Не принимать язык врага

Я начну с ощущения – с чувства, возможно, личного и необъективного, которое, тем не менее, возникает на основании имеющейся у меня информации – и это ощущение всеобщей политической импотенции. То, что сейчас происходит в Греции, является как бы подтверждением моих чувств в концентрированном виде. Конечно же, мужество и тактическая изобретательность прогрессивных сил – участников антифашистских демонстраций – не могут не внушать оптимизма. Подобные вещи просто необходимы. Однако много ли в такой стратегии поведения чего-то нового? Увы, нет. Всё это лишь вариации поведения всякого реального массового движения – стремление к равенству и демократии масс, придумывание лозунгов, храбрость, быстрота реакции…. Мы уже наблюдали такое же поведение (причем проявлявшееся с не меньшей энергичностью, радостью и беззаботностью) – во Франции в мае 1968-го. Еще совсем недавно мы видели нечто аналогичное на площади Тахрир в Египте. По сути, и во времена Спартака и Томаса Мюнцера тоже происходило нечто подобное.

Однако давайте начнем с другого. Греция – страна с древней историей, оказавшей влияние на весь мир. К тому же эта страна долгое время оказывала самое решительное сопротивление угнетению и целому ряду оккупационных режимов. Это страна, где было развито весьма мощное коммунистическое движение, которое вело и вооруженную борьбу. Греция – это страна, где молодежь и по сей день подает пример длительной и упорной борьбы. Это страна, где классические революционные силы, несомненно, достаточно хорошо организованы; где народное движение достаточно развито, а его участники ведут себя весьма мужественно. Это страна, где, без сомнения, где существует наводящая ужас фашистская организация, но где есть и мощная левая партия со своей прочной и воинственно настроенной базой в народе.

А сейчас всё складывается так, словно ничто в этой стране не может воспрепятствовать полному господству капитализма, «сорвавшегося с цепи» с началом нынешнего кризиса. Получается, что у страны, которой управляют сервильное правительство и специально созданные комиссии, сейчас нет иной альтернативы, кроме как следовать крайне непопулярному в народе курсу, прописанному европейской бюрократией. В том, что касается проблем и предлагаемого европейскими институциями их «решения», складывается впечатление, что тактика греческого движения сопротивления запаздывает и само движение не является носителем подлинной политической альтернативы. Основной урок, который мы должны извлечь из опыта прошлого, заключается в том, что мы должны не только всеми силами поддержать отважную борьбу греческого народа, но и совместно с ним задуматься над тем, что необходимо сделать, как необходимо мыслить, чтобы вся эта отважная борьба не оказалась бессмысленной.

Что меня особо поражает в данном случае – прежде всего в Греции (да и повсюду – особенно во Франции) – это явная неспособность прогрессивных сил вынудить к существенному отступлению тех, кто осуществляет экономическую и политическую власть и ныне пытается полностью подчинить народ новому (хотя и достаточно фундаментальному) закону радикального либерализма. Прогрессивные силы сейчас не только не наступают, но не в состоянии даже закрепить свои, пусть и небольшие, успехи. А тем временем фашисты усиливаются и на иллюзорном фоне своего ксенофобского и расистского национализма, претендуют теперь на лидерство в борьбе против законов, навязываемых администрацией Евросоюза.

И я чувствую, что причины нынешней импотенции левых заключаются, в сущности, не в инертности людей, не в недостатке смелости или в поддержке большинством населения «необходимого зла». Я вижу как раз, что присутствуют все предпосылки для мощного массового народного движения сопротивления. Однако все предыдущие попытки не привели к возникновению нового взгляда на политику; риторика протестов не привела к возникновению нового лексикона протестного движения и профсоюзным боссам, в конце концов, удалось убедить людей в том, что нужно только подождать… до следующих выборов.

Думаю, что, те политические категории, которыми мыслят и в рамках которых большинство активистов пытаются трансформировать нынешнее положение вещей, на данном этапе являются в основном неэффективными. После спада массовых движений протеста 1960-70-х годов мы переживали достаточно длительный контрреволюционный период – в экономической, политической и идеологической сфере. Контрреволюции удалось подорвать силу (и веру людей) того, что некогда было способно привнести в сознание народа элементарные понятия политики освобождения – такие понятия, как (если выборочно вспомнить лишь некоторые из них) «классовая борьба», «всеобщая забастовка», «революция», демократия масс» и многие другие. Ключевое же в данном контексте слово – «коммунизм», господствовавшее на политической сцене с начала XIX-го века, стало приобретать в период контрреволюции весьма дурную славу. Уже лишь то, что приравнивание коммунизма к тоталитаризму может кому-то показаться вполне естественным или может быть безоговорочно воспринято – является показателем того, насколько серьезное поражение претерпели революционеры в период катастрофы 1980-х годов.

Конечно же, мы не можем отказаться от жесткой критики социалистических государств (в особенности, Советского Союза) и коммунистических партий – мы, несомненно, должны критиковать то, чем они в итоге стали. Но эта критика должна быть нашей внутренней критикой. Эта критика должна способствовать развитию наших теорий и нашей практической деятельности – она должна помогать нам развиваться дальше, способствовать прогрессу, а не вести к какому-то угрюмому отречению. Нельзя вместе с исторической «водой» выплескивать и политического «ребенка». Всё это и привело нас к поразительной ситуации: учитывая огромную важность для нас текущего исторического эпизода, мы приняли, практически без возражений, точку зрения нашего врага. А если кто и не принял, то просто увяз в траурной риторике прошлого (как если бы ничего не произошло).

Среди всех побед наших врагов (в числе которых оказались и новые сторожевые псы нынешнего идеологического порядка – ренегаты, предавшие движение 1960-х годов) – эта символическая победа – одна из наиболее серьезных. Мы не только позволили дискредитировать и высмеять свой лексикон (к которому сейчас относятся чуть ли не как к уголовному), но мы и позволили врагу навязать нам его излюбленные слова и приняли их так, словно бы они были нашими. А именно это и произошло – поэтому мы и проявляем такой интерес к словам «демократия», «экономия», «Европа» и т.д. Даже значение такого нейтрального слова, как «народ» по большому счету воспринимается ныне через призму опросов общественного мнения и масс-медиа. Или же это слово просто вставляется в бессмысленные фразеологические обороты, типа «народ думает, что…».

Раньше (во времена «старого коммунизма») мы часто высмеивали так называемый langue de bois – язык банальностей и клише – пустые слова и помпезные прилагательные. Однако существование общего языка также означает и существование общей идеи. Эффективность математики, как науки (а нельзя отрицать, что математика – это величайший язык клише) связана с тем, что она формализует научную идею. Способность быстро формализовать анализ ситуации и тактические следствия этого анализа не в меньшей степени требуется и в политике. Это, по сути, стратегический вопрос жизнеспособности.  

Величайшая сила официальной идеологии демократии в наши дни заключается в том, что у нее есть тот самый язык клише – langue de bois, на котором говорят повсеместно. Все без исключения члены правительств используют именно этот язык. Кто поверит, что все эти термины – «демократия», «свободы», «права человека», «сбалансированный бюджет», «конкурентоспособность», «реформы» – это ничто иное, как элементы вездесущего langue de bois? Мы же стали бойцами без собственной стратегии эмансипации – теми, кто страдает (и уже достаточно давно) настоящей афазией (поражение «речевых отделов» коры головного мозга – прим. пер.). Нам не поможет благодушный и вездесущий язык движений за демократию: «Долой то или это»! «Вместе мы победим»! «Сопротивление»! «Восставать – это правильно»! Да, все эти фразы способны на какое-то мгновение пробудить коллективные аффекты (с точки зрения тактики это очень даже полезно), но проблема четкой стратегии при этом остается неразрешенной. Для обстоятельной дискуссии о будущем эмансипативных действий – это слишком бедный язык.

Ключевым фактором политического успеха, конечно же, является сама сила восстания – его размах и смелость восставших. Но не только это – здесь важны еще и такие факторы, как сама дисциплина восстания и наличие деклараций, которые восставшие смогут выдвинуть – деклараций позитивного стратегического будущего, которые раскрывают новые возможности – те, которые мы еще не видим, будучи ослепленными вражеской пропагандой. Поэтому существование массовых народных движений само по себе еще не формирует некое политическое видение. Протестное движение цементируется на основе индивидуальных аффектов, которые всегда имеют негативный характер – это то, что порождается абстрактным отрицанием, типа «Долой капитализм», «Нет увольнениям», «Нет мерам экономии», «Долой европейскую «Тройку»! Однако негативные аффекты – явление преходящее – они лишь кратковременно сплачивают движение. Если же отрицание более конкретизировано, а цель четко определена и ради ее достижения происходит мобилизация разных слоев населения (вроде лозунга «Долой Мубарака!» в ходе «Арабской весны»), тогда движение еще может добиться некоторых результатов. Однако оно не сможет воспользоваться своими результатами и сконструировать на их основании свою политику. И мы отчетливо видим это на примере Египта и Туниса, где реакционные религиозные партии «пожали все плоды» протестного движения, к которому изначально не имели никакого отношения.

Любая политика, в конечном счете, становится систематизацией того, что она утверждает и предлагает, но не того, что она отрицает или отвергает. Политика – это активное, систематизированное убеждение – мысль в действии, указывающая на невиданные ранее возможности. Лозунги типа «Да здравствует сопротивление», естественно, способны сплотить людей, но есть определенный риск, что эта собравшаяся вместе группа людей станет лишь радостной и преисполненной энтузиазма толпой – неким смешением исторического бытия и политической бренности. И как только чаша весов склонится на следующий день на сторону противника (который окажется более подготовленным в том, что касается политики, дискурса, управления), то их ожидает горькое разочарование – они обречены на бесплодное повторение своих поражений.

Сегодня реакционные силы пытаются уничтожить и раздавить любую форму мысли и действия, отказывающуюся следовать за ними. И мы не сможем нанести серьезное поражение и заставить реакционные силы отступить при помощи одного лишь негативного аффекта сопротивления. Нам для этого нужна единая дисциплина – общая идея и повсеместное распространение нашего гомогенного языка. Реконструкция такого языка крайне необходима. Именно с этой целью я и пытался вернуть, переопределить и реорганизовать всё, что тесно связано со словом «коммунизм». Само слово «коммунизм» обозначает три фундаментальных вещи. Во-первых, оно обозначает аналитическое наблюдение, утверждающее, что в господствующих в наши дни типах общества, над свободой (с демократической фетишизацией которой мы все прекрасно знакомы) полностью господствует собственность. «Свобода» – это лишь свобода приобретать всевозможные товары (приобретать без какого-либо установленного лимита) и свобода делать «что захочешь», измеряемая строго объемом потребления. Тот, кто утратил возможность приобретать, по сути, не имеет никакой свободы, что отчетливо проявлялось, например, в том, как английские либералы на заре капитализма без всяческих сожалений вешали «бродяг». Именно по этой причине Карл Маркс в «Манифесте» заявляет, что все положения коммунизма можно, в данном смысле, свести к одному – к отмене частной собственности.

Во-вторых, «коммунизм» является определением исторической гипотезы, согласно которой свободой совершенно не обязательно должны управлять отношения собственности, а развитие общества не должно направляться олигархией – крупными бизнесменами и их прислугой из числа политических деятелей, полицейских, военных и представителей масс-медиа. Маркс говорил, что возможно и такое общество, в котором будет господствовать принцип «свободной ассоциации»; в котором производительный труд будет коллективизирован; в котором будет происходить постепенное стирание основных препятствующих равенству противоречий (между интеллектуальным и ручным трудом, между городом и деревней, между мужчинами и женщинами, между управленцами и рабочими). В таком обществе какие-либо решения, касающиеся всех, должны приниматься всеми сообща. И мы должны ни в коем случае не отказываться от перспективы создания такого эгалитарного общества – а, наоборот, ориентироваться на нее в своих мыслях и действиях.

И, наконец, «коммунизм» предполагает необходимость международной политической организации. Такая организация возникает из совмещения принципов и практических действий народных масс. На данной основе она стремится запустить «двигатель» творческого мышления народа, чтобы создать власть в каком-то смысле не связанную с нынешним конкретным положением вещей – способную эффективно функционировать в любой заданной ситуации. Цель этой власти – суметь повернуть реальное в направлении, предписанном таким совмещением принципов с активной субъективностью всех, кто желает трансформировать конкретную ситуацию.

Таким образом, слово «коммунизм» означает завершение процесса освобождения свободы от ее не-эгалитарного подчинения собственности. То, что наши враги столь долго и упорно боролись с этим словом, связано с тем фактом, что они как раз и ненавидят данный процесс освобождения свободы, который действительно грозит уничтожить их свободу – свободу в той ее форме, в которой она зафиксирована отношениями собственности. И если наши враги более всего ненавидят это слово, то значит с его повторного открытия мы и должны начать. Возможно, все эти слова и фразы увели нас достаточно далеко от темы Греции и конкретной ситуации. Тем не менее, политика [une politique] – это всегда столкновение дисциплины идей и неожиданных обстоятельств. И я хочу, чтобы Греция (ради всех нас) и была местом, имеющим универсальное значение – местом, в котором происходит такое столкновение.

Ален Бадью

Guardian

Перевод Дмитрия Колесника

Читайте по теме:

Андрій Манчук. Не бійтеся бути лівими

Костас Дузинас. Я обвиняю!

Андрей Манчук. Перспективы протестов

Ален Бадью. Расизм интеллектуалов

Ален Бадью. Турция и возрождение истории

Cлавой Жижек. «Мой лозунг: «никакого диалога с врагом!»

Сантьяго Сабала. Быть коммунистом в 2012-м

Шеймас Милн. Сила и слабость глобальных протестов

Мариан Мекельбер. Настоящая борьба только начинается

Славой Жижек. Сердце Европы бьется в Греции