«Черный Лукич». Трудно воевать

От редакции. В эти зимние дни, почти четверть века назад – 22-24 февраля 1988 года – Егор Летов записал у себя на омской квартире альбом своего друга Вадима (Димы) Кузьмина из группы «Спинка мента», известного под творческим именем «Черный Лукич». Альбом «Кончились патроны», в записи которого принимали участие Летов, Янка и Кузя Уо, стал одним из самых политизованных альбомов в истории «русского рока». «Часть композиций представляла собой либо усиленный антикоммунистическими лозунгами хардкор, либо жесткие и злые гитарные марши – с текстами, посвященными кровавым событиям времен Октябрьской революции и сталинского террора» – пишет об этом современный рецензент. Песни Черного Лукича – «Мы идем в тишине», «Мы из Кронштадта» («Черный Лукич»), «Суконный коммунист», «Сталинские дети», «Р.С.Д.Р.П. (б)», «Будет весело и страшно», «Сталин – Партия – Комсомол» стали боевыми гимнами анархо-панковской молодежи. Тем более, что многие из них вошли в постоянный репертуар Егора Летова – а трек «Мы идем в тишине» можно считать одной из самых известных песен в его исполнении.  

Но уже спустя несколько лет многие панк-музыканты этой «сибирской» волны стали активными участниками российского «левопатриотического движения» первой половины девяностых годов, участвуя в акциях Ампилова, Зюганова и Лимонова. Стараясь объяснить этот резкий и парадоксальный крен, биографы Летова обычно поясняют его пресловутым принципом «я всегда буду против» – то есть, некоей хронической оппозиционностью к любой власти и любому режиму,– пытаясь превратить «советский патриотизм» в некую анархическую позицию. На деле же, этот патриотизм с неизбежностью заполнил собой идеологический вакуум тогдашнего стихийного антикапиталистического сопротивления наступающей на всех фронтах рыночной реальности – в условиях, когда марксизм оставался идеологией горстки разбросанных по стране маргиналов, не соединенных в те времена даже интернетом. В то время в бывшем СССР не возникло иное движение, которое востребовало бы талант этих музыкантов. Именно это, а не так называемый «разрыв поколений», поясняет переход от квазианархистского антикоммунизма к этому консервативному «советскому патриотизму», обусловивший идеологические различия между анархо-панком восьмидесятых и его внуками начала второго десятилетия 21-века.  

Летов, Янка, Лукич, Олег Азегов в Киеве у Олега Древаля. Июль 1987 года

Предисловие автора. С ним можно говорить долго и при этом разговор не идет по кругу. Первое впечатление от этого человека – этакий добродушный здоровяк, «исконный русский мужик», напрочь лишенный позерства и богемных ужимок. Передо мной, в гримерке луганского клуба «У дяди Джо», сидел, нога на ногу, последний из могикан того поколения русского панк-рока восьмидесятых, которое уже ушло в прошлое вместе с Егором Летовым, Янкой Дягилевой и Дмитрием Селивановым. Вадим Кузьмин, которого друзья, знакомые и поклонники по всему бывшему союзу зовут по-свойски, Дима или Лукич. С недавних пор уже не Черный, о чем напоминает его персональный сайт. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.

За четверть века на сцене Вадим Петрович написал огромное количество песен, вошедших в золотой фонд русского рока. Его альбом «Кончились патроны» – среди ста лучших магнитоальбомов советского рока, а альбом «Мария» в 2003 году был признан музыкальной прессой Москвы лучшим альбомом года. Тем не менее, Лукич охотно признается в том, что часто выступает за смешные для музыканта его уровня гонорары и не видит большой беды в том, что так и не смог стать в доску своим для «зараженного логикой мира». Последние семь лет он живет в российской глубинке, вдали от столиц. Тем интереснее мне было услышать этот «голос из подполья». Признаюсь, я по полной воспользовался выпавшим мне случаем и говорили мы (втрое дольше заранее оговоренного, кстати) обо всем на свете: о Летове, не будь которого, возможно, не было бы и Лукича; о свободе и несвободе творческого человека в условиях капитализма; о Зюганове, который упустил шанс стать «крестным отцом» русского «Красного Клина»; о Шевчуке и Лимонове; о последнем альбоме Димы; о роли интернета в популяризации некоммерческой музыки.

Бросается в глаза пессимизм Лукича по поводу процессов в наших странах. Его можно было бы списать на возраст, мол, старческое брюзжание и все такое. Но человек, написавший однажды о том, что «трудно есть свободу из пустой тарелки», наверное, знает, о чем говорит. Трудно воевать, да.

И еще один момент, мимо которого пройти нельзя. Имея репутацию левого музыканта, Кузьмин вряд ли пришелся бы со своими оценками, суждениями, набором жизненных ценностей — консервативных, в общем-то, ценностей — семья, дети, патриотизм, ко двору многим сегодняшним «новым левым». Мне он показался предельно далеким от всяких новомодных, кричаще левацких, вывезенных с Запада субкультурных трендов и жизненных установок. Вряд ли он был бы сегодня в одних рядах с авторами недавней скандальной выставки актуального искусства в Могилянке. Возможно, я ошибусь, но если бы многие нынешние панкующие студенты с Лукичем пообщались вне концерта, на общеполитические, так сказать, темы, то не избежать ему от них эпитета «совок». Впрочем, допускаю, что это лишь мои личные, субъективные, ощущения и впечатления. Но после нашего разговора для меня не осталось никаких вопросов по поводу того, почему Дима пел за Зюганова в 90-х. Вероятно, советско-патриотический дискурс КПРФ в то время был весьма созвучен мироощущениям музыкантов его круга.

При этом, сам он, как человек достаточно простой и большую часть времени отдающий музыке, наверняка не предавался таким глубоким рефлексиям на эти темы, и все вышесказанное выражено у него в достаточно простых – не побоюсь этого слова, обывательских максимах. Мне показалось, что для Димы важны такие моменты, как справедливость, в первую очередь социальная, свобода – не регламентированная процедурная свобода западного типа, – а такая русская воля, вольница, что-то пугачевско-разинское.

Ну вот, что-то меня на психоанализ потянуло. Наверное, пора закругляться и дать слово самому Лукичу.  

 «Я счастливее Егора»

— Своеобразие эпохи конца 80-х было связано с такими людьми, как Егор, Янка, Ник Рок-н-ролл, Дима Селиванов, Рома Неумоев. К сожалению, многих из них уже нет на этом свете. Когда мы начинали, в панк-секции новосибирского рок-клуба было три группы: «Путти», «Бомж», из Академгородка, и «Спинки мента» – моя первая команда. Нас было двое: я и Роник. Мы с ним один институт закончили, инженерами были, на заводах работали. Я на «Сибсельмаше», выпускавшем снаряды, а он – на заводе имени Чкалова, выпускавшем самолёты. Потом к нам присоединились бас-гитарист Дюпре и барабанщик Андрей Буданов. В дальнейшем составы неоднократно менялись. Играли мы тогда на квартирах друзей. Не всегда хорошо, но от души. У нас не было таких возможностей, как у сегодняшней молодежи. Сегодня хорошие инструменты гораздо доступнее. Любая гитара за 200 долларов, которая продается в любом музыкальном магазине – она лучше тех «дров», на которых мы играли. Чем меньше физических усилий тебе приходится затрачивать на извлечение звука, тем лучше это влияет и на качество и на драйв. Плюс, сейчас есть видеошколы игры на гитаре. Это классно. Культура звука, хорошие тексты, все это дает плоды. И, тем не менее, нашему поколению повезло – мы родились вовремя. Сегодня талантливому музыканту легко купить гитару, и научиться на ней играть, но при этом невозможно пробить дорогу к слушателю.

Я может в чем-то даже счастливее Егора, потому что он стал заложником своей славы. И он не мог себе позволить такую свободу творчества, как я. Я человек невеликий, и поэтому могу записать совершенно непохожий на все, что я делал прежде, тихий, спокойный альбом «Мария». Я себе все могу себе позволить. А вот он – нет. У него были мысли, я это знаю, завершить панковский этап и «выкупить» себе свободу творческую – но, по-моему, он просто не успел ею воспользоваться.

— Правда, что вас развели его политические взгляды?

— Нет, ни в коем случае. Просто однажды, в середине 90-х мы с Егором поговорили, и я от себя решил, что нам вместе работать не стоит. Что же до политики, то я уже как-то говорил в одном из давних своих интервью, что Егор, не имея глубокой основы своего творчества в вере, волей или неволей работал на силы зла. А когда это видишь, быть его соучастником неохота. Хотя для меня Егор до самого своего ухода из жизни оставался одним из самых близких друзей.

— Вы имеете в виду Лимонова? Егор некоторое время активно сотрудничал с ним, выступал на сцене с символикой НБП…

— И не от великого ума. Мне вообще понятно все с Лимоновым. Человек всю жизнь прожил на Западе, человек скандалезный, эпатажный по своей сути. Приехал в страну большую, серьезную, где много проблем. Тут надо быть человеком очень мудрым и спокойным, чтобы решать их. Тут надо пожить, понять, что здесь происходит. А не шашкой махать из прекрасного далека. Членом НБП я никогда не был, но, поскольку в этой партии состояло много честных ребят, бойцов, гаврошей таких, то когда их репрессировали, в Белгороде, в Риге, я играл на концертах в их поддержку. Играл совершенно искренне, от души, потому что считал, да и сейчас в этом уверен, что это люди, боровшиеся за социальную справедливость. Искренность же Лимонова у меня вызывает большие сомнения. Поэтому в партию я не вступил.

—А приглашали?

— Я не настолько значимый человек, я им был не нужен, очевидно.

— Ну а сейчас вам не поступало предложений о выступлениях в чью-то поддержку? От Зюганова, по старой памяти…

— Не-е-т, что вы! (смеется) — Да они уже все там договорились обо всем. Зачем тратить деньги на меня? И, слава Богу. Хотя был в моей жизни эпизод, связанный со вступлением в партию… Но это скорее не всерьез, а анекдот такой. Один мой хороший и очень близкий друг новосибирский занимается политикой. Когда они ячейку основывали в Новосибирске, у них были инженер, рабочий, врач и им нужен был представитель творческой интеллигенции. По-моему, это была партия «Справедливая Россия». И друг мне говорит: «Дима, напиши заявление. Зачем я буду искать каких-то людей, ты уже известный человек, музыкант»…Ну вот я и вступил. Только лишь для того, чтобы поддержать друзей.

«Я из тех людей, кто за автомат берется вынужденно»

— В конце 80-х можно было сходу отличить, скажем, питерский рок от сибирского или уральского. Сегодня сохранилось это своеобразие? Или региональная самобытность ушла в прошлое вместе с той эпохой?

— Сибирь – она как Россия в миниатюре. Этакая маленькая страна, где все разные. Омск-это самый запад, всегда тяготевший к Москве. Томск- это самый север – интеллектуальный центр, как Питер сибирский. Там, по моему, до сих пор больше всего студентов на душу населения, чем где-либо в России. Новосибирск-это сибирская Москва, со всеми плюсами и минусами. А Барнаул – это самый юг Сибири. Может быть, как Ростов, как Украина по отношению к Москве. Там даже – нет-нет, да и маленький зелененький виноград можно увидеть. Ну, хотя бы он растет. Понятно, что эта земля много дает в плане энергетики музыкантам. Весь сибирский панк-рок нашего поколения сильно страдал очень плохим качеством записей, недостатком исполнительского мастерства музыкантов. Но мы брали особенным драйвом, душой, искренностью и эмоциями. Этого не отнимешь.

К тому же Сибирь всегда выделялась на общем фоне своей продвинутостью. Мы очень хорошие друзья с Лешей Могилевским из Наутилуса. Хоть мы и относительно рядом находимся – Сибирь и Урал, но легко понять, что Наутилус Помпилиус, Агата Кристи и то, что делали мы – это земля и небо. Когда мы в 1988 году приехали в гости на фестиваль свердловского рок-клуба, я просто обалдел. Писком моды были Clash и King Crimson- кроме этого они еще ничего не слышали! У нас уже панк прошел, уже постпанк прошел, а чуваки слаще морковки ничего не ели. Ну такой колхоз «Красный лапоть», честно говоря... Вот примерно так я тогда о них думал… Если я скажу, что нам с Егором больше всего на том фестивале понравились ребята из «Чайф» – это о чем-то говорит. Притом, что фестиваль длился три дня, и группы выступали одна за одной.

— Но таких, как Егор Летов и Янка Дягилева уже нет. Молодежь явно не того уровня.

— Я четыре года в Питере провел и после Питера уже семь лет живу в Воронеже. За эти 11 лет целое поколение музыкантов сменилось. Нельзя ждать и требовать каждые пять лет рождения Янок и Егоров. Но все равно, очень много, даже сегодня, музыкантов появляется. Беда в том, что все едут в Москву и почти никто не добивается успеха. Вот недавно выпустили фильм, я его смотрел в интернете — «Сибирский Вудсток» называется. Там даже я где-то есть. Мельком. Я интервью им специально не давал – наверное, какие-то архивные записи брали. И я поймал себя на мысли, что почти половина присутствующих в кадре музыкантов – я даже не знаю, кто это такие. Хотя большинство — из моего родного Новосибирска. То есть, столько воды утекло, что я просто не владею ситуацией. И когда я услышал несколько лет назад, что «Путти» ездили на разогрев группы «Элизиум» в Москву, я это воспринял как личное оскорбление. Потому что мы создали русский панк – абсолютно самобытный, который был непохож на западный и который нес гораздо более глубокую эмоциональную и смысловую нагрузку. Это было явление в культуре, так или иначе. А вот эти все «Наивы», «Тараканы», «Элизиумы» – они копировали западный панк, причем, в основном его внешние атрибуты – косухи, гребни. У них достаточно поверхностные тексты, очень много внешнего, показного и очень мало внутреннего. И мне обидно, что с уходом многих людей из нашего поколения даже старики наши вынуждены ради куска хлеба ехать на разогрев какого-то «Элизиума», хотя «Элизиум», по большому счету, вообще не имеет права находиться, скажем, с «Путти» на одной сцене. Потому что это люди совершенно разного потенциала и глубины.  

— Вы клубная команда, выступаете в основном, на небольших сценах. Легко ли находить контакт с аудиторией? «Заводятся» с первого раза?

— Когда как. В нашем репертуаре есть песенка шуточная – «Стеклышко». Автор ее «Дядя Го» – группа такая из Барнаула. Она состоит из одного куплета. И с ней связана одна забавная история. В 1998 году мы колесили по Горному Алтаю. Министр культуры этой автономной республики выделил нам автобус, водителя, мешок крупы, мешок муки. Ездили по деревням, бесплатно играли концерты. Этой песней мы всегда заканчивали концерт. Мы ее повторяли до тех пор, пока люди в зале не начинали подпевать. И был случай на концерте в Усть-Коксе – есть такая деревня, знаменитая тем, что там Лимонова арестовали. Так там народ попался упертый и, по-моему, на двадцать седьмом куплете они поняли, что если они не начнут подпевать, то мы не уйдем со сцены. А песня хоть добрая, хорошая, но двадцать седьмой куплет я пел уже с таким легким осатанением…

— Можете вспомнить самую маленькую аудиторию, перед которой приходилось выступать?

— В 2008 году был у меня концерт в Свердловске. Там был очень плохой организатор – сам из Челябинска, звали его Гарри Ананасов. Рекламы не было никакой, афиши не расклеены, меня никто не встретил… Я поел на автовокзале, потом взял такси, долго искал тот клуб. Есть у меня знакомые чуваки из Ижевска – там не так далеко. Эти ребята могли спокойно на мое выступление собрать у себя в городе человек 200. После того концерта они со мной спорили, сколько пришло людей. Один говорил, что 300, другой – 500. «Нифига, – сказал им я. – Вы оба проиграли: ВОСЕМЬ!» Это самый маленький мой концерт.

— А самый большой?

— Фестивальные выступления... Но, там же непонятно, кто на кого приходит. И каждый музыкант, естественно, тешит себя мыслью, что это он столько людей собрал. Хотя вот были фестивали, на которые собиралось тысяча – полторы, и мне казалось, что большинство меня слушало. Если же говорить о сольниках, то максимальная аудитория была 250-300 человек.

— Сравнивая «Спинки мента» и последний ваш альбом «Полярная звезда», вышедший в прошлом году, я поймал себя на мысли, что это две совершенно разные группы. Как в одном человеке могут уживаться «В Ленинских горах» и «Зеленая кошка»?

— А чего вы хотите? «Спинки мента» – это 1987 год. А сейчас 2012-й. Четверть века прошло! Конечно, я изменился. Стал спокойнее, лиричнее. Я из тех людей, кто за автомат берется вынужденно. Скорее созидатель, а не разрушитель, по своей сути. Я мирный человек. Но бывают случаи, как у нас было в 1993 году, когда для того, чтобы у тебя, у твоих детей и у твоей страны было будущее, ну, наверное, пришлось бы взяться за автомат. Я достаточно далеко ушел от панка. Как будто на другую сторону планеты перешел. Конечно, когда человек приходит на еще того, старого Лукича, приходит на мой концерт услышать панк и слышит то, что я пою сейчас… Я думаю, тех людей, которые ничего не слышали кроме моих ранних песен — их ждет великое разочарование.

 «Честному человеку в этой стране должно быть плохо»

— Из вашего круга один только Егор вышел за рамки музыкального гетто. Все остальные, вы в том числе, так, по сути, и остались в андеграунде, и здесь ничего не изменилось с позднесоветских времен. Єта раздвоенность, она объективно существует. С одной стороны ваши песни знают, вы имеете круг постоянных и преданных поклонников, практически в каждом городе, куда вы приезжаете.

— Но он маленький (смеется).

— С другой стороны, вас нет в ротациях, не увидишь на центральных каналах ТВ, в журналах. Комфортно ли вам в нише этакого музыкального артхауса? Каково это вообще – быть человеком широко известным в узких кругах?

— Хороший вопрос. Я не очень разбираюсь в том, что такое артхаус, но, наверное, так и есть. Бывают, конечно, исключения. В прошлом году пригласили на довольно рейтинговое ток-шоу. Среди гостей там был Макаревич, еще кто-то… Причем, когда мне позвонили с канала, я поначалу так удивился! Говорю девушке: «Вы случайно номером не ошиблись, ничего не перепутали? Вы знаете, кого вы зовете?» В ответ я услышал: «Дима, мы вас очень уважаем, ваши мелодии у нас в телефонах, в рингтонах». Есть у нас журналисты, которые в меру своей свободы, хотя бы частичной, могут себе позволить приглашать любимых музыкантов. Но их мало. Все задавлено попсой, коммерцией, как могильной плитой. Мне нравится, как я живу, что пишу. Меня все устраивает.

Зачем ты берешься делать музыку? Цели и мотивы. На самом деле, это такая достаточно важная вещь, особенно для молодых музыкантов. Если ты пришел, чтобы стать звездой, наверное, здоровая музыкальная амбициозность – это не так плохо. Но дело в том, что у нас ужасные страны и ужасное время. И здесь, чтобы стать звездой мало таланта и везения. Здесь тебе потребуется пройти через множество унижений и практически невозможно в итоге остаться собой, как музыканту. И меня в этом плане меня абсолютно устраивает то, что я не связан какими-то обязательствами перед большими деньгами. Я имею возможность играть там, где я хочу (стучит по дереву— авт.) с теми, с кем я хочу, и так или иначе, семья с голоду еще не умерла. А то, что денег мало... Ну так крыша над головой есть, дети сыты и, слава Богу.

— Положа руки на сердце, снятся стадионы, полные зрителей, пришедших на Лукича?

— Мы все – музыканты – считаем себя недооцененными. И я тут не исключение. Неудовлетворенность – это нормальное состояние музыканта. Я знаете, что думаю? Времена сейчас окаянные и было бы крайне противоестественно, если бы в такой стране, как сегодняшняя Россия, с такой властью, с таким отношением к людям, я бы вдруг стал популярным артистом. Это просто невозможно. Честному человеку должно быть плохо в этой стране. Ну, к сожалению, так получается.

Беседовал Алексей Блюминов 

Продолжение интервью.

Читайте по теме:

Андрей Манчук, Виктор Шапинов. Интервью с Сергеем Жаданом

Илья Власюк. Интервью с Псоем Короленко

Андрей Манчук. Интервью с Сергеем Летовым

Андрей Манчук, Дмитрий Колесник. Интервью с группой «Bandista»

Кейт Кампайна. Интервью с Томом Морелло

Дмитрий Райдер. Интервью с Лехой Никоновым

Андрей Манчук. Интервью с Алексеем Цветковым