Почему я коммунист

В последние годы меня часто спрашивали, почему я по-прежнему называю себя коммунистом. Хорошие, неравнодушные к моей судьбе люди намекали на то, что это не самая разумная позиция для гражданина нашей страны, которая превратила антикоммунизм в основу государственной идеологии и политики. Стоит ли создавать себе дополнительные проблемы? – заботливо говорят мне друзья. Они резонно напоминают, что я сам не жалел критики для руководства запрещенной сейчас Компартии Украины, и не раз высказывался о неблаговидных страницах советского прошлого. А верность левым идеям вовсе не подразумевает верность отдельно взятому понятию или слову – пускай даже, за ним стоит великая, страшная и замечательная история.

Чтобы ответить на этот вопрос, нужно разобраться в самом себе, и вспомнить, как я пришел к своим политическим взглядам. Наверное, это можно назвать случайностью – но только в смысле определения Гегеля, который подразумевал под ней еще непознанную закономерность. Конечно, я должен был разделить судьбу моего поколения, превратившись в доброго патриота, с религиозной верой в безальтернативность рыночной экономики и полным набором националистических предрассудков. Однако, что-то пошло не так – и мое личностное становление осуществлялось через сопротивление правым догмам, исподволь навязанным нам в качестве непреложных норм.

Возможно, во всем виноваты книги. Мои родители – строитель метро и логопед в детском саду – собрали большую библиотеку, как это было принято в то время у многих советских семей. В ней было много сокровищ – от Ивана Ефремова и братьев Стругацких до Драйзера, Стейнбека, Маркеса или Робера Мерля, написавшего роман о красном парижском мае. К слову, его книга была издана на украинском – но это не имело никакого значения, поскольку я с детства рос в двуязычной среде, воспитываясь в равном уважении к украинской и мировой культуре. И это явилось важной прививкой от заразной болезни национализма.

В моем детстве никогда не было места идеализации советского общества. Еще на закате перестройки я открыл для себя классику диссидентской литературы, и всегда знал о том, что мой прадед Василь Манчук был расстрелян по несправедливому и абсурдному обвинению – а мой дед отсидел из-за этого в молодости в тюрьме. Однако все тот же дед, который прошел потом всю войну с нацизмом, рассказывал, что советская власть дала ему обувь, электрический свет и образование на родном языке. А его дети смогли получить от построенного при его жизни общества все то, о чем не могли мечтать многие поколения наших предков. И этот объективный подход позволил мне выработать взвешенный взгляд на семьдесят три года советской истории – не забывая ее преступлений и достижений.

Почерпнутое из книг и рассказов накладывалось на личный опыт – ведь моя юность пришлась на бурный период капиталистической реставрации, когда рушились прежние идеалы и создавались новые государства, которые сразу же гордо заявляли о своей тысячелетней истории. Конечно, тогда я не понимал причины и суть происходящих вокруг событий – но зато однозначно не питал на их счет иллюзий. Начало девяностых вообще не располагало к наивным взглядам на мир – страну охватил кризис, зарплаты родителей обесценились, и продуктовые передачи из села были праздником для семьи. Одежда покупалась на гигантских вещевых рынках, запасы складированной на балконе картошки приобретали стратегическое значение, а гречка с рыбной консервой до сих пор входит с тех пор в число моих самых любимых блюд.

Вокруг разрастались джунгли свободного рынка – и надо было учиться жить по принятым в них законам. После переезда из центра Киева я постигал их в переполненной школе окраинного района, обучаясь на второй или третьей смене, в классе с литерой «К». Воплощенным идеалом поколения были поселившиеся в моем доме братья Кличко, которые еще не обрели мировую известность, но были весьма популярны в киевских пригородах благодаря успехам в кикбоксинге и связям с мафиозным авторитетом «Рыбкой». Их пес, представитель невиданной для советских детей породы – крысоподобный бультерьер Макс – хищно щерился на подростков, как бы предупреждая, что ждет нас под тяжелой пятой внезапно наступивших в стране перемен.

Уже тогда было ясно, какое место уготовано мне в новой реальности капиталистической Украины. Появившись на свет в огромной стране, великой не столько своей пресловутой военно-державной мощью, сколько социальными завоеваниями Октября – которые с лихвой покрывали ее многочисленные недостатки – я вдруг оказался в бедном, периферийном, болезненно зависимом от внешнего влияния государстве, которое сделало своим идеалом прошлое, отказавшись от космолетов в пользу вышитых рубашек и глиняных трипольских горшков. А мои жизненные перспективы сводились к возможности провести жизнь в офисном рабстве, творить исторические мифы ради нищенской зарплаты ученого, или пополнить собой растущую армию трудовых мигрантов.

Марксизм, с которым я познакомился на факультете социологии КПИ, где нашли убежище лучшие в стране преподаватели материалистической диалектики, объяснил для меня эти противоречия постсоветского мира. И я сразу же начал заниматься политической журналистикой и социальной борьбой, в надежде когда-нибудь его изменить. Изучение философских работ чередовалось с участием в протестных акциях и постоянными поездками по стране. Мы помогали в организации забастовок, вступали в стычки с правыми и милицией, пробирались с листовками на металлургические заводы, спускались под землю к шахтерам и шли вместе с ними в протестных маршах на Киев. Сотрудничество в газете Всеукраинского Союза рабочих позволило изучить подоплеку многочисленных социальных проблем, пропустить их через себя, чтобы рассказать об этом в статьях или репортажах. И эта практическая составляющая помогала понять актуальность усвоенного на лекциях материала.

Я очень многим обязан запрещенному сейчас «коммунизму» – как у нас принято вульгарно именовать совокупность левых взглядов на политическое и социально-экономическое мироустройство. Благодаря марксистской теории я смог понять для себя причинно-следственные связи, определяющие уродливый характер развития нашего общества, и саму логику, согласно которой оно происходит – что позволило мне избежать сетей политиков и пропагандистов, которые так легко обманули миллионы моих сограждан. Кроме того, мой идейный выбор сделал необходимой потребность во всестороннем познании мира, исходя из известных слов: «коммунистом стать можно лишь тогда, когда обогатишь свою память знанием всех тех богатств, которые выработало человечество». А это выразилось не только в интересе ко всем сферам научной и практической деятельности человека, но также в желании увидеть и узнать жизнь в разных уголках нашей планеты – где работают те же самые механизмы угнетения и неравенства.

Посетив разные, часто очень неблагополучные и страдающие от войны страны – в качестве журналиста и активиста – я понял, насколько всеобъемлющим и глобальным было влияние советского опыта. Несмотря на историческое поражение, эта альтернативная рыночному порядку система сумела оказать влияние на огромные массы людей, побуждая их к мысли, творчеству и борьбе. Инерция этого влияния оказалась неожиданно сильна – невзирая на расколы и склоки, вопреки упадку и безрадостному положению дел в наши дни. Жители разных континентов, люди разного цвета кожи, представители разных направлений левой политической парадигмы, видели в нас товарищей, объединенных общим классовым интересом и единой гуманистической целью. Общаясь с ними, мы ощущали себя частью общей традиции, которая уходит корнями далеко за эпоху научного социализма – к первым архаичным попыткам борьбы за социальное освобождение и человеческое достоинство, к Мюнстеру, Табору и Монсегюру.

Этот путь дал мне много большого счастья, любви и дружбы, наполняя жизнь необходимым для нее смыслом. А значит, я должен принять на себя ответственность за все, что было совершено под знаменем коммунистического движения. И готов платить за это в условиях царящей в нашем обществе антикоммунистической истерии.

Нет, это не глупость и не гордыня. Я понимаю: осторожность, расчет очень важны для левых – если они ходят выжить и развиваться в условиях враждебного к ним политического режима, с его тоталитарной нетерпимостью и погромным насилием. Против тех, кто относит себя к коммунистам, работают многие факторы. Лидеры постсоветских компартий бессовестно выхолостили доставшийся им по наследству бренд – превратив слово «коммунизм» в торговую марку на политическом рынке. А правое в доску общество, сформированное по итогам Евромайдана, размыло и дискредитировало это понятие, сделав его ругательством или поводом для доноса.

Мои друзья правы – марксизм не признает фетишей, и в свое время это привело Ленина к решению отказаться от заслуженного и раскрученного в массах имени социал-демократов, на котором лежала печать предательства во время глобальной военной бойни.

Все это верно. Но я вижу, что любое упоминание о давно похороненном коммунизме вызывает яростную ненависть у самых реакционных сил нашего времени, которые, в прямом смысле слова, уничтожают мою страну и ее народ. Они пытаются полностью стереть это слово из исторической памяти и общественного пространства – переписывая учебники, уничтожая памятники, переименовывая улицы и целые города. И делают это потому, что по сей день боятся революционного содержания эмансипативной идеи, которую постоянно воспроизводит сама реальность капитализма.

А раз так, я буду считать себя коммунистом.

Андрей Манчук

Читайте по теме:

Дмитрий Колесник. Как мы слонов освобождали

Лори Пенни. Почему мы не продадимся

Андрей Манчук. Come as you are

Вегабонд Бомонт. Жертвенное поколение

Андрій Мовчан. Акціонери

Андрей Манчук. Фото девяностых

Алексей Цветков. Почему я не «левый либерал?

Юлія Малькіна. Як і чому я пішла наліво