьмидесятых годов их переселяли в гетто насильственным путем, а число перемещенных лиц достигло в итоге трех с половиной миллионов человек. Выселению подвергались жители так называемых «черных пятен» – земельных участков, принадлежащих чернокожим африканцам и окруженных «белыми» фермами, а также семьи рабочих, живущих в пригородах вблизи «бантустанов», и «избыточные люди» в городах ЮАР, включая большинство чернокожих Капской провинции. Она была объявлена «областью предпочтения труда цветной расы», а чернокожих африканцев принудительно выселили в квазинезависимые «бантустаны» Транскей и Сискей.

Помимо прочего, «трудовое законодательство» апартхейда позволило правительству остановить строительство промышленных предприятий в «белых» районах и перевести их в гетто, чтобы чернокожие работали в их пределах, а дым и копоть не портили воздух белых кварталов.

Наиболее известным принудительным переселением «черных» стала депортация шестидесяти тысяч промышленных рабочих Йоханнесбурга из городского пригорода Софиатаун. Полиция выгоняла его жителей на улицу, избивая людей и выбрасывая из окон их вещи. Софиатаун снесли, а на его месте был образован коттеджный поселок для белых с издевательским названием «Триумф». Черные жители Йоханнесбурга были перемещены в печально знаменитое гетто Соуэто, где многие люди до сего дня проживают в хибарах без света, канализации и воды. Здесь была построена электростанция Орландо, которая давала свет Йоханнесбургу, в то время как большинство жителей Соуэто вплоть до восьмидесятых годов освещали дома керосиновыми лампами. Сегрегация по расовому признаку по-прежнему оставалась способом для массовой и наиболее выгодной эксплуатации наемного труда «черных».

Африканцы должны были всегда иметь при себе удостоверение личности. Им законодательно запрещалось находится в белых зонах без пропуска, который в обиходе именовался оскорбительным словом dompas – «пропуск для тупых». Этот пропуск был действителен только на территории одного округа, обычно совпадавшего с небольшим городом или районом. Полиция постоянно проверяла документы у чернокожих, так как отсутствие пропуска было поводом для немедленного ареста и предания суду с последующей депортацией на территорию «бантустана».

Принудительные переселения также прошли в Дурбане и Кейптауне, где 55 тысяч цветных и индийцев были выселены в предгорья и пустынные равнины Кару. В итоге, помимо чернокожего населения, в стране были насильственно переселены около 600 тысяч цветных, индийцев и китайцев, а также 40 тысяч белых граждан.

Африканских рабочих лишили права на забастовку. Большинство полуподпольных, запрещенных за борьбу против апартхейда профсоюзов были легализованы только в конце восьмидесятых годов. Чернокожие не имели права нанимать на работу белых граждан. Кроме того им запрещалось открывать предприятия или вести практику в областях «белой Южной Африки», включая главные города и экономические зоны страны. Для этого требовалось специальное разрешение, получить которое было практически невозможно. Чернокожим бизнесменам, врачам и учителям предписывалось работать на территории «бантустанов». Больницы и служба «скорой помощи» также были сегрегированны: больницы для белых обычно финансировались хорошо и предоставляли услуги высокого качества, в то время как в больницах для чернокожих африканцев хронически не хватало средств и работников. Во многих негритянских районах больниц просто не существовало. Большинство гостиниц и ресторанов в белых районах могли впускать чернокожих африканцев только в качестве прислуги – на что, впрочем, требовалось специальное разрешение власти.

Апартхейд разделял людей разного цвета кожи во всем, даже в мелочах. Закон о раздельных услугах узаконил раздельные пляжи, раздельный общественный транспорт, раздельные больницы, школы и университеты, раздельные туалеты и церкви, пешеходные мосты, переходы, кинотеатры, кладбища, парки и такси. Находясь за рулем автомобиля, белый не имел права сажать на переднее пассажирское сиденье чернокожего африканца другого пола. Чернокожие не могли покупать в магазинах спиртные напитки. Поправка к Закону о безнравственности делала уголовным преступлением сексуальные контакты между белыми гражданами и представителями других рас, карая их тюремным заключением на срок до семи лет. По данным, которые огласил в парламенте министр юстиции, с 1950 по 1960 годы по этому закону было осуждено почти четыре тысячи человек.

Принятый одновременно с этим закон о борьбе с коммунизмом поставил вне закона Коммунистическую партию ЮАР и позволял запретить любое объединение граждан, формально заподозренное в симпатиях к коммунизму. По требованию министра юстиции членство в Компартии ЮАР каралось тюремным сроком до десяти лет – и этот закон был направлен на преследование профсоюзов, которые до сегодняшнего дня остаются в сфере влияния левых. Репрессивный закон определял коммунизм как «социалистическое учение Маркса в трактовке Ленина или Троцкого, III коммунистического интернационала (Коминтерна) или коммунистического информационного бюро (Коминформа) или любые родственные формы этого учения».

Закон о расширении университетского образования ввел раздельное обучение для чернокожих, цветных и индийцев, причем все крупные университеты страны были объявлены «белыми», а африканцам не хватало даже библиотек. В семидесятые годы государство тратило на образование одного чернокожего ребенка десятую долю той суммы, которая приходилось на одного белого. Закон об образовании «племен банту» прямо предусматривал, что чернокожим детям нужно преподавать лишь основные навыки, необходимые в работе на белых, будто бы напрямую исходя из гитлеровской образовательной политики в отношении «неполноценных рас».

«Когда контроль над образованием туземцев перейдет ко мне, я реформирую это образование таким образом, чтобы туземцев с детства приучали к тому, что равенство с европейцами не для них. Люди, верящие в равенство, нежелательны в качестве учителей туземцев. Для банту нет места в европейской общине, за исключением некоторых видов физической работы. По этой причине ему незачем давать образование, которое рассчитано на его ассимиляцию с европейской общиной. До сих пор система обучения банту вырывала туземца из его собственной общины и только дезориентировала его, раскрывая перед ним картину утопающих в зелени роскошных садов европейской цивилизации, вход в которые ему запрещен», – со всей откровенностью писал «архитектор апартхейда» Хендрик Фервурд.

Культура и искусство черных было загнано в глубокое подполье – с точки зрения расистов, их просто не могло существовать, за исключением народных промыслов или примитивных танцев. Чернокожие художники Джордж Пемба и Джерард Секото получили известность в Европе и США, однако их творчество находилось под запретом в ЮАР, как и книги литератора Томаса Мофоло, писавшего о прошлом народа зулу. Мириам Макеба, знаменитая «Мама Африка», первая африканка, получившая премию «Грэмми», была лишена гражданства за публичные выступления против апартхейда. Исполнение ее песен многие годы приравнивалось в ЮАР к политическому преступлению. В то же время, лучшие белые писатели страны, включая будущих нобелевских лауреатов Надин Голдимер и Джозефа Максвелла Кутзее, а также Брейтена Брейтенбаха и Андре Бринка, выступали против расистской сегрегации.

В 1973 году чернокожий актер Атол Фьюгард и белый театральный критик Берни Саймон открыли Маркет-театр в Йоханнесбурге, где черные и белые вместе находились на сцене и в зале. Впоследствии власти неоднократно закрывали его за демонстрацию пьес с «коммунистическим» – то есть, антирасистским подтекстом.

Судебная система страны обеспечивала и покрывала расовую дискриминацию. Чернокожие полицейские в бантустанах не могли задерживать правонарушителей и преступников «расы господ», тогда как черные «неграждане» и «полуграждане» практически не имели шансов в судебных разбирательствах с белыми.

«Африканер убил молодого чернокожего. Приговор – два месяца тюремного заключения, которые он отбывал по выходным дням. Два чернокожих были приговорены к четырем годам заключения за то, что публично распевали песню о Нельсоне Манделе. Кобель чернокожего покрыл собачку белого человека. Руководствуясь законом о запрете сексуальных отношений между расами, белый убил хозяина кобеля и был оправдан». «Le Petit Fute», французский гайд-бук эпохи заката апартхейда, который попал к нам в руки в ЮАР, рассказывает о том, как вершилось расовое правосудие южноафриканского рейха.

В довершении всего апартхейд распространялся и на языковую политику государства. Административные методы должны были утвердить искусственное доминирование языка африкаанс – в противовес языку межнационального общения, которым являлся для разноплеменных жителей ЮАР английский язык. Объявив политику «позитивной дискриминации», власти попытались ввести африкаанс обязательным языком в школах для чернокожих, что вызвало знаменитое восстание студентов и школьников в Соуэто. Жертвами последующих за этим волнений стали более шестисот чернокожих подростков, убитых полицией и войсками. Бурские националисты пытались навязать африкаанс всему обществу принудительным административным путем – что вызывало протесты всех остальных народов страны. А потому даже названия месяцев в ежедневном блокноте строго воспроизводятсясейчас на всех одиннадцати официальных государственных языках – в качестве противодействия любым формам языкового шовинизма.

По существу, расистский режим пытался совершить на практике то, о чем мечтают наяву и во сне добрые украинские патриоты. И нужно признать, что депутат Ирина Фарион с ее попытками переиначить детские имена на истинно-национальный лад очень органично вписалась бы в реальность апартхейда. Ведь практика ЮАР показывает: построенное на основе сегрегации, эксплуатации и расизме общество может воплотить в жизнь любое безумие. А потому ее история заслуживает пристального внимания в наших пораженных национализмом и ксенофобией странах.

Претория. Страх и ненависть апартхейда

«…Африканеры серьезны как никогда. Все -
даже далекие от политики путешественники – считают их Худшими людьми в мире»

Хантер С. Томпсон
1985 год

Богатые районы Претории расположены ближе к окраинам города, на склонах зеленых холмов. Дипломаты и выходцы из бывшего СССР иногда зовут между собой эти кварталы «белыми». Потому что слова «белый» и «богатый» по-прежнему остаются синонимами в Южно-Африканской республике, спустя семнадцать лет после того, как здесь был формально отменен и осужден режим апартхейда.

Город Претория всегда являлся одним из символов этого режима – еще с тех времен, когда он являлся столицей рабовладельческой бурской республики Трансвааль, где местная конституция лишила черных права быть гражданами и владеть землей. Претория Филадельфия – «Претория Братской любви» – была основана Мартинусом Преториусом и названа в честь своего отца Андриса – военного лидера колонистов. Под руководством этого человека буры уничтожили тысячи туземцев, истребили колоссальное количество животных и завершили завоевание огромной территории в долинах рек Оранжевая и Вааль. Жившие здесь «туземные» племена были изгнаны в резервации или стали рабами белых переселенцев. Согласно решению Фольксраада бурской республики каждого белого фермера должны были обслуживать не более пяти семей черных батраков, чтобы избежать численного превосходства аборигенов. Однако самому Преториусу разрешили использовать десять чернокожих семей.

Сегодня африканские активисты требуют переименовать Преторию, дав ей традиционное, политически нейтральное название Тсване, однако этому препятствуют центральные власти ЮАР во имя гражданского мира между африканской и бурской общиной.Название Тсване носит сейчас только пригородный округ – этакая Ленинградская область вокруг местного Петербурга, – а в Претории сохраняются памятники самым одиозным расистским политикам, вроде симпатизировавшего нацистам премьера Герцога.

После второй англо-бурской войны, когда Британская империя заключила политический компромисс с лидерами поверженных бурских республик, разделив с ними власть над югом Африканского континента, Претория сохранила и даже укрепила свой столичный статус. Формально, образованный тогда Южно-Африканский Союз имел три столицы, и это разделение сохранилось в ЮАР до наших дней. Верховный суд поныне располагается в Блумфонтейне, бывшей столице Оранжевого Свободного государства, парламент заседает в Кейптауне, главном городе Капской провинции, а Претория является средоточием исполнительной власти. Но именно здесь, в построенном после войны Дворце Союза, чьи две башни должны были символизировать паритет белых властителей Южной Африки – буров и англичан, всегда находился настоящий политический центр страны.

В отличие от куда более космополитичного Йоханнесбурга, возникшего из приисковых поселков на волне золотой лихорадки, фермерская Претория всегда являлась центром консервативных бурских элит. Столица Трансвааля стала колыбелью системы апартхейда, и жизнь богатых белых районов наглядно демонстрирует, как глубоко укоренилась она в обществе Южно-Африканской республики и сознании ее жителей – вне зависимости от их цвета кожи.

Внешне эти места очень похожи на рай, каким рисуют его в протестантских журналах. Среди ухоженных лужаек, на уютных тенистых улицах стоят роскошные особняки, с бассейнами и садовыми горками. В развешанных на деревьях клетках поют птицы, а по двору бегают ручные кролики. В конце осени, то есть в конце здешней южноафриканской весны, все это покрывается фиолетовой дымкой от цветов дерева жакаранда, ставшем одним из символов столицы ЮАР. Только мотки колючей проволоки, нервно гудящей от пропущенного через нее тока и яркие таблички Armed Response на высоких заборах особняков намекают на то, что в действительности скрывает за собой эта видимая идиллия.

Здесь живут англичане, евреи и прочие состоятельные люди с белым цветом кожи. Однако большинство домов в этих кварталах принадлежат бурам – потомкам голландских и французских фермеров-кальвинистов. Характерный для них консервативный уклад позволил в целости сохранить старинные интерьеры многих домов, построенных в капском стиле, напрямую происходящем от староголландской архитектурной традиции. Их интерьеры даже в мелочах воспроизводят мещанский уют Утрехта и Гааги эпохи Оранской династии, перенесенный когда-то в южноафриканский вельд.

«По представлениям буров, подлинной культурой обладают только европейцы. Однако переселенцы из Европы владели практическими навыками. Им не хватало художественной жилки, что ощущается и до сих пор. Если не считать достижений в литературе, художественная жизнь белых представляется бедной и лишенной фантазии. Как правило, в своем творчестве они лишь подражают европейским образцам. Подлинное новаторство проявилось лишь в архитектуре», – говорит современный комментатор Вернер Гартунг.

Артефакты традиционной бурской культуры можно наблюдать не только в доме-музее последнего президента Трансвааля Паулюса Крюгера, но и в жилых особняках, заставленных антикварными буфетами из черного дерева, солидными и тяжеловесными столами, монументальными кроватями и большими ванными. Впрочем, этот быт старой бюргерской Европы, перенесенный когда-то на самый Юг Африки, не мешает пользоваться всеми современными благами цивилизации в виде дорогих машин, бытовой или электронной техники, которыми нашпигованы эти виллы. Их устоявшаяся патрицианская роскошь резко контрастирует с кричащим богатством постсоветских нуворишей, хотя точно так же основана на эксплуатации и грабеже. Но даже жители Рублевки и Конча-Заспы позавидовали бы фантастически дорогой иллюминации, которую зажигают здесь вечерами в канун Хануки и Рождества. Каждый вечер любоваться на них приезжают сотни машин, дефилирующих по сияющему огнями кварталу Ватерклуф.

Автомобили играют особую роль в жизни богатого меньшинства жителей ЮАР, чья жизнь проходит на колесах, между домом, офисом и гигантскими «моллами» – кварталами, приспособленными для шопинга, занятий спортом и развлечений на любой вкус. Все эти места, оборудованные огромными автостоянками, находятся под круглосуточной вооруженной охраной, и даже днем зажиточные южноафриканцы предпочитают не выходить за их пределы пешком – по крайней мере, дальше родного квартала. А после темноты, которая наступает около семи вечера, на улицах нельзя встретить ни одного белого пешехода, настолько велик здесь страх перед криминалом.

Впрочем, сами улицы отнюдь не пустуют по вечерам. В это время возвращаются домой чернокожие работники, которые создают своим трудом сказочную красоту «белой» Претории. В каждом зажиточном доме имеется внушительный штат прислуги: несколько «боев» и «мэйдс», которые полностью ведут домашнее хозяйство особняка. Часто эти люди нанимаются на работу прямо на перекрестках кварталов. Днем здесь сидят на траве молодые подростки с вениками или мастерками – условный знак их профессии – ожидая, пока работодатели не подъедут к ним на автомобиле. Разнорабочие в среднем получают от одиннадцати до пятидесяти долларов в неделю, а постоянная прислуга может рассчитывать на прибавки и поэтому крайне дорожит своим местом. Во всем районе Ватерклуф и во всех зажиточных кварталах Претории мы ни разу не видели ни одного белого работника. Уборщики, садовники, повара, горничные, шоферы, сантехники, строители представляли здесь темнокожее большинство страны.

Удивительно, но сказочные представления о «ленивых неграх» и энергичных белых, трудом которых якобы построено все, что существует сейчас в Южной Африке, до сих пор имеют широкое распространение в наших странах. Хотя исследователь колониализма британский экономист Джон Гобсон открыто высмеивал их еще в конце XIX века.

«Жизнь белых повелителей среди низших рас носит определенно паразитический характер. Они живут за счет туземцев, и главная их забота заключается в организации труда для собственной поддержки. Нормальное положение этих стран сводится к следующему: их плодородные земли и минеральные богатства присвоены чужеземцами и обрабатываются туземцами под их управлением, главным образом ради их выгод: они не отождествляют своих интересов с интересами страны или ее народа; они остаются среди нее чуждым элементом, заезжими людьми, «паразитами» на теле своих «хозяев»… Даже в тех частях Южной Африки, где белые благоденствуют, если внимательно присмотреться к жизни, которую они ведут, она окажется явно паразитарной. Белые фермеры, голландцы или англичане, мало работают как руками, так и головой, всюду быстро облениваются и становятся «некультурными»… краткие, судорожные вспышки энергии, вызываемые заманчивыми перспективами наживы у малочисленного класса спекулянтов и дельцов в таких городах-выскочках как Йоханнесбург, только обманывают зрение и скрывают от нас глубокий основной смысл вещей». 

«За три столетия в европейцах настолько укоренилась привычка думать, будто они выше некоторых видов работы, и что для выполнения таких работ существуют неевропейцы, что они просто не мыслят себе, как может быть иначе», – вторил этому через полстолетья не кто иной, как сам Хендрик Фервурд – ярый расист и «архитектор» системы апартхейда. Он заявлял, что буры должны «вернуться к труду»: однако даже самые реакционные сторонники африканского фюрера не желали, да и не могли отказаться от того, что изначально составляло самую суть сеттлерской экономической системы, обеспечиваемой политическим режимом апартхейда.

На нее указывал все тот же Гобсон. Он с откровенностью описал систему всесторонней эксплуатации «туземного» труда, главным образом обращаясь к примеру южноафриканских колоний. «Если же высшие расы селятся на землях, где рабочая сила низших рас может быть выгодно использована в земледелии, на рудниках или в домашнем хозяйстве, последние вовсе не спешат умирать, а превращаются в класс рабов, – писал этот британский экономист, рассказывая о фундаментальных принципах колониальной экономики. - Так обстоит дело… даже в тех странах, где белые имеют возможность селиться, как, например, в некоторых частях Южной Африки… Вступив в эти страны ради торговых целей, мы остаемся в них ради их промышленной эксплуатации, обращая в свою пользу принудительный труд низших рас. Это типичное явление империализма, поскольку он касается управления низшими расами; если последних не убивают, их насильно подчиняют белому начальству, преследующему свои цели… С уничтожением юридических форм рабства его экономическая сущность не исчезла. Я не собираюсь рассматривать здесь общий вопрос, насколько типичные черты рабства дают знать о себе во всяком наемном труде, но хочу установить факт, что империализм покоится и существует на “подневольном труде”».

Справедливость этого тезиса очевидна и в нынешнем веке. Экономика Южной Африки, где капитал по-прежнему находится под контролем богатого белого меньшинства, все так же ориентирована на повсеместное использование дешевого наемного труда африканцев, где без труда можно рассмотреть те самые «типичные черты рабства».

Социальное разделение общества сохранилось, что способствует консервации уродливых рудиментов расового неравенства. Спустя годы после крушения апартхейда его печать до сих пор лежит на обществе Южной Африки, повсюду проявляясь в повседневной жизни ее формально равноправных граждан. Хозяйка бурского дома в Претории была откровенно изумлена тем, что мы здоровались за руку с ее чернокожим слугой. А сам слуга долго отказывался перевозить нас в открытом кузове пикапа. Он предлагал сделать три рейса, чтобы по очереди перевезти нас – белых – в маленькой двухместной кабине машины.

- Принято, что в кузове ездят лишь черные. Белые позволяют себе такое в либеральном Кейптауне, но не в Претории. Тут этого не одобряют, – объясняла нам знакомая из местной русскоязычной общины.

Впрочем, этот момент кажется мелочью в сравнении с претензиями к прическам украинских девушек, которые предъявила супруга одного из наших бурских знакомых.

- Почему вы заплели африканские косички? Вы же белые, – спросила эта женщина, которая предпочитала длинные гладкие локоны, напоминающие о бюргерских прическах северной Европы, видимо, памятуя о не столь далеких временах «правила карандаша».

Сегрегация в общественных местах отменена еще с девяносто четвертого года. Однако африканские девушки, служащие в одном из офисов огромного торгово-развлекательного молла, ощущали видимый дискомфорт в расположенных здесь же кафе, где мы разговаривали с ними о жизни ЮАР. Отдыхавшие в них белые, люди вполне современного вида, то и дело поглядывали на черных девушек в одной компании с белыми иностранцами. Эта картина остается необычной для общества, где личные отношения между людьми разных рас в свое время карались тюремным сроком до семи лет. Впоследствии мы посетили «черное» кафе за пределами молла, где собираются исключительно представители африканской общины. И здесь на нас смотрели с тем же нескрываемым интересом.

Эти девушки рассказывали о сегрегации в городских офисах, где белые владельцы частных фирм нередко предпочитают держать в штате белых менеджеров, отводя черным низкооплачиваемые вакансии. Государственная политика, которая обязывает брать на работу чернокожих граждан, остается малоэффективной, поскольку требование закона игнорируется во многих частных кампаниях. Этот фактор дополнительно способствует росту безработицы среди африканского населения.

- Так было всегда, - сказала Норма Семенья из народа бапеди, уроженка провинции Мпумаланга. –Мой отец стал первым африканским врачом в округе, мать работает у него медсестрой, и ему много лет запрещали практиковать, а теперь белые врачи бойкотируют его. И у отца до сих пор нет ни одного белого пациента.

Обустраивая и обслуживая зажиточные районы в городах Южной Африки, черные работники живут в гораздо менее привлекательных и комфортных местах, попадая туда на маршрутках, где также нельзя встретить белого человека. Большинство наемных рабочих по-прежнему населяют трущобные кварталы, куда во время апартхейда насильно депортировали черных. Самым знаменитым из этих «тауншипов» (слово, которое почти издевательски переводят в наших гайд-буках как «городок») является Соуэто. «Возможно, это самое знаменитое гетто в мире», – печально сказал нам наш африканский друг. Огромное поселение было образовано в пятидесятых годах среди рудничных отвалов шахт. На сегодня в этом «городке» проживает около трех миллионов человек, однако точное число его жителей не может сказать никто. Дешевизна рабочей силы в Южно-Африканской республике обусловлена постоянной трудовой миграцией из других африканских стран. На сегодня здесь насчитывается от трех до пяти миллионов нелегальных мигрантов, что поддерживает постоянно высокий уровень безработицы. Часто эти люди живут в чудовищных антисанитарных условиях, без воды и света, а уровень смертности среди африканского населения Соуэто в три раза выше, чем среди белого населения Йоханнесбурга. Тауншип Мамелоди и другие гетто в окрестностях «белой» Претории, спустя годы после падения расистского режима, также представляют собой бедные «черные» кварталы.

Расхожий миф об апартхейде рисует расистскую ЮАР как страну всеобщего процветания, где запертое в «бантустанах» черное население вело счастливую жизнь под мудрым управлением белых господ. Этот ностальгический взгляд очень близок умильным байкам о процветании царской России под кормилом кротких венценосных самодержцев или рассказам о справедливых порядках на оккупированных вермахтом землях, освобожденных от большевистской чумы. В историческом смысле он продолжает традицию лубочных историй о райской жизни крепостных крестьян до реформы 1861 года и заставляет вспомнить литературные пасторали о счастливой доле американских рабов, беспечно живших под отеческим присмотром плантаторов-хлопководов.

Согласно этим мифологическим представлениям, нынешняя бедность большинства населения Южной Африки является следствием ликвидации апартхейда, а вовсе не одной из ее главных причин. Хотя в самой ЮАР, где хорошо помнят о своей недавней истории, такие утверждения стесняются делать даже ярые приверженцы старых порядков. Здесь знают, что процессы криминализации сегрегированного общества приобрели катастрофические масштабы еще в семидесятых годах прошлого века, когда Южная Африка вступила в полосу системного экономического кризиса. Именно банкротство экономической системы апартхейда и последующий за этим социальный коллапс в итоге обусловили падение его политического режима.

Ронни Касрилс, белый уроженец Йоханнесбурга, коммунист и один из лидеров боевого крыла Африканского национального конгресса, покинувший родину в шестидесятых годах, с горечью поражался ее социальным контрастам. К началу 90-х годов они проявлялись здесь повсюду.

«Поездки по стране открыли для меня, в какой нищете и убожестве жили миллионы людей. Я написал Элеоноре о том, как стоя на холме неподалеку от Дурбана и вглядываясь в трущобы района Инанда, я подумал, что это было похоже на круги ада Данте. Женщины с трудом поднимались вверх по холму из наполненной дымом низины, чтобы набрать воды из кранов в соседнем районе, – делился он своими впечатлениями от ЮАР, где еще продолжала существование система апартхейда. - Вокруг городов были расположены обшарпанные поселки, не имевшие почти никаких удобств. В лачугах тех, кто поселился здесь незаконно, обитали миллионы голодных и безработных людей. Неудивительно, что здесь бурно развивалась преступность, росло число вожаков воинственных группировок, а силы безопасности использовали эту ситуацию, чтобы дестабилизировать общины черных южноафриканцев, направляя волны насилия против АНК и его сторонников. Пик Бота хвастался, что южноафриканские черные жили гораздо лучше, чем африканцы на всем остальном континенте. Это, возможно, относилось к 25% из 32 миллионов человек черного населения страны, которые имели хоть какую-нибудь работу. Что касается остальных, то я видел в Южной Африке худшие условия лишений, перенаселенности домов и нехватки коммунальных удобств, нежели в Хараре, Мапуту или Лусаке. Но в тех более бедных странах люди, по крайней мере, имели достоинство быть свободными».

«На следующий день после всеобщих выборов 1994 года ЮАР обнаружила, что в стране белых и богатых живет много черных и очень бедных. В Капской провинции 72% населения имеют доходы ниже прожиточного минимума, в Северном Трансваале – 77%. Около 7 миллионов южноафриканцев не имеют крыши над головой, 4 миллиона лишены доступа к питьевой воде, 23 миллиона живут без электричества. Детская смертность составляет 52,8 на тысячу родившихся у чернокожего населения, 28 у метисов и 7,3 у белых», – констатировал французский справочник Le Petit Fute. Эта убийственная калькуляция заключала в себе исторический приговор расистской системе апартхейда.

В этих социальных контрастах заложены причины бешеного разгула преступности, которой пугают нас форумы и статьи о реалиях Южной Африки. Ее размах действительно впечатляет. За первую неделю нашего пребывания в Претории там дважды ограбили советницу украинского посольства, подстрелив из пистолета ее собаку. Залезший в дом вор не смог поживиться сколько-нибудь значительными ценностями, которые вряд ли стоило искать у украинского дипломата, а позарился на недорогие бытовые приборы. По словам африканских студентов из общежития Технического университета, воры забирали из их комнат все, что могли унести – вплоть до вешалок, чашек и ножниц, а также еду и нестиранную одежду. Они утверждают, что основная масса грабителей – мигранты из других африканских стран, которые практически лишены возможности легального заработка. Криминал остается для них единственным способом заработать на жизнь, что объясняет особую дерзость преступлений. Тем, кто их совершает, действительно нечего терять.

Еще один популярный среди постсоветских обывателей миф гласит, что «крайм» якобы пришел в ЮАР только после конца апартхейда. На самом деле, преступность всегда была бичом расистского общества, поскольку ее закономерно провоцировала искусственно созданная нищета африканского большинства. Ронни Касрилс был поражен атмосферой страха, когда спустя многие годы нелегально вернулся в страну на закате расистской эпохи:

«В белых пригородных районах, как и в центре Йоханнесбурга, улицы пустели с наступлением сумерек. Дома были превращены в крепости с высокими стенами, с натянутой сверху режущей проволокой, с дверьми, снабженными переговорными устройствами и надписями, предупреждающими возможных взломщиков об опасности, поскольку территорию охраняли злые собаки и фирмы, обеспечивающие вооруженную охрану (стоит только нажать кнопку). Полувоенные надписи типа «Вооруженный ответ», «Первая сила» или «Часовой Сандтона» стали столь же обычным явлением, как плавательные бассейны и джакузи». 

Этот страх перед криминальным насилием, от которого на деле в первую очередь страдают ничем не защищенные африканцы, можно считать исторической расплатой за многолетнюю социальную и расовую дискриминацию, расплатой за роскошь, довольство и процветание среди кричащего бесправия и нищеты, что признают многие белые граждане Южно-Африканской республики. В отличие от постсоветских расистов, им трудно спорить с объективностью этого факта. Глупо удивляться преступности в стране, где сказочная рождественская иллюминация Ватерклуфа соседствует с лишенными электричества кварталами Мамелоди. Внутренние противоречия разделенного общества по-прежнему порождают зародившийся в искусственно созданных гетто «крайм».

Но страх перед «черными» также являлся важным инструментом, с помощью которого элиты расистского общества манипулировали сознанием своих белых сограждан. Целым поколениям буров вполне сознательно внушался мессианский комплекс «цивилизованного» меньшинства, окруженного огромными массами черных варваров, всегда угрожающих чистоте крови, безопасности и самому господству «избранного народа». Общество буров символически представлялось укрепленным лагерем, всегда готовым к обороне от угрозы извне. Апофеозом этого образа является грандиозный «Вортреккер Монумент», сооружение которого началось вскоре после утверждения апартхейда. Мрачный сорокаметровый куб, расположенный на холме возле Претории, представляет собой нечто среднее между крепостью, кирхой, чернобыльским саркофагом и башней Саурона. А по периметру его символически окружают каменные повозки переселенцев, из-за которых они некогда расстреливали аборигенов. Внутренние стены монумента украшены барельефами, выполненными в манере идеологического искусства нацистского Рейха. Здесь изображены белые женщины и мужчины, покорители дикой природы и дикарей, честные труженики-поселенцы с винтовкой и мотыгой в руках, противостоящие черным ордам. Особая обширная композиция в подробностях запечатлела картину убийства белых детей – и несложно представить, сколько поколений буров училось страху и ненависти возле этих мраморных стен.

В центре, под огромным куполом, установлено символическое надгробие в память бурских переселенцев – и раз в год, в день бойни на Блад Ривер, на него падает луч света из проделанного под куполом отверстия. Посетив «Вортреккер Монумент» за день до этой даты, мы видели, как в пустом зале устанавливают сотни стульев для бурской элиты. Она ежегодно собирается в этом месте, ставшем средоточием идеологии и мифологии апартхейда.

Расположенный рядом музей расистских времен сохранил большую часть своих экспозиций. В нем можно посмотреть видеофильмы о проходивших здесь грандиозных расистских маршах, собиравших сотни тысяч буров, одетых в старинные костюмы, платья, шляпы и чепчики – «фофудья» и шароварщина на африканский лад. Здесь же, у монумента, давали присягу призывники старой «белой» армии, через которую проходило большинство “титульных” граждан. Участвуя в полицейских облавах, карательных акциях и завоевательной войне против Анголы, они учились убивать, унижать и бояться угнетенных ими аборигенов. Все это живо напомнило нам современность другой «осажденной крепости» – обреченного израильского общества, построенного на тех же принципах расовой сегрегации. Его апологетам стоило бы попасть сюда, чтобы понять: рано или поздно израильский апартхейд повторит судьбу своего ближайшего политического союзника, каким являлся для Тель-Авива ядерный режим расистской Претории.

Стоя под мрачным зиккуратом колонизаторов, думаешь, что он символизирует собой нынешнюю жизнь богатой белой Претории. Загнав в резервации большую половину жителей Южной Африки, где нищета и сейчас удерживает миллионы людей, творцы апартхейда сами оказались замкнуты в гетто – богатом и роскошном гетто гигантских моллов и дорогих особняков. И останутся в нем, пока в стране и на всем континенте не будут стерты границы социального и расового деления.

Хантер Томпсон, разумеется, был неправ, иронически называя буров «Худшими людьми в мире». На самом деле этот народ, история которого столь же необычна, сколь и типична для мировой истории, стал точно такой же жертвой политики своих «богоизбранных» элит, как и порабощенные им племена. Многие буры понимают это, и среди организаторов Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Претории можно было видеть профессора Преториуса, белоусого потомка военного лидера колонистов-рабовладельцев.

Вход в музей украшает скульптура в духе работ Арно Брекера – атлетичный белый фермер, смиряющий африканского быка, символизируя этим покорение черного континента. Однако, жизнь повсюду высмеивает этот напыщенный символизм. Покидая монумент, мы видели, как черный африканец красил колеса бутафорского фургона «вуртреккеров» – священного артефакта бурских расистов. Ирония истории – и напоминание о том, чей труд всегда творил историю Южной Африки.

Соуэто-блюз. Борьба не завершена

Children were flying bullets dying
The mothers screaming and crying
The fathers were working in the cities
The evening news brought out all the publicity:
Just a little atrocity, deep in the city
Soweto Blues
Soweto Blues 

Мириам Макеба

Финальный матч чемпионата миру по футболу смотрели более семисот миллионов человек на всех континентах планеты – больше, чем церемонию открытия Пекинской олимпиады. Их внимание было приковано к зеленому полю великолепного стадиона «Соккер Сити» – но если бы взгляды зрителей проникли через его стены, облицованные керамической плиткой в «африканском стиле», они увидели бы хаотично выстроенные трущобы на окраине Соуэто – печально знаменитого гетто, ставшего символом борьбы за освобождение Южной Африки. Их отделяют от стадиона только несколько километров пустырей и терриконы на месте старых золотых рудников, куда некогда свозили черных рабов.

Впервые попав в Соуэто, мы оказались на центральной Площади Свободы. Авангардистский мемориальный комплекс в память о борьбе с апартхейдом, построенный десять лет назад, окружал стихийный «блошиный» рынок – вроде тех, которые можно видеть в любом нашем провинциальном городке. Нищие люди в накидках или заношенном китайском тряпье торговали фруктами и какой-то хозяйственной дребеденью – разложив это прямо на земле. Женщины в традиционных одеждах вповалку лежали на грязных тюках, окруженные голыми, бегающими детьми. По одну сторону Площади Свободы расположены современные коттеджи – но рядом, с другой стороны, располагался целый район самодельных хибарок, без канализации, света и водопровода.

В этом месте можно видеть социальное расслоение черного гетто. Трехмиллионный город Соуэто, образовавшийся на месте бывшей резервации чернокожих рабочих, вовсе не является сплошным трущобным районом. В нем есть целые кварталы вполне пристойных на вид и достаточно благоустроенных домов, которые соседствуют со стихийными поселениями мигрантов из отдаленных районов ЮАР и других африканских стран. Их число катастрофически возросло после либеральных реформ в бывших «просоветских» странах Юга африканского континента. Бежавшие оттуда люди живут в действительно ужасных, антисоциальных условиях. Хотя нет никаких гарантий, что так не жили бы миллионы современных украинцев и россиян – если бы это только позволяла климатическая специфика наших широт.

Смертность среди африканского населения Соуэто в три раза выше уровня смертности белого населения Йоханнесбурга. Этот показатель во многом является следствием эпидемии СПИДа – носителями вируса иммунодефицита являются около 20% взрослого населения ЮАР. Антисанитария стихийно застроенных поселков провоцирует распространение туберкулеза и вспышки желудочно-кишечных заболеваний. Однажды мы видели, как трущобы подтопили воды местной грязной речушки, раздувшейся от дождей. Отходы и мусор плыли по воде вместе с домашними вещами и барахтающейся курицей, смытой волнами паводка.

Многие безработные живут только за счет приусадебных хозяйств, или зарабатывают на жизнь грабежом. Молва об этом создало этому месту репутацию одного из самых опасных городов мира – наряду с гетто Александра и Хилброу. Хотя в это слабо верится при посещении знаменитой церкви «Реджина Мунди» – «Царица Мира», когда нарядно одетые жители Соуэто сходятся на службу, чинно здороваясь и дружески обнимаясь с соседями.

Если бы не политические граффити на заборах возле этого католического прихода, «Реджина Мунди» выглядела бы малопримечательным молитвенным домом, больше похожем на крытый зал для собраний. Она стала знаменитой во время событий 16 июня 1976 года, когда о нищем Соуэто узнали во всем мире. В этот день в гетто прошла массовая демонстрация школьников и студентов, протестовавших против обязательного изучения языка африкаанс в школах для черных. Полиция расстреляла протестующих, убив на месте двенадцать подростков. Вслед за этим волна молодежных беспорядков прокатилась по всем резервациям и «бантустанам» ЮАР. Только по официальным данным в ходе подавления этого стихийного бунта погибли шестьсот человек, средний возраст которых не превышал двадцати.

Как правило, в убийствах черных не было никакой сенсации. Полиция режима апартхейда всегда отличалась крайней жестокостью к чернокожим, а уличное насилие над ними было нормой для расистского общества – причем, не только в гетто, но и в местах проживания белых граждан.

«Полицейские в штатском устраивали засады на узких улицах и набрасывались на чёрных мужчин… Если кто-то протестовал, то появлялись дубинки и чёрных разгоняли во все стороны. Я видел босых уличных мальчишек, просящих милостыню холодными зимними вечерами около кино, и видел, как гогочущие полицейские разгоняли их «сджамбоками» — хлыстами, сделанными из бычьей шкуры. Белые, стоящие в очереди, отворачивались. Даже на международных спортивных соревнованиях, на которых чёрных зрителей загоняли в самый тёмный угол стадиона, полиция нападала на них из-за их нескрываемой поддержки команд гостей. Затем подключались белые зрители, бросая пустые пивные бутылки в своих чёрных соседей по стадиону. Я бессильно наблюдал за тем, как группа белых хулиганов избивала чёрного мужчину до потери сознания, а в это время другие белые спешили пройти мимо. Но то, что я видел лично, было ничем по сравнению с историями, которые иногда появлялись в наиболее либеральных газетах, разоблачая факты гибели людей в камерах полицейских участков и на фермах. О жестокости полиции в чёрных поселках сообщалось редко и с точки зрения большинства белых это происходило как бы на другой планете», – вспоминал в своих мемуарах Ронни Касрилс.

Люди привыкли к насилиям и убийствам – однако преступление в Соуэто стало последним толчком к массовому протесту. Африканские школьники закидывали полицейские машины камнями, швыряли в них мусорные баки и горящие головешки, получая в ответ пули. Фото тринадцатилетнего Гектора Петерсона, умирающего на руках у своих родителей, обошло издания всего мира, став символом «Поколения Соуэто» – как называл его Ронни Касрилс. Спасаясь от стреляющих в них полицейских, подростки укрылись в церкви «Реджина Мунди» – и сейчас ее посетителям показывают следы от пуль и мраморный алтарь, разбитый ворвавшимися в храм стражами правопорядка. Интерьер церкви украшает икона «Мадонны Соуэто» – чернокожая богоматерь с черным Иисусом, поднимающим пальцы в знаке «виктория». Под ногами Мадонны – похожей на афро-кубинскую богородицу, революционную Деву из Реглы, которую использовало в своих акциях «Движение 26 июля» – можно видеть абстрактную картину, где символически изображено Соуэто, с его стадионами, трущобами и площадями.

Впоследствии в церкви проходили собрания «Гражданской ассоциации» – органа народного самоуправления, избранного в противовес марионеточному «городскому совету», назначенному расистским режимом. Сегодня здесь можно видеть стенды с фотохроникой Соуэто – начиная от эпохи принудительного переселения чернокожих рабочих, которых свозили сюда со всего Йоханнесбурга. На фотографиях разных лет запечатлены массовые гражданские протесты, стычки с полицией и похороны жертв восстания 1976 года – а также сама церковь, полная собравшихся активистов.

В Орландо, другом районе Соуэто, находится Мемориал имени Гектора Петерсона – музей истории африканского сопротивления апартхейду. Надо отметить – политические музеи в ЮАР поражают качеством и содержательностью своих экспозиций. Помимо плакатов и документов, здесь можно смотреть документальные видеозаписи полицейского террора и студенческих выступлений. В мемориальном музее используются даже оконные стекла. На них можно прочитать, что расположенный за окном стадион клуба «Орландо Пайретс» был местом, где начинались массовые демонстрации. А господствующая над городом электростанция с двумя гигантскими градирнями когда-то давала ток белому Йоханнесбургу – в то время как в самом Соуэто не было электрифицировано ни одного дома.

Эти огромные башни часто изображают на картинках уличных художников гетто, которые рисуют их силуэты на фоне трущобные домиков, для пущей достоверности приклеивая к ним всяческий мусор. В канун чемпионата мира по футболу градирни раскрасили огромными яркими граффити, соорудив наверху площадку для джампинга – чтобы как-то скрадывать мрачный вид индустриальных конструкций.

Футбол Южной Африки тесно связан с политикой. Как правило, им увлекаются черные граждане страны, в то время как белые отдают предпочтение регби, а индусы любят играть в крикет. Два самых известных клуба страны – «Кайзер Чифс» и «Орландо Пайретс» – базируются именно в Соуэто – причем, основатели обеих команд активно поддерживали Африканский национальный конгресс. Эмблему «Орландо Пайретс» – череп с костями на фоне мрачного черного поля – иногда называют неформальным символом Соуэто. Во времена апартхейда игроки этих команд играли на голом энтузиазме, и зачастую жили в полной нищете.

«Я спал на кухне на полу, а потом выходил на стадион, который собирал 50-70 тысяч человек», – вспоминал экс-капитан сборной ЮАР по футболу Лукас Радебе.

Возвращаясь к финалу чемпионата мира, который прошел на расположенном вблизи города «Соккер Сити» – стоит заметить, что множество обычно равнодушных к футболу буров яростно болели в этом матче за сборную Голландии, размахивая в барах старыми «трехцветными» флагами расистского режима ЮАР. Тогда как африканцы в большинстве радовались победе испанской сборной, под адские стоны тысяч труб-вувузел. Участников финала приветствовал сам Мандела – бывший президент и признанный национальный лидер нынешней Южной Африки.

Вилакази-стрит, единственная в мире улица, где проживали два лауреата Нобелевской премии – Нельсон Мандела и архиепископ Десмонд Туту – дает возможность ознакомиться с бытом жителей Соуэто во времена апартхейда. Небольшой дом Манделы сохранился до нашего времени. Будущий президент ЮАР переехал сюда уже после того, как стал Нельсоном с легкой руки школьной учительницы – которая не могла выговорить его имя Ролихлахла на «щелкающем» языке племени коса. Сегодня в домике расположен музей, где можно видеть старые домашние вещи, вроде керосиновой лампы и топчана, – а также фотографию Фиделя Кастро и множество подарков от политических лидеров со всего мира.

Мандела начал политическую деятельность в Соуэто, возглавив радикальную молодежную организацию Африканского национального конгресса – а затем и сам АНК. Двадцать семь лет его длинной жизни прошли в тюрьме на острове Роббен, откуда он вернулся на Вилакази-стрит накануне краха апартхейда – однако врачи противопоказали бывшему политзаключенному жизнь в родном для него городе. В первые годы заключения Манделы здесь жила под домашним арестом его бывшая жена Винни, ныне отбывающая тюремный срок за коррупцию. А сегодня напротив музея размещается семейный ресторан «The Mandela Family» – маленькая забегаловка со здоровенной дырой в потолке и туалетом, заставляющим вспомнить наши провинциальные отели. Она хорошо передает собой колорит Соуэто.

Молодежные демонстрации в Соуэто стали крупнейшим выступлением против апартхейда, начиная с марта 1960 года – когда полиция в городке Шарпевилль расстреляла митинг против законов о пропусках, не позволявших африканцам свободно выходить за пределы гетто. В результате погибло 69 человек, а двести африканцев были ранены пулями полицейских, стрелявших в спину бегущим людям. После «бойни в Шарпевилле» последовали аресты активистов сопротивления апартхейду из «белой» организации «Конгресс демократов», Индийского конгресса и профсоюзных организаций, которые были главной кадровой базой движения. Африканский национальный конгресс развернул работу в подполье. Используя нелегальную сеть Компартии Южной Африки, его лидеры продолжали координировать массовые акции гражданского неповиновения.

Ответом на репрессии стали вооруженные акции и саботаж. Организация «Копье нации» – «Умконто ве сизве», боевое крыло АНК созданное в ответ на расстрел демонстрантов и принудительное переселение в бантустаны, перешло к систематической практике партизанской борьбы. «В жизни каждого народа приходит время, когда остаются только два выбора: покориться или бороться. Это время пришло в Южную Африку. Мы не покоримся, а будем сражаться всеми средствами, которые у нас есть, в защиту наших прав, нашего народа и нашей свободы», – говорилось в первом заявлении «Копья нации». Боевики выводили из строя линии электропередачи, трансформаторы, железнодорожное полотно, семафоры, атаковали полицейские участки и бюро по выдаче пропусков в гетто. «Когда они вынуждены будут охранять всё, что открывается и закрывается, у них не останется никого, чтобы контролировать народ», – характеризовал цели этой тактики Джек Ходжсон, ветеран военной кампании в Северной Африке и лидер антифашистского «Легиона Спрингбок», инструктировавший новые боевые группы.

Силы в борьбе были неравны. Спецслужбы ЮАР арестовали и уничтожили многих участников подпольных организаций. Однако Африканский национальный конгресс перенес свои базы на территории освободившихся от колониализма африканских стран – сначала в Танзанию, а затем в Анголу и Мозамбик. Установив связи с СССР благодаря посредничеству южноафриканских коммунистов, они стали получать вооружение, а боевики «Копья нации» прошли курс военной подготовки в украинской Одессе – о чем подробно, с юмором, пишет в воспоминаниях «белый» коммунист Ронни Касрилс, возглавивший затем штаб и разведку «Умконто ве сизве».

«Люди в рядах были те, кто покинул родину, близкую, лежащую за соседней границей. Оттуда целились в них беспощадные жестокие силы, и все они, здесь собравшиеся, были в рубцах и ушибах. Та маленькая хрупкая женщина с девичьим бантом на платье – ее насиловали в полицейском участке, и она от пыток на время потеряла рассудок. Тот горняк с костылем – белый мастер в гневе толкнул его под вагонетку, и ему отхватило ногу. Седовласый, в светлом пиджаке адвокат – всю жизнь на судебных процессах защищал африканцев, пока сам не угодил в тюрьму, прошел сквозь застенки и пытки. Те студенты – покинули колледж, оставили на время науки, взялись за науку войны с ненавистным режимом. Тот измученный, с перевязанной рукой боец. Они принесли в этот зал свое несчастье и ненависть. Сложили их вместе… Это были их песни и лозунги, их черно-красное слово «Африка», – описывал бойцов АНК Александр Проханов, бывший советский корреспондент в Анголе и Мозамбике. Зная консервативные взгляды Проханова, удивительно видеть в его романе «Африканист» достаточно последовательную критику расистской ЮАР – «рафинированной и жестокой цивилизации белых». Образы борцов с апартхейдом выписаны у него с большой теплотой – возможно, благодаря личным воспоминаниям автора, когда-то работавшего вместе с южноафриканскими коммунистами.

Компартия Южной Африки была основана портовыми рабочими Кейптауна в 1921 году — самой первой на всем «черном» континенте. Все лидеры партии были белыми – за исключением профсоюзного лидера Тибеди. Ее основатель Айвон Джонс был сразу же введен в Исполком Коминтерна и умер от туберкулеза в Крыму в 1924 году. Известно, что Ленин с вниманием относился к южноафриканским делам. В марте 1922-го, после известий о вооруженном восстании шахтеров Трансвааля, он ставил перед Зиновьевым вопрос «о посылке специального корреспондента или нескольких корреспондентов от Коминтерна в Южную Африку для собирания самых подробных сведений и самого полного комплекта местной литературы, как легальной, таки нелегальной, относящейся к недавно подавленному восстанию рабочих». В конце двадцатых годов в партию начали массово вливаться африканские кадры – однако политика Коминтерна, пытавшегося руководить южноафриканскими левыми без знания местных реалий, существенно тормозила ее развитие.

В тридцатых годах ситуацию в КП Южной Африки изучала специальная комиссия во главе с «мясником» Андре Марти – вследствие чего несколько ее членов погибли на Колыме. «Южная Африка является единственной на Африканском континенте промышленной страной со старыми боевыми традициями в рядах рабочего класса, развитие там антиимпериалистического движения может оказать влияние на все чернокожие народы Африки», – писал Димитрову Марти. Однако расцвет Компартии пришелся на эру апартхейда, когда она оказалась наиболее организованным и влиятельным политическим союзником Африканского национального конгресса. Новые лидеры Компартии, во главе с Джо Слово, старались соблюдать известную независимость от Москвы, критиковали сталинизм и считались сторонниками «неортодоксального» марксизма.

«Партия, как запрещённая организация, привлекала своеобразной мистикой… Правительство и сверхбогатые явно ненавидели партию, в то время как она пользовалась огромной популярностью среди чёрных, лишённых политических прав. Каждое упоминание о партии, будь то на митингах или в частных разговорах с рабочими, вызывало положительный отклик. Каждое упоминание о Советском Союзе всегда сопровождалось одобрительным рёвом толпы», – вспоминал впоследствии Касрилс.

При этом, коммунистическое крыло АНК принципиально выдвигало концепцию «нерасовости» будущего общества ЮАР – в противовес лозунгу «мультирасовости», который отстаивали либералы.

Июньское восстание в Соуэто было стихийным – однако, оно во многом являлось результатом длительной пропагандистской работы противников апартхейда. Новое поколение активистов было более радикальным, а в борьбу вовлекались все большие массы людей. Массовые убийства школьников и студентов привели к окончательной международной изоляции правительства Южной Африки. Отныне оно могло опираться только на поддержку США, Израиля, пиночетовской Чили и других правых диктатур Латинской Америки. Все это, в сочетании с растущим экономическим кризисом, надломило режим апартхейда – несмотря на его кажущуюся военную мощь.

Еще в 1975 году ЮАР развернула открытую интервенцию против Анголы, освободившейся от колониализма после революции в Лиссабоне. Расистские лидеры не стеснялись оказывать поддержку «черной» трайбалистской группировке УНИТА в борьбе с ангольским правительством и боевыми группами АНК. Осматривая частную коллекцию антиквариата в Претории мы сфотографировали статую президента Трансвааля Крюгера вырезанную из слоновой кости – личный подарок лидера УНИТА Жонаса Савимби президенту ЮАР Питеру Бота, как гласила сделанная на ней надпись. По словам владельца коллекции – друга отставных бурских генералов, президенту Бота очень нравился этот подарок от его чернокожих вассалов.

Однако, агрессия против Анголы была отражена силами кубинских и африканских войск, при активной поддержке СССР – быстро превратившись в затяжную, непопулярную и разорительную войну. Власти Претории так и не решились использовать в ней ядерное оружие, о котором стало известно в 1978 году, благодаря разведчику-нелегалу Алексею Козлову. Впоследствии Козлов был арестован в ЮАР после предательства Олега Гордиевского – и местные спецслужбы пытали его в комнате с портретом Адольфа Гитлера на стене.

Африканский рейх был обречен на крах. Многолетняя война, изоляция и экономические санкции наносили серьезный убыток «белому» южноафриканскому бизнесу – от разорявшихся фермеров до крупных горнопромышленных корпораций. Этот фактор был крайне важным для будущего распада системы. Апартхейд начал слишком дорого обходиться финансовой элите ЮАР, которая санкционировала начало умеренных реформ через свое лобби в правящей Национальной партии. Законодательство апартхейда были несколько смягчено для представителей «цветной» и «азиатской» рас – но только не для черного большинства.

Однако, до конца борьбы было очень далеко. Апартхейд сумел продержаться все восьмидесятые годы. Его спецслужбы перенесли террор против АНК за пределы страны, подсылая к ее активистам наемных убийц, или взрывая их заминированными посылками. Одна из них убила видную марксистку Рут Ферст – жену секретаря компартии Джо Слово. Продолжая тактику грубого террора, тайная полиция пыталась расколоть африканское движение, создавая марионеточные «племенные» организации, вроде зулусской националистической партии «Инката».

Этот метод израильских спецслужб, создавших исламистский «ХАМАС» в противовес светским движениям палестинского сопротивления, едва не привел к гражданской войне после крушения апартхейда. Страна стояла перед угрозой трайбалистских конфликтов и военного путча правых бурских реваншистов. Жестокие столкновения в гетто продолжались вплоть до «Инкатагейта» – когда опубликованные секретные документы доказали факт финансирования «Инкаты» спецслужбами апартхейда. Гибель Криса Хани, одного из лидеров Компартии и АНК, застреленного правым польским эмигрантом, едва не спровоцировала вспышку террора. Стало известно, что убийца Хани получил оружие из рук консервативного депутата парламента Южной Африки – чтобы сорвать переговорный процесс с Африканским национальным конгрессом.

АНК выграл первые свободные выборы 1994 года. Политическая система апартхейда рухнула, жители Южной Африки впервые в истории получили равные политические права – и Соуэто наконец перестало быть замкнутой резервацией.

Однако это практически не повлияло на социально-экономическую структуру южноафриканского общества. Черное большинство получило политическую власть – однако экономика страны продолжает оставаться в руках «белого» бизнеса. Именно это противоречие, о котором сейчас пишут даже в модных мужских журналах, определяет нынешние социальные проблемы страны. Вся собственность, сконцентрированная в руках правящего класса за годы апартхейда, осталась у прежних владельцев – а около 80 процентов сельскохозяйственных земель до сих пор находится в руках белых фермеров.

Отказавшись от лозунга национализации, новое правительство ЮАР начало проводить умеренные социальные реформы, пытаясь бороться с массовой безработицей и решить жилищную проблему, от которой страдают миллионы жителей бывших резерваций и «бантустанов». Однако, лидеры АНК не имеют реальных рычагов влияния на экономику страны, по-прежнему живущей по законам либерального рыночного фундаментализма. В то время, как часть чернокожих политиков быстро и успешно интегрировались в среду буржуазного истеблишмента, погрязнув во взяточничестве и трайбалистском кумовстве.

Как рассказывали нам в ЮАР, активистов Африканского национального конгресса шокировал распад всегда поддерживавшего их СССР – когда президент Ельцин разорвал сотрудничество с этой «прокоммунистической» структурой. Реализация прежней, социалистической программы движения оказалось невозможной в реалиях начала девяностых годов. США и Европа, выступившие «международным гарантом» мирной передачи власти в руки черного большинства, обусловили это незыблемостью права на частную собственность, сконцентрированную в руках белой элиты и гарантиями сохранения рыночной экономической системы. Это сделало невозможным масштабные социально-экономические преобразования, способные кардинально изменить положение южноафриканцев. И не позволило преодолеть социальный дисбаланс между черной и белой общинами. Его до сих пор пытаются исправить формальным путем, через квотирование обязательного количества рабочих мест для африканцев.

Дискуссия внутри Африканского национального конгресса, состоявшаяся в 1997 году, привела к созданию нового программного документа, где признавались противоречия постапартхейдной ЮАР. Его авторы провозгласили целью АНК «создание единого, нерасового, несексистского демократического общества», – заявляя, что для этого необходимо преодолеть «наследие социальной системы, основанной на угнетении черного большинства», разорвав «симбиотическую связь между капитализмом и национальным угнетением». При этом, они признали, что социальные последствия угнетения не могут быть ликвидированы «формальной демократией при поддержке рыночных сил» – а только за счет кардинальной трансформации общественного порядка. Новый программный документ подчеркивал ведущую роль рабочего класса в процессе «Национально-демократической революции», – которая должна объединить силы «бедноты, безработных, среднего класса и африканской буржуазии».

Противоречивость этой стратегии, в сочетании с непоследовательностью политики АНК, так и не позволили произвести реальную трансформацию общества. Социальные проблемы эпохи апартехейда продолжают развиваться в новой ЮАР. Это обострение социального кризиса в конечном счете обусловило отставку президента Табо Мбеки, ставшего фигурантом целого ряда коррупционных скандалов. Его место занял Джейкоб Зума, опирающийся на поддержку профсоюзов и влиятельной среди них Компартии.

Мы слушали выступление Зумы во время открытия Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Претории. Красочная церемония проходила на стадионе, окруженном рабочими кварталами – и правительство распорядилось пустить их жителей на трибуны. Колоритный президент, имеющий шесть официальных жен – «в соответствии с обычаями народа зулу» – говорил о том, что колониализм никуда не ушел из экономически слабых, зависимых стран Африки. Он только приобрел более гибкие формы, которые можно преодолеть только общими усилиями африканских народов. А проблема массовой трудовой миграции говорит – решение социальных проблем Африки возможно только в масштабах целого континента.

Открытие фестиваля стало политической демонстрацией. Радикальный лидер молодежной организации АНК Джулиус Малема потребовал передела собственности, земли и национализации базовых секторов производства – начиная с горнопромышленной отрасли. Популярный среди африканских подростков Малема служит настоящим пугалом для консервативно настроенных буров. Однако, он верно указывает на существо проблемы – до тех пор, пока колоссальные сокровища южноафриканской земли обогащают алмазных, золотых и марганцевых королей, правительство не сможет кардинально изменить положение миллионов нищих сограждан.

Мы видели: новые власти смогли частично улучшить ситуацию в Соуэто – где появились парки, авангардистские инсталляции и скульптуры, университет и множество новых школ. Но, тем не менее, этот знаковый для ЮАР город все еще представляет собой старое черное гетто. А социальные противоречия Южной Африки продолжают расти, выплескиваясь в вспышках криминального насилия или стихийных забастовках, которые едва не сорвали футбольный чемпионат мира. Полиция применила слезоточивый газ против строивших стадионы рабочих, которые требовали повышения зарплаты и отставки коррумпированных функционеров Африканского национального конгресса, во главе с самим президентом.

«Соуэто-блюз», – старая песня о полицейском терроре, блестяще исполненная Мириам Макеба, еще не полностью утратила политической актуальности. А значит, борьба против белых и черных господ до сих пор не завершена.

Великий Трек. Из Трансвааля на мыс Доброй Надежды

Мы часто ездили по Капскому полуострову, выискивая подходящее место для пикника. Виды захватывали дух: громовой прибой Атлантики на фоне суровых гор. Ларри больше всего любил выкурить порцию наркотика и предаться созерцанию широкого ландшафта.

— До чёртиков прекраснейшее место в мире, — обычно говорил он с восторгом.

Он любил Южную Африку за «три П» — наркотики, политику и людей.

Ронни Касрилс. «Вооружен и опасен».

Между Преторией и Кейптауном – полторы тысячи километров дорог. Они проложены через поросшую бушем саванну, мертвую пустыню и прекрасные Капские горы, пересекая две большие реки – Оранжевую и Вааль. Вдоль дороги стоят сонные городки, где главная улица почти всегда названа в честь «вуртреккеров» – бурских колонистов-переселенцев, совершивших исход от океана вглубь континента. Буры шли сюда за новыми землями и рабами, но пропаганда позднее придала этому походу эпические черты, воплотив героический миф в словах «Die Groot Trek» – «Великий Трек».

Мы видели жизнь потомков этих людей, заглянув на ферму к родителям наших знакомых буров. Несмотря на современную технику, все здесь напоминает о патриархальном укладе переселенцев, живших за счет труда черных невольников. Пользуясь массовой безработицей, фермеры задешево нанимают на работу черных батраков из соседнего городка. Южноафриканский хутор – крааль – окружает вельд, где пасутся стада скота и разбиты плантации кукурузы. Бурская кухня отражает в себе важную хозяйственную роль скотоводства. В ней много мясных блюд, включая традиционное барбекю «брааи», фаршированные колбасы, пирожки с фаршем и билтонг – вяленое мясо, которые брали в дорогу легендарные переселенцы, храня его под своим седлом.

Эти фермы и городки консервируют в себе быт и отношения эпохи апартхейда. Время будто остановилось тут – местный быт заставляет вспомнить о жизни в провинциальной глубинке американского запада, какой ее изображают в фильмах. Северо-Запад ЮАР иронически называют «африканским Техасом». Белые фермеры отличаются религиозностью и консерватизмом, ездят на старых пикапах, часто носят шляпы, высокие сапоги, и пьют пиво «Hunters Gold» в придорожных забегаловках, глазея оттуда на редких здесь иностранцев.

«Правительство особенно озабочено положением работников ферм и тех, кто проживает на их территории. АНК никогда не скрывал своего мнения, что фермеры являются худшими эксплуататорами и угнетателями африканского большинства. Министр сельского хозяйства и земельных дел Лулу Ксингвана неоднократно публично обвиняла фермеров как социальную группу в том, что они не только сгоняют своих работников с земли, но и избивают и насилуют их», – рассказывается в монографии «Какого цвета «южноафриканское чудо»?».

В 2007 году Конгресс ЮАР дебатировал планы перераспределить землю коммерческих ферм в пользу их работников. Однако, они были отложены до 2014 года. Живущие в сельской глубинке африканцы обычно не имеют здесь собственности, продавая свой труд белым хозяевам. В прежние времена черные работали в этой части страны только по временным пропускам, приезжая сюда из «бантустанов». Расовые барьеры пали – но большинству чернокожих граждан негде жить в открывшихся для них городах. Чаще всего они обитают в самодельных хижинах, выстроенных за городской чертой. Проблему пытаются решить с помощью специальных программ. Заняв участок земли, и построив на нем хибару, бездомные граждане ЮАР рассчитывают со временем получить от правительства полноценное жилище. Эти нищие, построенные из подручного мусора поселки можно видеть буквально в каждом городе по дороге к крайнему югу африканского континента.

Африканский вельд бесконечен. Поросшие низкими деревьями равнины тянутся до самого горизонта. На ветках колючих кустов строят свои домики желтые птицы-шалашники. Я подобрал на земле их упавшее вниз гнездо, свитое из душистых, прогревшихся на жаре трав. Солнце жжет землю, и саванна стонет металлическими голосами цикад. Красные холмики термитников похожи на рытвины гигантских подземных кротов – а из окна машины иногда можно видеть африканских страусов, зебр, антилоп или птицу-секретаря, запечатленную на новом гербе ЮАР.

В этой стране есть множество заповедников, где можно наблюдать за жизнью диких африканских животных, включая буйволов, львов, жирафов и носорогов – и они смотрятся здесь совсем не так, как в зоопарке. Вся Южная Африка представляет собой огромный национальный парк – но ее исключительно богатая фауна представляет собой остатки былого биологического разнообразия, некогда поражавшего европейских колонистов. В считанные десятилетия они уничтожили здесь два вида крупных копытных – голубую антилопу и зебру-квагга, истребив бессчетное количество прочих животных.

Их убивали не только ради мяса и шкуры. Четвероногие аборигены Африки должны были уступить жизненное пространство пришельцам и их стадам – так же, как и коренные африканские племена.

«Буры умышленно истребляли кваггу, чтобы «убрать» ее, как, впрочем, и других крупных животных, с территорий, которые они намеревались использовать под сельскохозяйственные культуры. За пятьдесят лет они вполне справились с этой задачей: квагга исчезла на большей части ареала; на территории, расположенной к югу от реки Оранжевой, последняя квагга была убита в 1858 г. К северу от этой реки еще можно было видеть стада этих животных, так как буры освоили этот район несколько позже. Но примерно в 1855 г., когда буры заселили и эти места, началось массовое истребление квагги. Хотя точная дата окончательного истребления квагги не известна, но она относится примерно к 1870—1880 гг.», – пишет об этом преступлении современный зоолог.

Память об этом массовом истреблении запечатлена в бурской легенде о “Trekkebokke” – великом исходе антилоп. Жители маленького городка Бофорт-Вест (родной город хирурга Кристиана Барнарда, который, вместе со своим черным ассистентом впервые пересадил человеку сердце), затерянного среди пустынных равнин, рассказывают, что в 1849 году сотни тысяч животных три дня подряд шли через его улицы –  а затем добрались до океана и бесследно исчезли, бросившись в его воды. Характерно, что, по местным преданиям, именно после этого здесь начали разводить домашних овец.

«После основания нового поселения мы в течение нескольких лет занимались тем, что освобождали земли, предназначенные под пастбища, от диких животных. В эту работу был вовлечен буквально каждый человек, включая подростков… Если не ошибаюсь, я добыл, по крайней мере, тридцать – сорок слонов и пять носорогов», – с гордостью писал в мемуарах президент Трансвааля Паулюс Крюгер. В итоге он был вынужден объявить о создании заповедников-резерватов, самый большой из которых, по иронии судьбы, до сих пор носит его имя. В противном случае, у бурской элиты не осталось бы мест для охоты. В наше время в ЮАР действует множество «частных заповедников», куда съезжается на сафари европейский истеблишмент и постсоветские нувориши – ведь только здесь можно купить право на отстрел всех представителей «африканской большой пятерки».

На подъезде к городу Кимберли, где на берегах соленого озера ярким пятном выделяется колония розовых фламинго, в саванне издалека видны алмазные прииски. Драгоценные камни добывают гидравлическим способом, прокачивая породу насосами земснарядов. Многие делают это нелегально, вырывая по ночам ямы-«копанки», в надежде случайно наткнуться на богатую россыпь. Большие воронки возле дороги показывают, что алмазы ищут практически всюду – ведь Кимберли является «алмазной столицей» корпорации «Де Бирс», контролирующей большую часть мирового рынка этих камней.

В 1866 году «цветной» мальчик-пастушок нашел у Оранжевой реки красивый блестящий камешек – алмаз «Эврика», а затем двое фермерских детей отыскали в земле знаменитую «Звезду Южной Африки». Койсанские племена издавна использовали эти твердые камни, чтобы обтачивать каменные жернова – считая их упавшими с небес звездами.

Сокровища открылись детям, но их быстро присвоили себе хозяева взрослого мира. Юг Африки охватила алмазная лихорадка. Десятки тысяч людей приезжали сюда со Старого Света, на карьеры сгоняли черных батраков, и на месте самого богатого месторождения образовался старательский поселок «New Rush» — «Большой Куш». Вскоре он получил официальное название Кимберли – по имени британского губернатора, аннексировавшего алмазоносные земли в пользу Британской империи. Северную часть этой области захватили бурские наемники-«мародеры». Вмешавшись в конфликт африканских племен, они образовали «Звездную республику» Стеллаланд, со столицей в «Свободном городе» Фрайбурге. Однако, позднее ее также захватили британцы.

На прииске Кимберли одновременно работало до пятидесяти тысяч человек. Старатели, китайские кули и чернокожие рабы практически вручную вырыли гигантский карьер, известный под названием «Большая дыра» – обнажив глубокий желоб древнего вулкана. Эта геологическая структура стала именоваться «кимберлитовой трубкой», по названию кимберлита – заполнявшей ее алмазоносной породы. Огромные дыры, уходящие под земную кору, образовались в результате прорыва раскаленного вещества мантии, в условиях огромного давления и высоких температур. Таким образом, геология увековечила название старательского поселка и захватившего его британского графа Кимберли.

Вид на «Большую дыру» захватывает. Базальтовые склоны карьера круто обрываются к голубоватой воде – как будто небо Африки пролилось к самым корням планеты. «Здесь была видна мастерская, в которой создавалась Земля. Гончарный круг, на котором она вращалась», – написал в своей книге о Южной Африке Александр Проханов – и его слова как нельзя лучше подходят к этому месту. Из «Большой дыры» было извлечено почти три тонны алмазов, а также двадцать два миллиона тонн грунта. Кимберли стал первым электрифицированным городом Южного полушария, здесь пошел первый африканский трамвай, а сохранившаяся застройка конца XIX века демонстрирует, как жил тогда этот гигантский приисковый поселок, с его салунами и фондовой биржей. Старые кварталы Кимберли разбиты среди терриконов – что роднит его с Донецком или Кривым Рогом, а проседание горных выработок заставляет перекрывать целые улицы в историческом центре города. Тяжелые машины иногда проваливаются тут в открывающиеся ямы.

В этих местах, на берегу Оранжевой реки, расположена Орания – знаменитая колония бурских расистов, широко известная в ультраправых кругах Америки и Европы. В декабре 1990 года националистически настроенные буры во главе с зятем бывшего премьер-министра Хендрика Фервурда – «архитектора апартхейда», приобрели у Департамента водных дел маленький городок. Он был построен возле оросительного канала для проложивших его рабочих. Однако купившие землю националисты объявили Оранию «городом белых» – пытаясь осуществить давнюю мечту о расово-чистом поселении, где буры могли бы обойтись без «разлагающего труда черных».

– Орания – удивительное место. Там даже улицы подметаются белыми, – сказал нам знакомый бур.

– Да, представляете – они там работают вместо черных!, – со смехом подтвердила его жена.

Было видно, что этот факт вызывает у них неподдельное удивление. Наши собеседники относились к правым фермерским кругам, не скрывали своих расистских взглядов и с ностальгией говорили об апартхейде. Но искренне не понимали, как можно существовать без рабочих рук черных.

Спустя двадцать лет после основания Орании мы могли наблюдать результат этого расистского эксперимента. Фраза о том, кто подметает здесь улицы, сразу вспоминалась на пыльных и неухоженных дорогах «белого» городка, контрастирующих с образцовым порядком других поселений. На нем лежит печать глубокого провинциального запустения. Несмотря на постоянную финансовую поддержку влиятельных и богатых друзей из внешнего мира, о которой не стесняются говорить жители Орании, несмотря на бешенную рекламу, которое сделало это место известным далеко за пределами Африки, в Орании поселились всего полторы тысячи человек. Хотя многие формальные жители приезжают сюда только в «отпуск», несколько раз в году – чтобы подышать чистым воздухом пустынных равнин Кару.

Управляющие делами колонии не ждали нашего приезда – однако провели для белых гостей экскурсию по городку, и даже показали рекламный фильм о его жизни. Его восторженный, истерический пафос напоминал пропаганду тоталитарных харизматических сект. По существу, Орания действительно является аналогом поселения спасающихся от жизни религиозных сектантов. Ведь в основе их культа лежит нехитрый набор догматов о расовой чистоте, мессианском призвании буров и особом статусе языка африкаанс.

Внутренний распорядок колонии также напоминает уклад сектантской общины. Орания отнюдь не является «вольным городом». Территория поселения принадлежит частной компании «Vluytjeskraal Aandeleblok» – что можно перевести словами «Акционерное общество «Загон свистом». Желающие поселиться в Орании должны покупать акции компании, а ее председатель занимает должность невыборного «мэра». Контрольный пакет частного «города белых» принадлежит небольшой группе местных элит, и они жестко регламентируют его быт и уклад. К примеру, они следят за моралью рядовых жителей, которые не могут жить вместе до заключения брака, а распорядок их хозяйственной деятельности определяется вышестоящим начальством.

Как и все прочие города ЮАР, «белая» Орания разделена по социальному признаку. Люди из более бедных слоев селятся в небольших типовых домиках центрального квартала «Kleingeluk» – «Маленькая удача», тогда как основатели города и зажиточные граждане живут привычной жизнью бурских элит, в богатых домах «Большого поселка» – «Grootdorp». Бедным – маленькое, богатым – большое, а доходы поселка распределяют согласно количеству купленных акций.

Орания – город вечной «Оранжевой революции». На ее столбах и деревьях развешаны большие банты, очень похожие на те, что украшали Киев в 2004 году. Однако, на улицах городка почти не видно людей. Многие дома, построенные впрок по какой-то особой экологичной технологии, годами простаивают пустыми. Встретившаяся нам австралийка, которая изучает Оранию для своей диссертации, рассказала, что молодежь нередко уезжает в крупные города, чтобы спастись от неизбывной скуки сектантской жизни.

На въезде в Оранию расположен «культурный центр» с сувенирной лавкой. Там можно купить местную валюту «Ора» – хотя, впрочем, ее так и не ввели в обращение. Здесь также продают символику с эмблемой поселка. Это белый подросток, который закатывает рукава на фоне традиционного оранжево-синего флага. По мысли отцов-основателей, он символизирует готовность к физическому труду и защите своих «расовых интересов».

Однако, принцип «крови и почвы» почему-то не привел город к выдающимся хозяйственным результатам. Поля и плантации ореха-пекана, которые показали нам местные жители, не столь велики и отнюдь не впечатляют на фоне других южноафриканских хозяйств. Больше того – в процессе поездки по здешним фермам мы замечали там и «цветных» работников, на которых старались не обращать внимания наши гиды. Похоже, что без наемного труда коренных африканцев не обходятся даже в Орании.

Местное святилище – музей премьера-расиста Фервурда, в доме, где еще недавно проживала его семья, похожа на пыльный склад статуй и картин покойного «архитектора апартхейда». Между бюстами «фюрера Африки» непочтительно снуют комнатные собачки. Хендрик Фервурд, яростный расист и поклонник Гитлера, нес личную ответственность за преступления системы расовой сегрегации. Он был зарезан в 1966 году, в здании парламента ЮАР в Кейптауне, посыльным греко-португальского происхождения. Убийцу – Димитрио Тсафендаса, который когда-то был моряком и состоял в Компартии ЮАР – подозревали в коммунистическом заговоре, но в итоге признали больным шизофренией. Хотя, по версии, озвученной нам консервативными бурами, Фервурда убили ополчившиеся на их расу масоны.

Власти Южной Африки не предпринимают попыток ликвидировать это расистское гнездо. Их можно понять – ведь Орания в ее нынешнем виде является отличной пародией на проект «Народного государства белых» с которым носятся бурские шовинисты. Когда члены общины «цветных» метисов, прежде владевших этой землей, заявили на нее свои права, правительство само заплатило им выкуп – чтобы не дать повода к политической истерике буров. Пять лет назад в Претории распорядились закрыть местное радио, вещающее на центральную часть страны. «Наблюдение показало, что эта станция является ультраправой и придерживается исключительно расистских взглядов», — сообщила тогда чиновница Лидия де Суза. Однако, радиостанцию закрыли только из-за отсутствия лицензии – и уже вскоре она возобновила свою работу. А накануне нашего приезда в Оранию здесь побывал с визитом сам президент ЮАР Джейкоб Зума.

Еще более убогим смотрится местный «исторический музей» – скопище пожелтевших расистских плакатов, патриотических картин из жизни «вуртреккеров», старых флагов ЮАР и символики прежней «белой» армии апартхейда. Его смотритель, бывший военный с безумным блеском в глазах, едва мог говорить по-английски. Сюда, в Оранию, стоило бы переселить постсоветских нацистов – в этой пустынной резервации они найдут много похожих на себя людей, и будут изолированы в безопасном для общества месте.

Кейптаун – удивительно красивый город на самом краю Африки – демонстрирует другие темпы и краски жизни, разительно контрастируя с пустынным захолустьем Орании. Когда расисты сносили здешний Шестой район, выселяя оттуда «цветных» и черных, один их жителей оставил на стене своего бывшего, пустующего дома знаменитую надпись – «Добро пожаловать в страну фей!». Но даже без этой горькой иронии Кейптаун выглядит волшебной шкатулкой, полной достопримечательностей и приключений. Воспетый в наших уличных песнях порт, расположен у подножия знаменитой Столовой горы – из-за которой раскуривают трубку облаков легендарный Пират и его друг Дьявол. С ее плоской вершины открывается вид на вечный прибой открытого океана и остров Роббен, где провел двадцать семь лет Нельсон Мандела. А прямо под горой находится старый форт. На его месте некогда основали свою факторию завоеватели и торговцы из голландской Ост-Индской компании.

Волей колонизаторов здесь началось смешение рас и культур, породившее современный народ Южной Африки.Город на мысу впечатляет разнообразием архитектуры, животным миром и удивительным разнообразием флоры – самым богатым на всей планете. Но даже в его покрытых виноградниками долинах, где потомки гугенотов делают свои знаменитые вина, в курортных поселках, где на заповедных пляжах плавают африканские пингвины, а по холмам бегают стаи бабуинов – повсюду, можно видеть трущобные домики черных африканцев – напоминание об изнанке этого природного рая. В бухте Кэмп Бэй, известной лежбищами морских котиков, эти хибарки расположены на прибрежных склонах – будто скатываясь к волнам.

На мысу Доброй Надежды всегда поет ветер. Однажды здесь преломилась история – когда его обогнули португальские мореплаватели, открыв путь в Азию для нарождающейся европейской буржуазии, которая готовилась покорить мир. Мореход Бартоломеу Диаш назвал эту скалу Мысом Бурь – но король Жуан увидел в ней надежду найти морской путь к сокровищам Индии, отнюдь не заботясь о добре и надежде для самой Африки. Сам капитан Диаш, первый европеец, достигший этого мыса, лично застрелил из арбалета аборигена из койсанского племени. Этот выстрел положил счет миллионным жертвам европейской колонизации Южной Африки.

Стоя на «Кейп Пойнт», надо почувствовать – в этом месте кончается огромный континент, раскаленный от жары, войн и страданий. Все его кошмары тонут в забвении холодного океана, в синем просторе – за которым только антарктические снега, без людей и их бесчеловечного бытия.

Андрей Манчук

Фото автора

Читайте по теме:

Андрей Манчук. Остров Манделы

Владислав Кручинский. «Не хочу быть «белым», «черным» или «цветным»

Евгений Жутовский. ЮАР: «Чудовище рынка вырвалось на свободу»

Бафур Анкома. Проблемы Намибии

Rositsa. Антон Любовски. Белый герой Намибии

Александр Панов. Шарпевиль-2?

Андрэ Влчек. «Худший город на свете» 

Артем Кирпиченок. Путешествие в кибуц

[лидера] - leader[leader] лидер, руководитель, вождь; [chief] начальник, глава, руководитель; [pacemaker] электрокардиостимулятор, лидер, задающий темп[nope] нет