«Просвещенный луддизм»

Действительно ли Google оглупляет нас? Делает ли Фейсбук нас более одинокими? Действительно ли роботы отберут наши рабочие места? Именно эти вопросы, похоже, беспокоят многих сегодня.

Капитализм определяется его стремлением к максимизации прибыли, а одним из наиболее верных путей к этому всегда было сокращение затрат на оплату труда. Отсюда и постоянное стремление к увеличению производительности посредством внедрения новых технологий, автоматизации, а теперь – компьютеризации и роботизации.

Беспокойство по поводу воздействий капиталистических технологий на сферу труда настолько же старо, как и сам промышленный капитализм. Если рассматривать фольклор, беспокойство такого рода проявилось, к примеру, в легенде о Джоне Хенри, железнодорожном рабочем, который умер, пытаясь состязаться с мощностью парового молота.

Однако в наше время тревоги по поводу «устарелости» рабочего достигли своего апогея. Совместное воздействие таких факторов, как стагнация зарплат, восстановление экономики без увеличения рабочих мест, стремительное усовершенствование автоматизации и искусственного интеллекта – подогревают страхи перед массовой безработицей, которые всегда были неотъемлемой частью дебатов о технологиях.

В СМИ распространяются результаты исследований, утверждающих, что до 80% всех ныне доступных рабочих мест в ближайшем будущем могут быть автоматизированы. В какой-то степени это, конечно, преувеличение, однако очевидно, что процесс автоматизации выходит за пределы фабрик и наступает на царство интеллектуалов и писателей – именно тех, кто производит основную массу литературы, которой свойственен техно-скептицизм. Отсюда и робкая мольба Кевина Драма, одного из авторов Mother Jones: «Добро пожаловать, робот-повелитель. Пожалуйста, не увольняй нас».

У социалистического движения (и марксизма в частности) достаточно сложные отношения со средствами производства при капитализме. Наша задача состоит в том, чтобы рассматривать технический прогресс при капитализме одновременно как развитие современных инструментов контроля со стороны работодателя и в качестве предпосылок к возникновению в будущем общества достатка.

В-основном у нас распространен достаточно поверхностный взгляд на технологию – считается, что можно быть либо за нее, либо против; она может использоваться либо в этических, либо в неэтических целях. Однако технологии в трудовом процессе, как и капитал, это не вещь, а социальные отношения. Технологии развиваются и внедряются в контексте борьбы труда и капитала – они фиксируют победы, поражения и компромиссы в ходе этой борьбы. Когда же суть дебатов о производственных отношениях смещается в сферу овеществленной «технологии», это играет только на руку боссам.

Возьмем, например, забастовку транспортников Сан-Франциско 2013-го. В этом городе скоростные поезда BART обслуживают многих представителей элиты Силиконовой долины, которые были недовольны теми неудобствами, которые приносили им акции протеста рабочих. И потому представители элиты пытались использовать против забастовок аргументы о достоинствах технологий: рабочие, якобы, сопротивляются внедрению экономящих время и трудо-сберегающих технологий в сфере транспорта.

Однако профсоюз рабочих смотрел на эту проблему иначе. Трудовые нормы, которые они пытались отстоять, отнюдь не были связаны с внедрением новых технологий, а касались таких вопросов, как «не позволять менеджменту наказывать работников, подавших жалобы».

Вопрос, следовательно, заключается в следующем: как включить вопрос о технологии в социальную мысль и политическую стратегию, не относясь при этом к нему, как чему-то, находящемуся вне социальных отношений, не впадая в грубую дихотомию техно-утопизма и техно-скептицизма, при этом признавая, что технологическая сопряженность между трудом и капиталом в какой-то степени автономна?

Иногда в ходе политической борьбы обращаются к вопросу об использовании определенных технологий, но это касается не столько самих этих технологий, сколько вопроса о балансе классовых сил. То, что нам необходимо можно назвать «просвещенным луддизмом», если еще можно вернуть подлинное значение этого термина.

Луддиты – английские ремесленники XIX века прославились тем, что ломали трудо-сберегающие машины. Сегодня же это слово символизирует либо героическое сопротивление репрессивной машине, либо непримиримую ненависть ко всему технологическому прогрессу.

Не удивительно, что Фонд Информационных Технологий и Инноваций, аналитический центр, финансируемый компаниями вроде Google, IBM присуждает премию «Луддитов» тем, кто, по их мнению, недостаточно поддерживает технологии. Однако, оказывается, что лауреаты этой премии зачастую не столько выступают против технологий, сколько заинтересованы в продвижении политики социального равенства. В своем докладе 2014-го года Фонд Информационных Технологий и Инноваций осуждает регулятивные нормы сетей отелей и критикует различные опасения по поводу приватности данных в медицинских картах пациентов.

Аналогичным образом неверно воспринимают и исторических луддитов. Как писал в 1952-м историк-марксист Эрик Хобсбаум: уничтожение машин было распространенной тактикой рабочего сопротивления, применяемой в ходе промышленной революции. Их гнев был направлен не против технологий, как таковых. Рабочие ломали машины потому, что «это было средство, вынуждавшее работодателей идти на уступки в вопросах о заработной плате». Подобные акции саботажа «были направлены не только против машин, но уничтожалось и сырье, и готовые товары, и даже просто любая частная собственность работодателей».

Фигура современного луддита нужна капиталистам и их идеологам преимущественно для использования в их риторике – чтобы изобразить рабочих враждебно настроенными по отношению к определенным методам или техническим устройствам, явно обладающих некими положительными качествами. Таким образом, на рабочих навешивают клеймо иррациональных эгоистов. И неважно, что в большинстве случаев проблема заключается в том, что полезные и потенциально несущие освобождение технологии заключены в капиталистической оболочке и оптимизированы так, чтобы максимизировать частную прибыль, а не общественное благо.

И это не говоря уже о том, что аргументы компаний, титанов в области технологий, не следуют своей же собственной логике. С точки зрения капитала нет особой разницы между направленным против машин саботажем и прочими видами протестных действий рабочих. Для владельца машин ценность машин заключается в конечном счете не в самой специфике производимых ими вещей, а в том, сколько денег они приносят. Машина является всего лишь частью огромного процесса капиталистического производства – по формуле «деньги-товар-деньги», как средство для превращения денег в еще большее количество денег, благодаря процессу найма, производства и продажи.

Как только машину покупают, она требует от владельца определенных затрат: кредиты нужно выплачивать, материальные части со времен изнашиваются, а появление новых машин грозит тем, что уже приобретенные машины не могут с ними конкурировать. Таким образом, все, что замедляет или останавливает производство, разрушает ценность машины, как капитала – то есть того, что важнее всего для капиталиста. Будь это сидячая забастовка или вставленный в станок гаечный ключ, который стопорит производство – это не столь важно – ведь в обоих случаях уничтожается стоимость. Для собственников любые формы рабочего сопротивления – луддизм.

Враждебность к новым технологиям и вера в то, что все «инновации» – это капиталистический заговор, это в какой-то степени логичное для рабочих, хотя и недальновидное отношение. Луддитов часто упоминают как некий символ, который дискредитирует любую критику технологий – словно предупреждение о том, что нельзя сопротивляться неизбежному прогрессу. Такой подход мистифицирует политику прогресса, лишая ее присущего ей конфликта и свойственных ей политических ставок. Однако если рабочее сопротивление не выходит за рамки противостояния техническим изменениям и ограничивается лозунгами «Стоп!», то оно может лишь сохранять статус-кво при капитализме.

Анти-технологическое левачество формирует из рабочих непреклонных консерваторов, цепляющихся за уже существующие технологии – что не особенно популярно – как это, в частности, показывает кризис промышленного труда в периоды полной занятости 1960-70-х годов. Промышленное производство, которое некоторые так стремятся сейчас сохранить, когда-то считалось чудовищем, пожиравшим ремесленников. Более того, сопротивление технологиям усиливает фрагментацию, стравливая рабочих и потребителей – поскольку последние обычно склонны ценить доступ к социальным благам, которые возможны благодаря капиталистическому прогрессу.

Альтернативой стратегии сопротивления современным технологиям является решение вопроса о классовой власти и распределении. Одними из первых социалистов США, напрямую столкнувшихся с такой динамикой, были коммунисты-автомобилестроители Детройта, которые боролись против последствий роботизации. Нельсон Пири, радикально настроенный рабочий из «Лиги Революционных Черных Рабочих», рассматривал автоматизацию, как процесс, который сделает старые формы организации в сфере промышленности недейственными – и потому заявил о новой стадии классовой борьбы.

Большинство рабочих автомобильных заводов, в итоге, конечно, не добились ни высокооплачиваемой работы, ни большей доли социального богатства – поскольку процесс реструктуризации промышленности и подрыва деятельности профсоюзов шел параллельно с процессом демонтажа кейнсианского государства «всеобщего благоденствия».

Так что же это значит: бороться за социальные права, выходя за рамки ностальгии по промышленности? Пример профсоюза грузчиков Западного Побережья является весьма наглядным в этом отношении, поскольку говорит, как о возможностях, так и об ограниченности такого подхода.

Столкнувшись с автоматизацией, развитием системы контейнерных перевозок (чему сопутствовало падение спроса на рабочую силу) в 1960-х годах, профсоюз портовых грузчиков заключил сделку. Как писал в своем репортаже в New-York Times Стивен Гринхаус: «Управление профсоюза пообещало всем грузчикам гарантированный уровень оплаты, даже если работы на всех и не будет». Условия этой сделки, а также ее контекст, конечно, были далеко не идеальными, однако такого рода требования свидетельствуют о необходимости выкроить маленький кусочек общества достатка посреди большого капиталистического мира.

Конечно, докеров нельзя считать обобщающим символом всего рабочего класса. Благодаря тому, что они занимают стратегические позиции в ключевых точках распределения товаров, а потому способны остановить деятельность крупных отраслей экономики, они обладают стратегическим рычагом воздействия, которого нет у большинства из нас. Кроме того, в конце концов, они не смогли отстоять свои завоевания и претерпели затем целую серию поражений. Получение своей доли благ от автоматизации для большинства из нас требует победы на государственном уровне, а не на отдельном рабочем месте.

А это возможно посредством введения всеобщего базового дохода – минимальной оплаты, гарантированной изначально всем гражданам вне зависимости от работы. Если этот вопрос будут продвигать прогрессивные силы, то введение всеобщего базового дохода станет не-реформистской реформой, которая ускорит автоматизацию – поскольку машины станут в большей степени конкурентоспособными, а рабочие, благодаря улучшению своего положения, будут отказываться работать за небольшую оплату труда. Такого рода меры также будут способствовать тому, что рабочие организации станут действовать в качестве «забастовочного фонда» или «подушки безопасности» при угрозе безработицы.

Всеобщий базовый доход может защитить рабочих и реализовать потенциал высокоразвитой экономики пост-дефицита. Он может снять необходимость выбора между хорошо оплачиваемым рабочим и трудо-сберегающей машиной; между сильными профсоюзами и технологическим прогрессом.

Сила труда и развитие производственных сил, в конце концов, диалектически взаимосвязаны. Если уж говорить по существу, без бездушных роботов рост производительности был в последние годы на исторически низком уровне, что заставляет некоторых экспертов предупреждать о «великой стагнации».

Одним из объяснений подобного феномена является тот факт, что имея дешевую и легко контролируемую рабочую силу боссам легче относиться к рабочим, как к машине, а не искать настоящую машину им на замену. Таким образом, усиление рабочего класса – как на предприятии, так и вне его – способствует приближению утопического идеала общества всеобщего достатка и упразднения наемного труда.

Питер Фразе

Jacobin

Перевод Дмитрия Колесника

Читайте по теме: 

А.Вильямс, Н.Шрничек. Акселерационистский манифест

Дмитрий Райдер. Мечте навстречу

Алисса Баттистони. Киборг-социализм

Оуэн Хезерли Модернити для марксистов

Ален Вики Мы из будущего

Пиратский манифест

Александр Иванов. Космос и капитализм

Андрей Манчук. Стив Джобс. Последняя надежда

 Аарон Леонард. Интервью с Фредериком Джеймисоном

Бхаскар Санкара. Футурама. Маркс для ХХI-го века

Андреа Кущевски. «Технологическое неповиновение»

Ричард Сеймур. Космос, как последний рубеж капитализма