Риторика ненависти

…..когда я был ребенком
слово можно было
прикладывать к ранам
его можно было дарить
любимым

сейчас обессиленные
завернутые в газету
слова еще отравляют смердят
еще ранят….

Тадеуш Ружевич

Время перемен предлагает свои законы и нормы общения, «hate of speech» или «язык вражды» из положения публицистического маргинала перешел в статус полноправного участника событий.

Одно из наиболее емких определений «языка вражды» или «риторики ненависти» - звучит как  «коммуникация, которая не несет никакого иного смысла, кроме выражения ненависти к некоторой группе, особенно в условиях, когда коммуникация может спровоцировать насилие». В поле диалога или попыток самовыражения, такой вариант коммуникации должен преследоваться по закону. В действительности, как хорошо видно по ряду показательных процессов, закон работает выборочно, чаще всего по специфическим правилам местной политической конъюктуры и медийного пространства. Развитая политкорректность вызывает недоумение и обвинения в нарушении свободы слова.

Объектом для ненависти, агрессии и дискриминации обычно выбирается лицо или группа лиц подходящая под определение «другой»: расы, этнической принадлежности,  религии, партии, ориентации, меньшинства и т.д. Язык вражды не имеет точного выражения,  его сложно разместить в конкретные языковые рамки. Корпус «риторики ненависти» обширный и размытый, это не обязательно должен быть прямой призыв к насилию и четкое указание на убийство. Часто высказывания носят косвенный характер, где за ироничной формой целенаправленно формируется стереотипный образ другого, а на старательно подготовленном негативном фоне, создается уже свой собственный пример привлекательный и правильный. Единственное явное определение, которое всегда будет четко прослеживаться  – это связки-противопоставления «я и иной» или «мы и другие».

Возможно, выражение «язык вражды» несколько теряет точность попадания, и буквальный вариант перевода « speech » подходит больше, так как речь определяется - как действующий язык. Так как любое из высказываний в независимости от уровня и площадки - заявление на государственном уровне или комментарий в ленте, -  может рано или поздно привести к насильственному действию.

Рассуждая о языке вражды, обычно ссылаются на два примера: работу Виктора Кемплерера «Записная книжка филолога. Язык третьего рейха» и передачи радиостанции Руанды «Свободное радио и телевидение тысячи холмов». Первый выступает, как наиболее дотошный филологический и личный человеческий анализ параллельной связи языковых изменений и окружающей реальности. Второй пример – чудовищно открытый и катастрофически быстрый по своим результатам  прямой призыв к насилию.

В 1947 году выходит работа Виктора Кемплерера «Записная книжка филолога. Язык третьего рейха». Материалом для книги становятся дневники, которые он вел на протяжении периода нацизма в Германии. Клемперер с научной внимательностью фиксирует любые изменения в обыденной речи и государственной риторике. Под пристальный объект изучения попадают все: государственная риторика, бытовая речь, лозунги, визуальные объекты. Новый язык  проникал повсюду через спортивную терминологию, символы, некорректные заимствования, приделанные уродливые окончания, новые имена.  «Нацизм въедался в плоть и кровь масс через отдельные словечки, обороты речи, конструкции предложений, вдалбливаемые в толпу миллионными повторениями и поглощаемые ею механически и бессознательно». Срок впитывания нового языка удивительно короткий, но избавляются от встроенных конструкций мышлений долго и сложно.

6 апреля 1994 года – начало геноцида в Руанде.  В прямом эфире радиостанции «Свободное радио и телевидение тысячи холмов» («Radio-Télévision Libre des Milles Collines», сокращенно R.T.L.M.), ведущие между разговорами о футболе и музыке призывают убивать грязных инкантанья (то есть тараканов, так пренебрежительно называли народность тутси) и зачитывают списки людей. Дальнейшая история известна – миллионы погибших, вторая конголезская война, которая, в свою очередь, стала самым кровопролитным конфликтом со времен Второй мировой войны.

Где-то посередине, между первым и вторым примером, будут находиться современные заголовки новостей и патриотические двухсторонние комментарии, с аграрными комплексами и культурными травмами. (аквафреш, бандерлоги, беркулята, боняры, ванговать, вангую, вата, ватники, вышеватники, гейропа, гиркнулся, дачинг, диванные войска, диванная сотня, домбанатя, домбасс, ермолки, запрещёнка, каламойша, колорады, кровополитика, крымнаш, крымнашки, ленинопад, луганда, лугандон, няш-маш, руина,  майданутые, майданята, моторолы, наноро́ссия, намкрыш, новопендосия, отдонбасить, псакнуть, псакинг, правосеки, пидораша, реконструкторы, решеткин, свидомит, трупчинов, укробойцы, укроп, укропия, укры, хунта, х…ло, хуло.. стан, фашизм, янушеску, яйценюх и т.д.).

Язык меняется вместе с людьми. Лингвисты-антропологи любят сравнивать процесс развития языка с мышлением маленького ребенка. Например, в староанглийском и старорусском отсутствовало знакомое для нас будущее время, привычные грамматические  временные конструкции появились постепенно.  Подобным образом по мере взросление, ребенок начинает обозначать сегодня и завтра. Но, к сожалению, языковые изменения происходят в обе стороны. Вместо прогресса может придти регресс.  Детская любовь к смешным суффиксам и окончаниям, упрощение и,  так называемые, детские «кричалки» и «дразнилки»  сильно напоминают большую часть современной тематической лексики. За детским, якобы обидным названием, незаметно проявляется переходный средний род и популярное окончание на «ло», увеличивается серая зона неопределенности значений, и наступает последняя стадия редакции означаемого, то есть  противоположной стороны, которая  выглядит как деперсонификация и дегуманизация. Враг – это другой, нечеловек он не может быть  такими же, подобного себе убить сложно,  и именно абсолютная дегуманизация  дает право на убийство.

Новое время формирует новые смыслы, слова, поведение и отношение.  Быстрая смена событий не оставляет достаточно для времени для размышлений и анализа, не все происходящее получается описать в объемных и объективных определениях. Главной задачей становится и бьющая по здравым рассуждениям реакция. В языке изменяются не только значения слов, но и законы употребления. По своей сути в основном нейтральные, (не будем вспоминать сакрально неномартивное  и устойчивые выражения), они приобретают уничижительный смысл и вызывают целенаправленную эмоциональную реакцию.

Язык действует и влияет гораздо быстрее, чем мы замечаем. Проще считывать предложенные шаблоны и установки, где яркий образ и емко-подобранная форма точечно заменяют самостоятельный аналитический процесс. Чем более негативная характеристика, тем, лучше она фиксируется в нашем сознании. Привычка ненавидеть существует гораздо дольше, чем толерантность или умение понимать. Так «естественно» сложились базовые механизмы человеческой психики, направленные на самозащиту. Лучше и ярче большинство людей запоминают именно плохие события и негативные ассоциации, в случае возможной будущей опасности, перестраховываясь, преувеличивая произошедшее.  Речь становится агрессивной защитой и возникает резонный вопрос о корпусе биополитики. Внешне, казалось бы, незаметные  проявления буквально за месяц и недели приводят к изменению жизни целых социальных групп. Кемплелер,  приводит в пример историю с талантливым юношей-механиком, который достаточно быстро превратился в функциональную единицу, четко различающую предложенное сверху добро и зло.

Языковые нормы становятся нормами этическими, формируют массовое безумное и пассивное  сознание, неспособное на отстраненное критическое суждение. Именно язык вражды – речь и слова, приводит к функционированию языка насилия –  действиям.

Это грустно и печально, если придерживаться удобной аналитической формулы немецко-австрийского философа,  в которой мир раскладывается на априорные  факты и для каждого факта, есть  соответствующее априорное слово. Как результат, мы смотрим в искаженное зеркало реальности, постепенно и незаметно для себя принимая уродливое отражение за правду.

К конструированию образа врага логично прибавляется еще одно понятие политического, связанное именно с речью.  Для жителя древнегреческого полиса, произнесенное слово и действие были равны. Разница между субъектом прошлого и настоящего ясная и показательная. В настоящем берут ответственность за слова, но не за эффект сказанных слов.

Катерина Рускевич

Читайте по теме:

Александр Панов. Этюды о геноциде

Андрей Манчук. Остров Манделы

Александр Панов. Занзибар: полвека спустя революции

Славой Жижек. Кто такой Джон Галт?

Владислав Кручинский. «Не хочу быть «белым», «черным» или «цветным»

Евгений Жутовский. ЮАР: «Чудовище рынка вырвалось на свободу»

Андрей Манчук. Апартхейд

Бафур Анкома. Проблемы Намибии

Кирилл Васильев. Почему Навальный - не Мандела

Rositsa. Антон Любовски. Белый герой Намибии

Александр Панов. Шарпевиль-2?