Объекты ненависти

Меня можно назвать сверстником современной России. Когда распался СССР, я был уже в достаточно взрослом возрасте, чтобы хотя бы в общих чертах осознавать происходящие вокруг перемены – но, увы, еще не мог понимать их причины. На моих глазах, шаг за шагом, формировалась новая общественная идеология победившего в контрреволюционном перевороте класса, быстро утверждающего свое господство. Надо отдать буржуазии должное – идеология эта имела, по преимуществу, позитивный смысл. Частный бизнес – особенно малый, – небольшая торговля, производство или фермерство, с точки зрения неискушенного человека действительно, вроде бы открывали перед ним новые, ранее отсутствующие перспективы. То, что на этом фоне происходило беспрецедентное разграбление общественной собственности, в действительности, эту идеологическую установку ничуть не видоизменяло – поскольку она предназначалась не для грабителей, а для их жертв.

На этом фоне происходил невиданный расцвет всяческого «национального возрождения», которое коснулось как русской части «пишущей общественности», так и интеллигенции различных «национальных меньшинств». Националисты всех мастей, которые копили застарелый шовинизм, национальную ненависть и ксенофобию, тотчас вылезли наружу, как тараканы на кухне, когда на ней выключают свет. Поскольку, подобно рыночной пропаганде, национальная рознь оказалась весьма востребованным «товаром» на рынке новой идеологии.

Время шло, и цели, инструменты и характер идеологии постсоветской буржуазии постепенно менялись. Мелкие предприниматели стали теперь не в чести – несмотря на регулярное бормотание об их поддержке, сама жизнь все чаще и чаще демонстрировала ларечникам, мелким производителям, «извозчикам» и прочим «маленьким собственникам», что они чужие на этом празднике жизни. Подлинным ее хозяевам были нужны не хозяйчики, а наемные работники. В свою очередь, националистический «парад суверенитетов» ограничился разделом бывших союзных республик между тамошними «национальными элитами». После многих лет кавказской войны ситуация в этом регионе стабилизировалась. Национализм постепенно становился все более маргинальным – поскольку монополизированный капитал уже не был заинтересован в разрушительном воздействии межнациональных разборок. Однако, правящий класс, конечно же, не думал отказываться от столь действенного инструмента. Просто, как в вопросах бизнеса, прерогативу решать, кто свой, а кто чужой, взяли на себя крупные собственники, государственные чиновники-бюрократы и силовики.

Но особенно примечательно то, что идеологию национализма взяла на вооружение и та часть буржуазных идеологов, которым не досталось места у властной кормушки. При всей своей задекларированной вражде к режиму, оппозиционные постсоветские правые не только не отбросили используемую им националистическую риторику, но, напротив, многократно её усилили, сделав ксенофобию одним из столпов своей идеологии.

Практически в каждом тексте правой оппозиции, среди ритуальных обвинений власти в коррупции и беззаконии, в обязательном порядке обозначена «проблема межнациональных отношений», которая практически одинаково волнует и провластных «консерваторов» и критикующих их «либералов». При этом, национализм и расизм почти всегда приобретают выраженный «социальный» оттенок. Иногда это снисходительное презрение к «совкам» и «рагулям» из экономически неблагополучных регионов страны, иногда – мигрантофобия в старом стиле: «понаехали тут» и «Москва для москвичей», или прямая попытка представить соседние народы виновниками всех наших бед. Причем, те же самые шовинистические настроения демонстрирует правая интеллигенция других постсоветских стран.

Мало того – с ростом общей напряженности, возникшей в результате борьбы западного и российского капитала за влияние на постсоветском пространстве, эта риторика стала приобретать все более агрессивный и кровожадный характер. Отныне мало было назвать соседей их старыми обидными национальными кличками, вроде «хохла» или «кацапа», которые во многом потеряли прежний оскорбительный характер. В языке ненависти появляются новые термины: «ватник», «укроп», «колорад». Буржуазные публицисты и блогеры заимствовали их из вульгарного жаргона социальных сетей – и, без малейшего смущения, тут же пускали в дело. Эти слова расчеловечивали – «ватник» и «укроп» переставали быть людьми в полном смысле этого слова. В ходе войны на Донбассе обе стороны всячески подчеркивали этот момент – выражения «жечь вату» и «крошить укроп» стали совершенно обычными в новостных сводках. Хотя, здесь не было ничего нового – достаточно вспомнить Югославию, где проживавшие в одной стране и говорящие на одном языке люди несколько лет с дикой ненавистью резали друг друга, также сопровождая это дегуманизирующими, оскорбительными выражениями.

Еще одним объектом ненависти стали беженцы из Африки и Ближнего Востока, поток которых особенно вырос в прошлом году. И «либеральная», и «консервативная» публика, будто сговорившись, стращает нас «варварским нашествием», которое приведет к гибели «обреченной на исламизацию белой Европы». Причем, постсоветские буржуа переживают по этому поводу даже больше, чем европейские правые. После террористических актов в Париже и недавних нападений на новогоднем празднике в Кёльне, где неизвестные (среди которых могли быть и беженцы) атаковали и изнасиловали женщин, градус ксенофобской риторики превысил все мыслимые пределы. Уровень мигрантофобии и исламофобии в интернете настолько вырос, что подчас возникало желание выглянуть в окно – не разгуливают ли там «сексуально-озабоченные арабы», которых каким-нибудь ветром занесло из Германии в наши заснеженные края? Каждый правый блоггер, журналист и просто «знаток исламского вопроса» не преминул высказаться по этой животрепещущей теме, которая оказалась для нашего общества намного важнее, чем очередной обстрел Горловки или занесенные снегами авто на трассе под Оренбургом. И даже те, кто, вроде бы, совсем недавно сочувствовал страдающим от натовских бомбардировок ливийцам, или спасающимся от исламских фанатиков жителям Сирии, требуют депортировать беженцев и огородить Европу сплошным забором, через который следует пускать только «приличных людей».

На самом же деле, все эти разнообразные формы ненависти, которые демонстрируют нам по всякому поводу «консервативные» и «либеральные» правые – в не зависимости от того, находятся они в оппозиции или во власти – сублимируют в себе социальные противоречия и классовую ненависть буржуазии, направленную против ее исторического врага и против ее собственного народа. Это ненависть к бедным и угнетенным, ненависть к рабочему классу, на который наклеивают клеймо «совкового быдла», ненависть к пережитками социального государства, к советскому интернационализму, с его «дружбой народов» и помощью странам Третьего мира, ненависть к плановой экономике, которая функционировала в общественных интересах.

Они не просто так ненавидят этот советский опыт – ведь он несет для них серьезную и большую угрозу. Как не живописуй черные и кровавые страницы советского прошлого, сколько ни вспоминай многочисленные недостатки советского строя – талоны и очереди в любом случае выглядят не такой большой проблемой, как безработица и веерные отключения тепла зимой. Сколько не объясняй человеку, что рынок дает ему бесконечное число возможностей, жизненные реалии все равно склоняют его к мыслям о том, что потолок его возможностей в этом обществе жестко ограничен – тогда как капиталист может позволить себе буквально все. Хотя все его достоинства состояли в умении вовремя хапнуть то, что плохо лежало.

В любом городе за пределами столичных агломераций постсоветских стран вы услышите от среднего человека, рабочего, служащего или пенсионера, именно это. Они слишком образованы и житейски опытны, чтобы петь осанну рыночным реформам и их последствиям для страны. Дают о себе знать «фантомные боли» девяностых годов, которые ассоциируются у наших людей с безнадегой и нищетой. Но и опыт 2000-х ничуть не менее наглядно показал людям, что закон в любом случае стоит на стороне богатого, а бедный трудящийся человек не может повлиять решительно ни на что.

Все это создает непроходимую стену между поборниками безграничной рыночной свободы и малообеспеченным трудящимся большинством. Они будто живут в разных мирах – слушают разную музыку, смотрят разное кино, одеваются в одежду, которая моментально выдает принадлежность к той или иной социальной прослойке, имеют разный круг общения и интересов.

У «либералов» правого лагеря нет никакой надежды прийти к власти через выборы, получив поддержку большинства граждан. А «консерваторы» четко осознают, что их власть преимущественно держится на мощи карательного аппарата, а в критический момент массы оставят их без поддержки – как это случилось с Милошевичем, Шеварднадзе или Януковичем.

Именно поэтому они нуждаются в национализме – чтобы внушать согражданам ненависть к «чужим» и «другим», мобилизуя их на свою поддержку. Этот союз рабов и господ требуется скрепить кровью. И слова из языка ненависти нужны для того, чтобы материализовать эту ненависть через войну, к которой всегда призывает в итоге любая националистическая, расистская, ксенофобская риторика. Именно она роднит рафинированного экономиста, журналиста-тусовщика, светскую диву и, казалось бы, совершенно чуждых им погромщиков из Бирюлева или боевиков «Айдара» или «Азова». Правая, рыночная и «конкурентная» картина мира попросту не совместима с интернационализмом и гуманизмом советской эпохи, которые стремятся запретить, маргинализовать, растоптать – если потребуется, вместе с теми, кто выступил против национальной ненависти и вражды. И чем более очевидным становится кризис системы капитализма, тем выше градус шовинистической истерии, которую вполне сознательно раздувают пропагандисты.

Возникает вопрос – а что же делать в этой ситуации коммунистам, и миллионам постсоветских рабочих – наших братьев и сестер по классу?

Ответ прост – хотя он, увы, не сулит нам простых решений.

Единственный наш инструмент – классовая солидарность. Каждому из нас необходимо вновь, по-настоящему осознать эти заезженные и уже успевшие надоесть кому-то слова.

«Вегетарианские» времена, когда мы могли бы позволить себе тактику выжидания и соглашений с классовым врагом, приходят к концу. С правого фланга нет никакого запроса на компромисс – правые даже не пытаются его отыскать. Не будь за нашими спинами миллионов тех самых «ватников и совков», они давно бы уже пустили под нож все то, что хотя бы в чем-то напоминает им о ненавистном советском опыте. Ведь он свидетельствует о том, что альтернатива капитализму возможна, а волчьи законы и кулачное право рынка могут и должны оказаться на свалке истории.

Сила рабочего класса наших стран, в действительности, огромна – как огромен и его революционный потенциал. Правые готовы пойти на все, чтобы ее нейтрализовать. Поэтому нам необходимо преодолевать свою инертность, и действовать в духе времени – создавать единую коммунистическую организацию, открыто декларировать свои цели, отбрасывать все ненужное, обучаться марксистской теории, самодисциплине, искусству экономической и политической борьбы.

Времени у нас уже нет. Война уже идет.

Михаил Белов

Читайте по теме:

Андрей Манчук. Фото девяностых

Александр Панов. Этюды о геноциде

Георгий Комаров. Плач по «Старой Европе»

Борис Рудь. Ода Зависти

Аннели Бунтенбах. «Часто это граничит с работорговлей»

Дмитрий Колесник. Грани заробитчанства

Яна Завацкая. «Быдлонаселение»