«Публикуй или умрешь»

Моя самая большая ошибка была в том, что я верила не в те вещи, в которые надо. Я верила, что работа ученого – это правильная постановка научной проблемы, постановка гипотезы, определение задач, которые нужны для ее решения, обладание необходимыми экспериментальными навыками для совершения тех экспериментов, которые требуются для решения этой задачи, успешное проведение экспериментов и нахождение истины этим путем. Это неправда. И никто в начале моей карьеры не сказал мне правду. Правда – то, что работа ученого заключается в написании как можно большего количества статей с как можно большим импакт-фактором. Все остальное факультативно.

Когда я была на экзаменах и на собеседовании в Киотскую лабораторию, пожилые и уважаемые профессора задали мне вопрос: 

– Что ты считаешь главным для ученого?

Я ответила:

– Ну... Я считаю, что правильно задать вопрос – это значит получить половину его решения.

Пожилой профессор с радостью воскликнул:

– Вот!! Правильно задать вопрос!

Меня взяли.

Но это была неправда. И профессор, который так воскликнул, принадлежал к тому поколению ученых, которые еще могли публиковать семь статей на стадии PhD, потому что тогда не требовалось столько экспериментов для каждой статьи, ревьюеры еще не были настолько измотаны, чтобы не понимать статей в процессе их рецензирования, и не требовали столько дополнительных экспериментов «для еще лучшего доказательства вашей гипотезы» (цитата из статьи в Nature). Он принадлежал к поколению ученых, которых называли «профессор» сразу после получения PhD, потому что само понятие постдока в Японии тогда еще не существовало, и следующий этап после PhD был получение должности ассистент-профессора.

Когда я делала свои первые исследования в Киотском университете, постдок-француженка, с которой я немного общалась, сказала мне: «твоя главная задача – набрать как можно большее количество навыков; это самое главное твое имущество. Учись всему, до чего ты только сможешь дотянуться». Я поверила ей – ведь она была старше и опытнее – и сделала всё, чтобы «выучиться всему, до чего только смогу дотянуться». Я выучилась огромному количеству навыков. В результате сейчас я могу делать практически всё, что может вообще делать в лаборатории молекулярный биолог, любую работу с ДНК, плазмидами, клетками, реагентами, интерферирующей РНК, квантификационной ПЦР, вестерн-блотами, you name it, – но даже и не это самое главное. После того, как я научилась делать столько вещей, я перешла на следующую ступень: мне вообще стало непонятно, как кто-либо может не сделать какой-то молекулярно-биологический эксперимент. Я поняла, как искать литературу по любому эксперименту – любому, которого ты даже никогда не делал – как прогнозировать возможные проблемы и предсказывать их ДО проведения эксперимента и как проводить этот эксперимент совершенно самостоятельно. 

Мне стало непонятно, когда меня спрашивают: 

– Что ты можешь делать в лаборатории?

Мне стало хотеться ответить: 

– Да вы скажите, что вам надо, что надо то и сделаю, и ни разу вас не спрошу, принесу результат – и всё. Как можно что-то сделать, когда всё составлено по таким одинаковым протоколам и принципам, и вся информация доступна сейчас в мануалах компаний – любые вопросы на форумах, любые.

Но и это была ошибка. Никто не сказал мне главной истины: уметь делать эксперименты, или даже уметь планировать неизвестные тебе эксперименты – и это не главное. Француженка была неправа. Она не сказала мне главной истины – жуткой фразы, известной каждому биологу: если ты это не опубликовал – ты этого не делал. Когда я писала свои резюме, чтобы найти позицию в Швейцарии после Киото, я наивно указывала все свои навыки – внушительный список, в который действительно входили вещи, которые я делала и умела делать. В результате мне попросту. не верили. Не верили, что человек столько сделал за период своего Master's. Я не могла им объяснить, что я просто была очень активной и выучила вообще всё, что было доступно в той лаборатории; что я, в самом деле, сделала всё, что от меня зависело, чтобы научиться всему, до чего могла дотянуться. 

Меня спрашивали на собеседовании странные вопросы:

– Ну вот у тебя тут такой список, а что из этого ты действительно делала?

Я говорила честно:

– Всё. Я не написала ни одного эксперимента, которого я не делала в реальности.

Мне отвечали:

– Спасибо, вы нам не подходите.

Я не знала тогда, и никто мне не объяснил, что цель любого эксперимента – не ответить на вопрос. Это сделать рисунок для статьи, чтобы твое имя потом появилось в этой статье. Я не видела тогда еще внушительных полок в кабинете сенсея, на которых стояли папки и папки с забытыми и свернутыми проектами, и не знала, что мои эксперименты пойдут в одну из таких папок, и никогда не станут известны никому в мире. Потому что нет системы, в которой ты мог бы просто публиковать отдельные эксперименты, маленькие ответы на свои конкретные маленькие вопросы. Не было тогда журнала Science Matters, не было попыток организовать такие платформы, где можно отследить конкретную работу каждого ученого в реальном времени. Не знала я, что делать эксперименты и отвечать на вопросы – это значит попасть в одну из таких папок, и тебе никто не будет верить, что ты что-то сделал, ответил на какой-то маленький вопрос; потому что «если ты это не опубликовал – ты этого не делал». И у меня не было тогда понимания, что главное – это написать и опубликовать статью, и что это и есть «работа ученого» в нашем реальном мире.

Эта истина дошла до меня гораздо позже. Это было на том этапе, когда я попала в лабораторию, работающую с микроскопами – и к тому времени уже умела делать не только молекулярную биологию, но и обращаться с мышами, проводить необходимую документацию по SPF, работать с компьютерными системами учета животных, создавать очень сложные кросс-бридовые модели мышей, скрещивать, генотипировать, содержать виварий так, чтобы исключить возможность утери любой колонии в результате контаминации отдельных клеток, импортировать мышей в соответствии с локальными законами; когда я уже умела создавать отличные фотографии на конфокальном микроскопе, обычном микроскопе, высокоскоростном атомном микроскопе... но все это было неважно. Потому что до меня, наконец, дошла истина.

Кто-то может опубликовать твой проект раньше тебя (как случилось со мной), а в науке нет места (журнала), где ты мог бы просто опубликовать повтор чужого эксперимента. Тогда этого совсем не было – сейчас есть попытки отдельных журналов сделать правило, что ты можешь опубликовать аналогичный проект в течение шести месяцев после первой публикации твоего конкурента. Тогда этого не было. Столько людей кричало о «невоспроизводимости экспериментов в науке» – но нигде не было места, где можно было бы показать эту воспроизводимость. И я не могла ничего сделать с теми результатами, которые повторяли результаты конкурентов. И да, это были такие же результаты, они воспроизводились. У меня слетел мой любимый проект с мышами, а также слетели розовые очки с глаз. И еще – мне оставалось всего полтора года до окончания PhD, и за эти полтора года мне надо было напечатать две научные статьи, требование университета.

Вот тогда я поняла значение еще одной страшной фразы, известной любому биологу: publish or perish. «Публикуй или умрешь». У меня оставалось всего полтора года до окончания, мне нужно было защититься в срок, а это значит, что первую статью нужно было написать и опубликовать в течение ближайшего полугода. Потому что еще одну истину – что процесс рецензирования занимает месяцы, и может занимать годы (как бы это ни показалось странным обычным людям) – я уже знала. И я создала за полгода новый проект, в той области, которая действительно позволила бы мне с нуля написать и опубликовать две статьи в течение полутора лет. Я опубликовала первую статью и успела написать и подать вторую. Без помощи руководителя. Потому что когда я пришла к руководителю с этим вопросом – что мне делать, чтобы опубликовать две статьи в течение полутора лет, он сказал:

– Извини, у меня сейчас нет мыслей по этому поводу.

Так тоже бывает.

И написала я эти статьи совершенно в одиночку. Прошла через весь ад peer-review для первой статьи, и сейчас справляюсь со вторым адом.

Но я поняла уже тогда – тогда, когда мышиный проект был отброшен – что я не успеваю. Что, как сказала шахматная королева, «в нашей стране нужно бежать изо всех сил только для того, чтобы оставаться на том же самом месте». И у меня не хватило сил бежать быстрее.

Потому что есть еще проблемы – и это очень глубокие и серьезные проблемы. Это непонимание старшим поколением ученых младшего поколения. Это совершенно разные условия, в которых находятся эти два поколения. Это требования старшего поколения, чтобы у тебя была story, или как они выражаются, continuity – логическая красивость твоих научных измышлений, некий имидж-образ, в котором ты, как красивый рыцарь, поступательно двигаешься в развитии одной какой-то глобальной идеи, и все твои статьи красиво вписываются в эту красивую картинку. Нельзя прыгать с одного проекта на другой – нужно создать имидж, что ты ставишь глобальные вопросы в одной какой-то области и отвечаешь на них последовательно и непрерывно, и в этой точке зрения нет места всем реальным проблемам реальной жизни молодого поколения, которому нужно публиковать, публиковать, публиковать. При этом ты еще должен быть «страшно увлечен», «посвящен» этой проблеме, и все твои навыки должны показывать, что всю твою жизнь ты хотел делать именно это и ничего другого. Идиллический мир чистой науки, в котором живут пожилые профессора, но которого больше не существует в реальности.

Вчера мне пришел ответ на резюме, которое я послала на одну вакансию.

– Извините за задержку с ответом на ваше письмо. Я прочитал документы, которые вы мне послали. Я уважаю вашу сильную волю и ваши способности делать эксперименты. Я также уважаю то, что вы кажетесь необычайно умной. Тем не менее, ученый должен иметь публикации, показывающие его долгий путь к одному научному вопросу, и вы должны иметь story, которая поддерживается вашими научными публикациями. Я глубоко сожалею, что у вас нет необходимых публикаций, и ваши усилия не были завершены и опубликованы, хотя и были интересны. Поэтому я не могу вас принять.

Это письмо, по сути – квинтэссенция проблемы. Проблемы столкновения двух поколений ученых, одно из которых росло в одних экономических условиях, а другое растет в совершенно других. Это письмо, полностью демонстрирующее нежелание старшего поколения вникать в реальность младшего поколения. Это утверждение устаревших принципов, которые в современном мире представляют собой мыльный пузырь. Радугу и пони, как выражаются в интернете. И эти радуга и пони определяют жизнь или смерть реальных людей. Судьбу талантов или упорных. 

Традиционно (в соответствии с современными тенденциями) мой пост должен содержать рубрику «решение проблемы». Мне даже грустно сознавать, что и это мы тоже утратили: способность писать о проблеме и не быть обязанным предлагать ее решение. Тем не менее.

Решение проблемы – это радикальное реформирование института науки человечества. Это не вопрос выбора; это вопрос уже случившейся катастрофы, такой, как глобальное изменение климата. Перемены случатся. Они неминуемо будут. They are upon us. Так же, как изменение климата.

Мы должны будем реформировать сам способ занятия наукой. Придумать другие инструменты для коммуникации между учеными – не прообраз бумажной статьи. Мы должны будем найти новые способы оценки вклада каждого индивидуального ученого в науку – и это должен быть не импакт-фактор. Мы должны будем придумать способы борьбы с фальсификацией исследований (которая, положа руку на сердце, возникает почти исключительно из-за давления на ученых) – возможно, это будут системы учета экспериментов в реальном времени. Возможно, это будут новые журналы, которые позволят публиковать провалившиеся эксперименты или эксперименты-подтверждения уже ранее сделанной кем-то работы. Мы должны будем так или иначе освободиться от давления журналов – бизнеса, который на данном этапе привел науку в глубокий тупик. В любом случае, новый век требует признания нависшей над нами реальности. Мы не можем – но, самое главное, мы не должны – функционировать по модели «публикуй или умрешь», мы должны найти пути возвращения к другой истине – к тому, что работа ученого заключается в нахождении истины. К постановке экспериментов для ответа на вопросы, которые задает реальность.

Арина Муромская

Читайте по теме: 

Сергей Марков. Образование мертво. Да здравствует образование?

Юрій Латиш. Куде веде нас ЗНО? Роздуми історика

Андрей Манчук. Сёла без школы

Георгий Комаров. Воспитание чувств и новая школа

Александр Панов. Десять ножей в спину революции РАН

Владимир Фридман. Какая система образования нам нужна?

Андрей Манчук. Использовать и бросить: судьба студентов

Тики Таракихи. Мексика: протесты учителей и реформа образования

Арина Муромська. «Национальный вопрос в педагогике»

Павло Аннєнков. «Невежество еще никому не помогло»

Павло Кудюкін. «В профсоюз вступают лучшие преподаватели»