Российская политика в Сирии: афринский кризис

Турецкая операция «Оливковая ветвь» в Африне вновь привела к актуализации вопроса о месте сирийских курдов в ближневосточной политике Кремля. При этом, практически во всех статьях в русскоязычных СМИ, затрагивающих данную тему, используются крайне общие понятия, которые не позволяют понять всей сложности сложившейся политической ситуации в Сирии.

Если мы ведем речь о сирийских курдов, нужно понимать, что разговор идет о Федерации Северная Сирия, которая состоит из трех кантонов: Джазира, Кобани и Африн, где по разным оценкам, проживает от 3,5 до 4 млн человек. Причем важно отметить, что в системе демократического самоуправления Федерации участвуют не только сами курды, но и арабы, армяне, ассирийцы и другие этносы. Оговаривая этот важный нюанс, мы сразу же избегаем распространенной ошибки, когда Рожаву сводят сугубо к политическому образованию, действующему  на  узконациональной основе, что является серьезной ошибкой. Произошедшее в Африне невозможно понять без рассмотрения общего контекста российской политики в Сирии. На наш взгляд, этот важный и интересный вопрос заслуживает отдельного рассмотрения, и в рамках одной статьи может быть проанализировав только тезисно.

Если мы хотим проанализировать действия России в Сирии, важно понять, что перед нами страна полупериферийного, сырьевого капитализма, которая смогла частично сохранить военный потенциал советских времен. Этот тезис крайне важен для понимания противоречивой политики России на Ближнем Востоке. С крушением СССР рухнула и советская ближневосточная стратегия, нацеленная на поддержку режимов арабских националистов в разных ближневосточных странах, которые, так или иначе, выступали против интересов Израиля и США[1]. С 1990-х гг. и по сегодняшний день у России нет никакой определенной стратегии на Ближнем Востоке.

Военный теоретик А.А. Свечин так сформулировал принципы стратегического планирования: «Тогда как тактика живет решениями, требуемыми моментом, и вся тактическая работа отличается крайней злободневностью, стратегия начинается там, где виднеется ряд последовательных целей – этапов к достижению конечной цели войны. Стратегия должна широко заглядывать вперед и учитывать будущее в очень широкой перспективе. Стратег шагает операциями; эти шаги стратегии растягиваются во времени на несколько недель и даже месяцев. Стратег должен глубоко учесть обстановку и возможные ее изменения, чтобы не менять основ своей директивы, когда операция достигнет лишь начала своего развития»[2].

Ключевая мысль Свечина состоит в том, что стратегия состоит из четко поставленной цели войны и последовательных этапов ее реализации. В отношении ближневосточной политики России мы можем вести речь лишь о наличии серии слабо скоординированных тактических шагов, которые определяются ближайшими экономическим интересами правящего класса и эффектом наличия «инерционного союзника» в лице алавитского режима Башара Асада в Сирии. При всей неоднозначности советской политики в данном регионе, у СССР была четкая цель – вытеснение США с Ближнего Востока в рамках общего глобального противостояния двух противоположных социально-экономических систем. У России нет такой цели, поскольку что российский империализм вписан в мировую капиталистическую систему, занимая положение младшего брата.

Для того чтобы выстраивать какую-то региональную стратегию важно хорошо понимать, какие тенденции являются определяющими в развитии Ближнего Востока. Ближний Восток – крайне объемное понятие, и поэтому необходимо сконцентрироваться на ряде стран входящих в так называемый «Машрик». Речь, прежде всего, идет о Сирии и Ираке. Данные страны являются осколками некогда огромной Османской империи, которая была разделена странами Антанты по итогам Первой Мировой войны. Проведя новые территориальные границы, установленные достаточно произвольным способом,  европейские страны создали ряд государств, которые включали в себя очень разношерстное население в конфессиональном отношении.

Большую часть прошлого века в этих странах существовали авторитарные политические режимы, не опирающиеся на большинство населения. В Ираке большинство составляли арабы-шииты (55-60% населения), со времен Аббасидов данные территории входили в состав государств, в которых правили суннитские династии. Иракская БААС унаследовала эту традицию, и опиралась, прежде всего, на арабов-суннитов. Как пишет исследователь А. Алиев: «Перед революцией 1958 г. из 80 штабных офицеров вооруженных сил страны лишь трое были шиитами, в то время как среди рядовых солдат доля шиитов достигала 90%. Удельный вес суннитов в руководстве партии БААС всегда колебался в районе 85%. Так же, как и в Средние века, шииты при монархическом режиме и в годы республиканского правления оставались наиболее бесправной и обездоленной частью иракского общества. Характерно, что Иракская коммунистическая партия все годы своего существования опиралась главным образом на шиитов, а сами коммунисты в подавляющем большинстве были выходцами из шиитской среды»[3].

В Сирии была обратная ситуация – власть находилась в руках алавитской общины, в то время как подавляющее большинство населения составляли сунниты. В обеих странах большая часть населения составляли арабы, но на Ближнем Востоке со средневековых времен религиозная идентичность преобладала над национальной.

Однако межрелигиозное противостояние внутри арабского общества имело и внешнее национальное выражение. Во-первых, важным толчком для взрыва арабского национализма стало создание государства Израиль. Именно поддержание постоянного противостояния с Израилем явилось удобным предлогом для консолидации общества арабских стран под руководством националистов. Однако к концу 20 в. поражение арабских стран в войне с Израилем стало очевидным фактом, что привело арабский национализм к глубокому кризису.

Во-вторых, рост курдского национального движения сподвигнул Ирак и Сирию усилить ассимиляционную политику в отношении курдов. Политика арабизации в отношении курдов были вызвана не только боязнью властей потерять какие-то территории, но и стремлением объединить различные конфессиональные общины арабов на почве национализма, направленного против курдского движения. В итоге, полное поражение режима Саддама в Ираке и значительное ослабление Асада в Сирии стало завершающей вехой в кризисе проекта арабского национализма, доминирующего в политической жизни данных стран в течение второй половины 20 века.

Кризис модели модернизации на основе национализма, неспособность справиться с последствиями урбанизации, победа Израиля – все эти факты привели в данном регионе к закономерному возникновению мощного исламистского движения, опирающегося на ислам как на доминирующую идеологию. В этой связи показательно то, что сопротивление американской оккупации в Ираке развернулось не национальной основе (арабы против американцев), а именно на религиозной – правоверные против неверных. Поэтому вовсе неудивительно, что Саддам Хусейн в последние годы своего правления активно использовал исламистскую риторику – поскольку видел, что на смену светскому арабскому национализму приходит политический ислам.        

Вышеуказанная тенденция имеет самое непосредственное отношение к определению перспектив будущего развития Сирии и Ирака. Кризис арабского политического проекта подорвал основу существования этих государств – легитимность власти на основе представительства этнического большинства. Смещение критерия идентичности в религиозную плоскость разорвало политическую целостность данных стран, которая могла поддерживаться только рукой авторитарных режимов. Европейские страны, создававшие Ирак и Сирию, полагали, что формирование государственности на Ближнем Востоке, как и в Европе, произойдет именно на национальной основе. Но, как показали недавние события, этого не произошло – некогда существовшие идентичности «иракцы» и «сирийцы» быстро распались и отошли на третий план, уступив место «суннитам» и «шиитам».

Таким образом, возникновение ИГ и другие события не стали последствиями политики последних лет, а явились ростками тех зерен, которые были посеяны после раздела Османской империи.

Неизвестно сколько бы лет назревал кризис в Ираке или Сирии – но спусковым крючком для начала качественных изменений в регионе стало свержение режима Саддама в 2003 году. После этого произошел распад иракской государственности, и следующей на очереди стала Сирия. В этой связи Абдулла Оджалан писал: «Для национальной государственности Ближнего и Среднего Востока казнь Саддама Хусейна стала тем, чем был конец монархических режимов, наступивший после казни Людовика XVI во время Великой Французской революции. Подобно тому, как после казни Луи XVI, уже не сумев стабилизироваться, пережили эпоху распада, так и казнь Саддама Хусейна способствовала тому, что фашистские режимы национальных государства, не сумев восстановиться, оказались на этапе разложения»[4].    

У российских политиков нет четкого понимания того, что сейчас на Ближнем Востоке идет распад искусственных национальных государств, созданных по итогам Первой Мировой войны. Это объективный процесс, в котором роль США важна, но не первостепенна. Хочется добавить, что политика США по добиванию в прошлом просоветских режимов выступила лишь катализатором наступившего регионального кризиса, но не главной причиной. После свержения Саддама они попытались возродить национальное государство в Ираке на основе федерации во главе с шиитским правительством. Но, как это видно уже сегодня, данная попытка завершилась полным крахом.

Если проанализировать те причины, по которым Кремль поддерживает режим Асада, то среди основных следует назвать следующее: 1) Сирия – это единственный оставшийся от СССР региональный союзник России на Ближнем Востоке; 2) Сирия – один из крупных импортеров российского оружия и важная площадка для размещения военных объектов; 3) Боязнь превращения Сирии в базу для распространения  политического ислама салафитского толка после падения режима Асада.

Ни одна из озвученных причин не может стать основанием политической стратегии в регионе, так как все они обуславливаются наличием «инерционного союзника» и нацелены на сохранение во чтобы то ни стало «статуса-кво». А сохранить его уже не получится – поскольку после «Арабской весны» регион вступил в фазу необратимых политических изменений.

На наш взгляд, в стратегической перспективе режим алавитского меньшинства во главе с Асадом не имеет шансов качественным образом стабилизировать политическую ситуацию в Сирии и сохранить режим в прежнем виде. Нежелание и непонимание Кремлем  необходимости изменения своей политики на Ближнем Востоке заводит Россию в закономерный тупик – безусловная поддержка официального Дамаска, который за все годы войны не предпринял  реальных шагов, нацеленных на изменение политической ситуации в стране. И это вряд ли удаться, так как для выхода из сирийского кризиса нужен новаторский политический проект, который даст возможность консолидировать общество на новой основе.

У режима Асада такого проекта нет. Поэтому военное поражение  ИГ и других исламистских организаций не означает политического разрешения тех противоречий, которые породили гражданскую войны в Сирии.  

Теперь важно рассмотреть то значение, которое имели российско-турецкие договоренности по Африну для развития сирийской гражданской войны. Сам факт соглашения, в результате которого, Кремль был фактически предуведомлен о нарушении формального суверенитета Сирийской Арабской Республики говорит о многом. Даже союзники Дамаска, несмотря на свои декларативные заявления, на деле признали, что единой Сирии уже нет, а территория страны поделена на разные сферы влияния. Анкара методично расширяет свою сферу влияния на севере Сирии, вкладывая в восстановление разрушенной социально-экономической инфраструктуры серьезные деньги. Еще в мае прошлого года турецкий вице-премьер Вейси Кайнак заявил, что Турция планирует создать военную базу на территории Сирии, близ города Эль-Баб[5].

Естественно, Турция тратила ресурсы и жизни своих солдат не для того, чтобы просто уйти после «разгрома» ИГ. Режим Эрдогана решил в ходе реализации операции «Щит Евфрата» ряд важных политических задач: 1) Расчленил территорию Рожавы на две части, не дав им объединиться; 2) Создал серьезный плацдарм для «умеренных» сирийских исламистов, которые будут получать прямую помощь от Турции через открытую границу; 3) Лишил Асада даже потенциальной возможности закрыть сирийско-турецкую границу путем соглашения с курдами.

Сирийские курды не были для Дамаском стратегическим союзником, но тактически на данном этапе Асаду выгодно существование Рожавы – поскольку она прикрывает значительную часть сирийско-турецкой границы. Сохранение и расширение открытого участка границы после операции «Щит Евфрата» означает растягивание гражданской войны в Сирии на неопределенный срок. В ситуации, когда исламистские повстанцы терпят поражение под Идлибом от правительственной армии, в интересах Эрдогана было скорейшее расширения контроля над  севером Сирии, путем оккупации Африна.

На наш взгляд, в ходе российско-турецких переговоров по Африну, Кремль рассчитывал использовать угрозу турецкого вторжения как фактор давления на сирийских курдов в Африне, который вынудит их признать власть Дамаска. Однако они отказались от сдачи своей территории, вследствие чего Кремль попал в ситуацию выбора из двух альтернатив: позволить Турции вторгнуться в Африн или следовать своей декларативной политике по сохранению целостности Сирии и закрыть воздушное пространство кантона для турецких самолетов. Как это не странно, но был выбран первый вариант – хотя для большинства компетентных аналитиков очевидно, что в стратегической перспективе турецкое вторжение в Африн обернется для Асада очень серьезными проблемами в будущем, а основными противником территориальной целостности Сирии выступает не курдская автономия, а режим Эрдогана, который поставит оккупированные территории под опосредованный турецкий контроль через зависимую Сирийскую Свободную Армию. Понимают ли это в Москве? Видимо не до конца, если идут на шаги, которые не дают даже технической возможности (фактор закрытой границы) закончить войну в ближайшее время.

Важной составляющей российско-турецкого соглашения по Африну стала газовая сделка, в результате которой Турция дала разрешение на строительство второй нитки газопровода «Турецкий поток», который будет проходить по дну Черного моря и европейской территории Турции. Первая нитка газопровода, мощностью 15,75 млрд м³ в год нацелена на удовлетворение потребностей Турции, вторая ветка такой же пропускной мощности будет поставлять российский газ в Южную Европу. Строительство «Турецкого потока» взамен провалившегося «Южного потока» стало частью общего плана  по диверсификации путей доставки  российского газа в Европу в обход Украины. Если для Северной и Центральной Европы альтернативой украинскому транзиту стали газопроводы «Ямал-Европа», «Северный поток», «Северный поток-2», то для Южной Европы альтернативой стал «Турецкий поток».

Именно в создании стабильно действующей инфраструктуры поставок энергетического  сырья  за рубеж заключается  подлинный интерес правящего класса в России. И противоречие заключается в том, что, закрепив положение страны в качестве сырьевого придатка в мировой капиталистической системе, Кремль пытается проводить свою внешнюю политику на Ближнем Востоке.

С начала гражданской войны в Сирии Эрдоган резко выступил против режима Асада, начав оказывать активную поддержку Свободной Сирийской Армии. Очевидно, что данные режимы превратились в смертельных противников и принципиальная политика предполагает поддержку одного и ослабление другого. Но сейчас, объявив Асада своим основным и единственным  союзником в Сирии, Кремль идет на заключение стратегически важного соглашения с Турцией по строительству газопровода, которое не только усилит режим Эрдогана, но и даст ему новую возможность оказывать давление на Россию в других вопросах.

Выбор территории Турции для транзита газа в Южную Европу стал следствием полного поражения российской политики в Украине и провалом проекта «Южный поток». Поэтому «Турецкий поток», пожалуй, является единственным оставшимся в данных обстоятельствах вариантоми. Другое дело, что сама логика существования российского капитализма заводит страну в сырьевой тупик, не позволяя ей создать даже с буржуазных позиций какую-либо долгосрочную внешнюю политику, выстроенную на принципах стратегического видения будущего развития всего региона.  Вместо этого мы видим тактические шараханья, не объединенные каким-то единым политическим замыслом. Кремль тратит значительные силы на поддержку Асада и непосредственное участие в войне на его стороне, но следующим своим шагом он заключает крайне важное соглашение с его противником, сводя к полному нулю значение формального суверенитета Сирии. Таким образом, Россия участвует в чужой гражданской войне и затягивает ее своими непродуманными действиями, предоставляя Турции новые возможности для снабжения Свободной Сирийской Армии.

Возвращаясь к сирийским курдам, стоит отметить, что за минувшие недели после начала операции «Оливковая ветвь» в российском информационном пространстве на них обрушилась масса обвинений в союзничестве с США и непризнании власти Дамаска. Данная информационная кампания носит полностью заказной характер – поскольку для многих стал очевиден очередной кульбит внешней политики Кремля, в результате которого Эрдоган снова стал «дорогим и уважаемым партнером». В перевернутой  реальности российских СМИ,  главным виновником турецкого вторжения стала не сама Турция, а сирийские курды. При этом стоит добавить, что в Африне не было никаких американских военных, а местное население приветствовало нахождение российских военных на территории кантона.  Но российский правящий класс, ориентируясь на свой основной экономический интерес – экспорт сырья, просто разменял кантон Африн, заключив описанную выше сделку с Эрдоганом. 

Многие курдские активисты стали обвинять Кремль в предательстве – но можно ли винить хищника за то, что он питается мясом? Понять действия Москвы можно лишь отойдя от антинаучной и антиисторической геополитики, рассматривая сирийский кризис как поле столкновения различных социальных классов в их борьбе за власть и ресурсы. К сожалению, в постсоветском общественном сознании доминируют совершенно другие идеи, которые старательно внедрялись в общественное сознание на протяжении последних десятилетий.

В этой связи крайне характерно, что официальные российские СМИ принципиально обходят вопрос внутреннего устройства Федерации Северной Сирии, сводя все к программе курдского национализма. Некоторые эксперты договариваются даже до того, что сирийские курды создали или хотят создать собственное государство, что явно противоречит политической программе и идеологии самих сирийских курдов в лице Партии Демократического Союза (ПДС). На данную тему за последние годы вышло множество статей и несколько книг на русском языке[6]. 

В нашей статье нет возможности охарактеризовать проект демократического конфедерализма во всех деталях, но хотелось бы остановиться на его одном важном аспекте – создание демократической нации. Оджалан пишет: «Ирак был не просто обычной отдельно взятой страной. Региона, в котором впервые была создана центральная цивилизация, на протяжении тысячелетий он оставался колыбелью этой цивилизации. Это – регион, собравший все этносы, религии и конфессии. В политическом смысле он требовал или жесткого деспотического режима, или же установления наиболее радикальной демократической системы»[7].  

По мнению Оджалана, на социально-экономические реалии Ближнего Востока в 20 веке европейскими странами была механически перенесена модель национального государства, действующего на принципах «чужого капитализма». Национальный капитал в ближневосточных странах находился в зачаточном состоянии, поэтому национальное государство стало не вызревшей формой организации общества, а верхушечной искусственной надстройкой. Его существование обеспечивалось с помощью авторитарной модели власти и благодаря поддержанию постоянных внутренних и внешних конфликтов, которые должны были скреплять нацию. В связи с тем, что процесс создания национального государства в ближневосточных странах не соответствовал  развитию местного общества и экономики, на Ближнем Востоке не произошло формирования настоящих  политических наций.

Искусственные национальные государства, которые стали частью общего замысла европейского империализма по подчинению и разделению Ближнего Востока, с момента возникновения являются источником  непрекращающихся конфликтов. Это привело к тому, что все силы местных народов тратились на межнациональное противостояние (арабы против курдов или арабы против евреев), в то время как страны первого мира успешно эксплуатировали регион в свою пользу. По мнению Оджалана, для того чтобы прекратить эпоху «вечных войн» на Ближнем Востоке необходимо завершить формирование политических наций. Сделать это возможно лишь на основе преодоления модели национального государства и создания нового общества.

Такая новая система получила в трудах Оджалана название «демократический конфедерализм».  Она не обрисована в деталях, но названы ее основные принципы: 1. Самоуправление в виде системы советов на разных уровнях; 2. Коммунальная экономика, состоящая из кооперативов и коммун; 3. Экологизм, который должен воплотиться в сближении города и села. Именно в рамках системы ближневосточного конфедерализма произойдет формирование демократических наций, которые в будущем могут создать Союз демократических наций.

Идеи Оджалана очень интересны – поскольку в их основе лежит большой проект региональной интеграции Ближнего Востока на новой политической основе. В силу исторических причин, курды находятся сейчас в авангарде этих процессов. Как это ни странно, «слабость» курдов – в виде отсутствия национального государства – превратилась в их силу, поскольку курдские революционеры смогли понять порочность существующей сегодня модели. Оджалан пишет: «Являясь той страной, где менее всего получили развитие капитализм, национальное государство и индустриализм, Курдистан должен оценить эту ситуацию как наилучшую для экологического и коммунального экономического строительства. Свои отсталые позиции такого плана он может превратить в собственное преимущество»[8]. 

Первая попытка реализации системы демократического конфедерализма, в которую вовлечены несколько миллионов людей, произошла именно на севере Сирии. Именно здесь за годы войны была выстроена иная политическая система, отрицающая национальное государство и экономический неолиберализм. В связи со всем вышесказанным, принципиально неверно писать или говорить о том, что сирийские курды строят свое государство на мононациональной основе. На наш взгляд, сейчас в Африне на карту поставлена судьба не только сирийских курдов, но и всего демократического проекта, созданного на землях Рожавы. Его гибель будет означать, что Сирия потеряет уникальную возможность возродиться в рамках новой демократической и конфедеративной системы.

Максим Лебский

Читайте по теме:

Максим Лебский. Курды и США: союзники или попутчики

Андрей Манчук. Курдистан, которого нет

Бранко Марсецич. Консенсус элит по Сирии

Максим Лебский. Экономика Рожавы

Тарик Али: Восстание в Сирии: Интервенция или переговоры?

Кадри Джамиль. За химической атакой могут стоять противники мира

Славой Жижек. Сирийская псевдоборьба

Александр Рыбин. Рожава – «народный дом»

Иммануил Валлерстайн. Таксим. Курдская дилемма

Андрей Манчук. Хасанкейф. Град обреченный

Абдулла Оджалан. Капитализм и женщина