Футурама. Маркс для ХХI-го века

Во время экономического кризиса марксизм вновь начинают ценить. Однако, как говорил сам Маркс, дело состоит не в том, чтобы объяснять окружающий мир, а в том, чтоб изменить его.

Капиталу долгое время удавалось продавать нам свои представления о будущем. В 1939-м году на Всемирной выставке в Нью-Йорке корпорации выставляли на стендах-витринах новые технологии: нейлон, кондиционеры, флуоресцентные лампы и до сих пор впечатляющий нас стереоскоп (дававший объемные изображения – прим. пер.). Людям, уставшим от экономической депрессии и мыслей о перспективе войны в Европе, помимо товаров, предлагались к потреблению идеалы изобилия и досуга среднего класса.

Посетителям павильона «Футурама» (футурологический проект, представленный на выставке компанией «Дженерал Моторс» – прим. пер.) демонстрировались миниатюрные ландшафты будущего, новые шоссе и районы – объявляя, что таким должен был быть мир будущего. Таким образом, в людях искусственно пытались возродить веру в капитализм.

После II-й Мировой войны некоторые из таких картинок действительно стали реальностью. Капитализм тогда еще процветал и наблюдался определенный прогресс в развитии (пусть и неравномерном), осуществляемом, собственно, американскими рабочими. Под давлением снизу государство не развалилось, а попало в руки реформаторов. Не классовая борьба, а классовый компромисс, подталкивали тогда экономический прогресс и обеспечивали относительно более равное распределение богатств, что раньше нельзя было даже себе представить.

Конечно, эксплуатация и угнетение никуда не делись – но капиталистическая система оказалась не только достаточно сильной и динамичной, но и совместимой с демократическими идеалами. Тем не менее, этот прогресс оказался недолговечным, и уже в 1970-х социал-демократия столкнулась со структурным кризисом, предсказанным еще Михалем Калецки, автором работы «Политические аспекты всеобщей занятости».

Высокий уровень занятости и государственная социальная защита не столько «подкупили» рабочих, сколько вызвали с их стороны новые требования повышения зарплаты. Капиталисты еще могли как-то держаться в хорошие для них времена, но с наступлением эпохи стагфляции (сочетающей медленный экономический рост с ростом инфляции) и «нефтяного эмбарго» ОПЭК – неизбежно последовал кризис.

Возникший в это время (как реакция на эти процессы) неолиберализм смог обуздать инфляцию и восстановить нормы прибыли, но лишь посредством жесточайшего наступления на рабочий класс. Хотя в то время и происходили отдельные битвы в защиту государства всеобщего благоденствия, однако в целом для той эпохи были в основном характерны отсутствие радикализма и соглашательство. С тех самых пор началась стагнация роста реальных зарплат, стал наблюдаться резкий рост долгов, а перспективы молодого поколения, которое все еще было предано старым идеалам социал-демократии, оказались весьма незавидными.

В 1990-х технологический бум породил дебаты о легкой и адаптирующейся «новой экономике», которая должна была заменить старую фордистскую концепцию труда. Однако настолько же это отличалось от тех перспектив будущего, которые обещала людям Всемирная выставка 1939-го года! Хотя, впрочем, рецессия 2008-го уничтожила даже эти мечты.

Капитал, которому теперь уже не угрожали низы, становился все более необузданным и спекулятивным. Для многих из представителей моего поколения, таким образом, подрывалось само идеологическое обоснование существования капитализма. И тот факт, что все большее количество американцев в возрасте от 18 до 30 лет предпочитает сейчас капитализму социализм, говорит о том, что сравнение социализма со сталинизмом, доставшееся нам со времен «холодной войны», теперь уже не актуально.

В среде интеллектуалов можно наблюдать ту же тенденцию. Фактически, марксисты стали господствовать в мейнстрим-медиа: журнал Foreign Policy для объяснения нынешнего экономического кризиса обращается к марксисту Лео Паничу, а вовсе не к Ларри Саммерсу (одному из главных экономистов администрации Обамы – прим. пер.). Мыслители вроде Дэвида Харви переживают возрождение интереса к их деятельности.

Широкое общественное признание теорий, которые «левее либерализма» (в том числе и повышенный интерес к журналу «Jacobin», редактором которого я являюсь) – это результат не только утраты веры в мейнстрим-альтернативы, а, скорее, результат способности левых радикалов ставить глубинные структурные вопросы и рассматривать новые концепции развития в историческом контексте.

Даже такие именитые либералы, как Пол Кругман, вспоминают сейчас об идеях некогда вытесненных в США в маргинес. Например, когда он размышляет об автоматизации и перспективах труда, то беспокоится о том, что, его слова «хотя и повторяют положения марксизма старого образца, но это, все же, не причина игнорировать факты, как это у нас часто происходит».

Однако левые, возрождение которых сейчас происходит, не просто выражают «беспокойство» - у них есть конкретные идеи. В частности, идеи о сокращении рабочего времени, о декоммодификации труда. Также, у них есть конкретные предложения относительно того, как прогресс производства может улучшать жизнь человека, а не вести к массовому обнищанию.

В этом-то и заключается сильная сторона интеллектуалов-социалистов – их теория, продолжая развиваться в XXI-м веке (пусть и несколько неуклюже), дает людям нечто большее, чем просто критику – она дает им видение будущего. Однако этот, наблюдаемый ныне, интеллектуальный сдвиг влево, сам по себе значит еще не так уж и много.

Исследования политических настроений, господствующих в США дают не настолько оптимистичные результаты (и это несмотря на возникновение движения «Оккупай» в 2011-м году). Хотя рабочее движение подает некоторые признаки жизни (в частности, рабочие госсектора отличились в ходе борьбы против мер экономии), но их битвы носят, скорее, характер «арьергардных» или оборонительных боев. Уровень членства в профсоюзах продолжает падать, а в обществе скорее господствует апатия, а не революционный пыл.

Поэтому, марксизм в Америке должен стать не только интеллектуальным орудием мейнстрим-журналистов, сбитых с толку происходящими в нашем мире переменами. Он должен говорить уже не только на академическом, но и на доступном массам языке. Он должен массово представлять людям свои перспективы досуга, изобилия и демократии – реальнее тех, которые предлагали им пророки капитализма в 1939-м.

После концепции «конца истории» людей может вдохновить социалистический Диснейленд.

Бхаскар Санкара

Guardian

Перевод Дмитрия Колесника

Читайте по теме:

Оуэн Хезерли. «Почему Маркс был прав»

Андрей Манчук. Стив Джобс. Последняя надежда

Сантьяго Сабала. Быть коммунистом в 2012-м

Нуриэль Рубини. Капитализм обречен?

Брайан Маккена. Маркс, Макдональдс и… вампиры

Яна Завацкая. «Безусловный основной доход»: «за» и «против»

Нина Пауэр. «Уолл-стрит. Отвоевать психологическое пространство»

[] -