Разрыв брака капитализма и демократии

Значительная часть этапа интеллектуального формирования Славоя Жижека проходила во Франции, однако работать Жижек все же предпочитает в Любляне – городе, где он и родился в 1949-м. Именно здесь в Любляне этот словенский философ-нонконформист пишет переводящиеся на десятки языков книги, если не ездит с лекциями по миру. В своей весьма разноплановой работе он использует труды Лакана, Гегеля и Маркса – именно эти мыслители, по его мнению, в совокупности дают нам беспрецедентную возможность понять антагонизмы нашего общества.

Славой Жижек постоянно критикует многие теории, актуальные для современного общества: глобализацию, капитализм, понятие свободы и зависимости, политкорректность, марксизм, постмодернизм, демократию и экологию…. Его противники, как справа, так и слева, называют его грубым и неконтролируемым. Однако Жижек как раз один из тех мыслителей, который не желает мириться с интеллектуальным конформизмом и устоями. Его концептуальные конструкции укоренены в «живом марксизме» (говоря словами Сартра), лакановской страстности и гегельянском тропизме. Такого рода конструкции отчасти базируются на отступлениях, позволяющих Жижеку подойти к внутренним противоречиям нашей реальности во всем их переплетении и сложности.

- Вы пишите в своей недавно вышедшей в свет книге, что «практика захвата власти, как ни прискорбно, оказалась провальной» и поэтому вы считаете, что «левые должны посвятить себя прямой трансформации социальной жизни». Но разве одно и другое не взимосвязано?

- Я совершенно не согласен с некоторыми из моих (особенно латиноамериканских) друзей, которые считают, что захват власти более не является приоритетом, а большевистскую или «якобинскую» парадигму (иными словами – прямой захват государственной власти) следует отвергнуть и заняться вместо этого осуществлением перемен на локальном уровне. У некоторых есть даже иллюзия относительно того, что государство тогда само собой исчезнет. Моя же позиция в корне отлична. Мы должны оставаться марксистами.

Основное социальное противоречие находится не на уровне власти или правительства, основное противоречие – это как раз экономическое противоречие, непосредственно выражающее парадокс капитализма. И движение сопротивления, направленное против государства, в данном случае не является решением проблемы. Не оно наш главный враг. Ошибочно было бы думать, что проблема решается посредством дистанцирования от государства – капитал уже существует на определенной дистанции от государства! Наш враг, по моему мнению, это само наше общество в его нынешней форме и то экономическое господство, которое оно порождает.

- Следовательно, вы в первую очередь критикуете ту роль, которой мы наделяем государство, а не гипотетическое противопоставление гражданского общества и государства?

- Отстранение от государства может привести к еще худшему сценарию. Мне как-то один левый юрист рассказывал об одном юридическом казусе в США, когда местные общины возбуждали дело против государства. Неоконсервативное гражданское движение считает ведь, что государство не должно вмешиваться в гражданские дела. Поэтому и реакционные группы, например, смогли запретить гомосексуализм в школах. В США именно государство защищает фундаментальные свободы, на которые наступают неоконсервативные локальные сообщества.

- Стало быть, вы делаете вывод о том, что гражданское общество не обязательно имеет благие универсалистские намерения и одна из функций государства – сдерживать или даже подавлять их догматический авторитаризм?

- Да, мы ведь не должны забывать и о фашистских движениях. В наши дни массовое антииммигрантское движение, выросшее из патриотизма, является как раз проявлением гражданского общества. Самый радикальный конфликт – это не конфликт между государством и субъектом, а экономический конфликт, в котором государство может занимать доминирующее положение. Дистанцируясь от государства, мы отдаем врагу право контроля над государством. Да, конечно же, в самой структуре государства присутствует определенная форма господства. Однако это не должно нас останавливать, поскольку при помощи его многого можно добиться. Любой инструмент может быть обоюдоострым – он может и представлять опасность, и способствовать социальной трансформации.

- Иногда складывается впечатление, что вы весьма скептически относитесь к массовой мобилизации. Вы считаете, что все эти «группы-в-слиянии», говоря словами Сартра, неспособны радикально трансформировать сам ход событий?

- Массовые движения, которые могли наблюдать в последнее время – на площади Тахрир или в Афинах – мне кажутся неким вариантом патетического экстаза. А для меня важно то, что будет на следующий день – утро следующего дня. Мне все эти события напоминают пробуждение с головной болью с похмелья. И главная проблема и заключается в том, что наступает этот момент и всё опять возвращается на круги своя – снова начинается повседневная жизнь.

- Но ведь даже если эта надежда на революцию оказалась напрасной, разве все нынешние движения не являются предвестниками еще более великих событий и разве они не ускоряют их наступление?

- Да, но, что же осталось от нынешних великих событий? Успех всех этих массовых экстатических движений не следует оценивать на основе того, что от них осталось – иначе мы снова вернемся к романтизму 1968-го. Меня же интересует то, что наступает впоследствии. Проблема заключается в том, что нужно знать: что именно мы сегодня делаем? Поэтому-то я так и восхищался успехами Уго Чавеса. Мы бесконечно говорим о долгосрочной само-мобилизации масс. Я не хочу жить в обществе, в котором буду обязан постоянно политически мобилизоваться. Нам всё в большей и большей степени необходимы масштабные социальные проекты, которые дадут конкретный и долгосрочный результат.

- Вы сравниваете кризис капитализма с экологическим кризисом. Но что такое экологический кризис, о котором вы столь пространно рассказываете в своей работе «В защиту проигранных дел»?

- Мне не нравится вся эта мифология экологического движения, участники которого считают, что человеческий империализм уничтожает природный баланс или что его нарушает эксплуатация природы. Я предпочитаю, скорее, левый дарвинизм, который утверждает, что природа не существует как некий гомеостатический порядок или как некая Мать-Земля, баланс которой нарушается из-за вмешательства человека. Я считаю, что нам следует отказаться от такой точки зрения. Я наоборот, полагаю, что природа безумна и движима естественными катастрофами. Природа – это сплошной хаос. Однако это не означает, что мы не должны стараться предотвратить катастрофу – как раз наоборот. И в этом отношении ситуация сейчас крайне тревожная. И, все же, необходимо отбросить экологическое морализаторство и сам взгляд на природу, как на гомеостатическую структуру.

Теология в ее традиционной форме более не способна исполнять свою основную функцию – устанавливать фиксированные границы. Взывания к богу больше не работают – теперь ту же функцию начинают исполнять взывания к Природе. У меня нет каких-то грандиозных вариантов решения данной проблемы, но в качестве первого шага полезно было бы отказаться от «экологического образа жизни» - это лишь индивидуализирует экологический кризис, что мы видим на примере призывов к утилизации и вторичной переработке. Словно бы этого достаточно для достижения поставленной цели! Ведь ничего кроме воспроизведения чувства вины это не дает. Меня гораздо больше интересует то, как нам предотвратить в будущем вызванное климатическими изменениями массовое переселение. Ответ на этот вопрос меня интересует гораздо больше, чем бесконечные разговоры о вторичной переработке.

- Вас всегда интересовал вопрос о демократии. Ссылаясь, как на Платона, так и на Хайдеггера вы часто старались показать иллюзорный характер демократии. Следует ли попытаться возродить идею демократии или же вы считаете, что нам лучше совсем отказаться от нее?

- Всё зависит от того, что именно мы подразумеваем под словом демократия. Демократию в ее нынешнем виде сейчас все чаще начинают оспаривать, что и является одним из наиболее важных уроков движения «Оккупай Уолл-стрит». И даже если сейчас оно сошло на нет, то у него, все-таки, были два правильных посыла. Во-первых, движение всячески противилось тому, чтобы стать «движением одной проблемы», что уже было конкретным признаком того, что в нашей нынешней экономической системе существуют серьезные неполадки. Во-вторых, движение «Оккупай» продемонстрировало, что наша политическая система не достаточно сильна для того, чтобы эффективно справляться с такими экономическими сбоями. Если мы позволим нынешней глобальной системе развиваться самостоятельно, то возможен наихудший вариант – новый формы апартеида и новые формы социальной сегрегации. Полагаю, что вечный брак капитализма и демократии близок к расторжению – до окончательного разрыва осталось всего несколько лет.

- И что же займет опустевшую нишу?

- Сейчас мы имеем демократию, лишенную всяческого значения. Однако я при этом не выступаю за то, чтобы полностью отбросить саму эту идею. В определенных ситуациях я могу быть очень даже про-демократическим. В этом смысле я не выступаю за систематический отказ от участия в выборах. Иногда это может быть очень полезно – как, например, в Парижской Коммуне или, скажем, если представить себе победу СИРИЗА на выборах в Греции. Это был бы замечательный демократический момент. Однако сейчас мы имеем дело с кризисом демократии, который надо как-то преодолеть. Вспомните, какой шок в Европе вызвало предложение Папандреу провести референдум (по поводу введения мер экономии в обмен на финансовую помощь Евросоюза прим. пер.). Выбором электората ведь обычно манипулируют – для этого существует масса разных способов, однако может случиться и то, что мы сможем сделать что-нибудь подлинно демократическое. Поэтому я в принципе не против самой идеи демократии.

- Вы критикуете Европу за то, что в ней совсем нет «идеологической страсти». Чем, по вашему мнению, это вредит Европе в ее нынешней форме?  

- Есть три Европы. Европа технократическая в принципе не плоха. Однако, в конечном счете, предлагаемый ей вариант единства – это фасад, который способен лишь обеспечить выживание самих европейских технократов. Есть еще популистская ксенофобская Европа, жестко настроенная против иммигрантов. Однако наибольшую опасность, по моему мнению, представляет третья Европа – это сплав экономической технократии (мультикультурной и либеральной в своей основе) и идиотского патриотизма. И самый зловещий тому пример – Италия Берлускони. Однако у меня складывается впечатление что мы, европейцы, все-таки уже устали от этого постоянного самобичевания. Мы должны гордиться базовыми принципами Европы и суметь их защитить – это европейские ценности, берущие начало в идеях равенства, феминизма и радикальной демократии. Великие антиколониальные движения тоже ведь были инспирированы Европой. И сейчас наша единственная надежда – инспирировать другую идею Европы.

- Вы, стало быть, выступаете за новый политический волюнтаризм?

- Сама логика истории сейчас не нашей стороне. Если мы позволим ей развиваться своим чередом, то она будет вести нас к реакционному авторитаризму. И в этом отношении отправной точкой для нас должен быть анализ Маркса. Однако не следует упускать из виду и другие вопросы, которые поднимал, например, итальянский автономист Маурицио Лаззарато, который утверждал, что повседневная идеология подает нам наше рабство, как свободу. Он, в частности, демонстрирует, как ко всем нам относятся, как к капиталистам, которые как бы инвестируют в свою жизнь. Задолженность предполагает ведь дисциплинированность должника – и сегодня именно это средство используют для сохранения контроля над индивидуумом, давая ему при этом иллюзию свободного выбора. Даже сама неустойчивость нашей карьерной лестницы или постоянная социальная незащищенность подается нам, как шанс вновь найти себя через пару-тройку лет. И ведь это неплохо работает.

- Многие интеллектуалы (в том числе и вы) утверждают, что коммунистическая идея еще не исчерпана. Есть ли у этой идеи будущее, несмотря на то, что она часто подвергалась вульгарному упрощению?

- Для определения горизонта наших надежд мы должны продолжать использовать слово «коммунизм». Это аксиома. Современные либералы-антикоммунисты не способны ведь даже внятно сформулировать какую-нибудь реальную критику коммунизма. Теория заложенного в теории коммунизма «тоталитарного соблазна» - это лишь нелепый и теоретически не обоснованный психологизм. Именно поэтому я как-то сказал Бернару Анри-Леви, что он не в достаточной мере антикоммунист. Я знаю лишь одну работу – «Повседневный сталинизм» - которая достаточно информативна и интересна в этом отношении. Да, действительно всякие жуткие режимы пытались легитимизоваться на основе работ Маркса. И тут слишком уж легко возразить, что это на самом деле был не настоящий марксизм. Все равно ведь остается вопрос: как такое стало возможно?

С другой стороны, эта проблема не должна быть причиной для отказа от Маркса. Это лишь необходимая предпосылка для повторения того же процесса, но уже по-иному – повторения тех же действий в измененной форме, оставляя неизменными предпосылки. Слово «социализм» в данном случае не подходит – Гитлер тоже называл себя «социалистом». Как говорит мой друг Ален Бадью, «всякая подлинная идея вызывает расхождения», но ошибки прошлого должны заставить нас быть более разборчивыми в использовании терминов.

Николя Дютен

L’Humanité

Перевод Дмитрия Колесника

Читайте по теме:

Славой Жижек. Сердце больше жизни

Славой Жижек. Спасите нас от наших спасителей

Джоди Дин, Марко Дезериис. Движение без требований?

Дмитрий Колесник. Интервью с Джоди Дин 

Славой Жижек. Прогнило что-то в европейском королевстве…

Кэти Энгельгардт. Интервью с Славоем Жижеком

Славой Жижек. Скромная просьба о просвещенном катастрофизме

Петр Дудек, Ян Рихтер. Интервью с Славоем Жижеком

Сантьяго Сабала. Быть коммунистом в 2012-м

Славой Жижек. «Наступают опасные времена»