Феминистки потогонных фабрик

С тех пор, как была опубликована моя книга, меня часто спрашивают, что такое «феминизм соблазненный»? Кто соблазняет феминизм и зачем? Вопрос этот сложный, имеющий несколько измерений. Здесь я рассматриваю два из них: использование дешевого женского труда в экспортно-производственных зонах (ЭПЗ) и утверждение, будто бедность в странах третьего мира может быть преодолена  через улучшение положения отдельных женщин, а не через государственное регулирование экономики.

Работодатели, правительства и международные финансовые организации (например, Всемирный  банк и Международный валютный фонд) научились использовать один из основополагающих принципов современного феминизма – право женщин на оплачиваемый труд – для оправдания трудоустройства женщин на унизительную и нередко опасную работу.

Глобализация промышленности привела к перемещению производства одежды, обуви, электроники и других товаров в страны Глобального Юга с их низкооплачиваемыми работниками. Многие из этих производств располагаются в ЭПЗ – разновидности зон свободной торговли, где бизнес освобожден от большинства налогов, пошлин, требований к условиям труда, технике безопасности, санитарно-гигиеническим нормам. Эти зоны покровительствуют работодателям через антирабочие структуры, предоставляя иностранным инвесторам покорную и преимущественно женскую рабочую силу.   

Признание женского труда законным в богатых западных странах позволило фабрикантам из Китая, Вьетнама, Малайзии  представлять использование ими преимущественно женского труда  соответствующим распространенной среди феминисток уверенности  в освободительной роли оплачиваемой работы. В самом деле: как часто мы слышим, как Николас Кристоф из «Нью-Йорк Таймс» защищает подобные заводы, называя их шансом для женщин?  «Что лучше? – интересуется он у читателей. – Такая работа  – или женщины, которые копаются в горах мусора в поисках еды или вещей, которые можно продать?»

Использование дешевого женского труда в экспортной промышленности не ново – впервые оно было внедрено в Южной Корее во времена так называемого экономического чуда, когда женщин массово отправляли с ферм на заводы. В 1989 году политэкономист Элис Амсден показала, что одной из ключевых предпосылок успешной южнокорейской индустриализации был разрыв между женскими и мужскими зарплатами.   

Гендерно-зависимая структура заработной платы,  которая позволила получить сверхприбыль  американским компаниям вроде Фэрчайлд и стала доминирующей в южнокорейской электронной промышленности, затем распространилась повсеместно. 

Вскоре после изобретения кремниевого чипа в 1958-59 Фэрчайлд открыл первый зарубежный полупроводниковый завод в Гонконге, а в 1966 этот завод переместился в Южную Корею. Дженерал Инструментс передислоцировал свое производство микроэлектроники на Тайвань в 1964 году, а в 1965 многие хайтек-компании переместили заводы на границу между Штатами и Мексикой, открыв первые макиладоры. В следующем десятилетии примеру последовали Сингапур, Малайзия, Филиппины; в конце 70-х годов к ним примкнули страны Карибского бассейна и Южной Америки.   

Как только ТНК, привлеченные правительственной рекламой  «ловких пальчиков» местных женщин-работниц, переместили производства за океан, резко выросло количество и разнообразие товаров, произведенных низкооплачиваемой женской рабочей силой.

Сверхприбыли неизбежно сопутствовали неудовлетворительным условиям труда в новых ЭПЗ. Когда в 90-х годах всплыла информация о нечеловеческих условиях, в которых работали женщины на подобных заводах,  во всем мире начались масштабные протесты против возвращения потогонных фабрик. Наоми Кляйн даже считает, что всемирное движение за справедливость во многом обязано своим происхождением  именно протестам против условий, в которые были поставлены рабочие, производившие товары известных брендов на заводах ТНК вроде «Найк».    

Началась серьезная дискуссия о преимуществах и недостатках ЭПЗ. Некоторые исследовательницы-феминистки (например, Патриция Фернандез-Келли) осудили крайнюю эксплуатацию трудящихся женщин в экспортных анклавах. Другие (например, Линда Лим и Наила Кабир) защищали ЭПЗ как возможность выбраться из патриархальной семьи или как источник большего дохода, чем женщины могли бы получить на кустарном производстве. 

В своей работе о японских производителях электроники в Малайзии Айва Онг отмечает, что хотя деревенских девушек эксплуатируют, увольняя сразу же, как только начинают слабеть их юные глаза, в то же время фабричная работа позволяет им сменить крестьянские саронги на голубые джинсы и добиться права на выбор мужей. 

Диана Вулф обращает внимание на парадоксальную ситуацию, в которой оказались работницы: «Женщины обеспокоены противоречиями процесса глобализации. С одной стороны, возможности трудоустройства, появившиеся вследствие преобразований в мировой экономике, создают новые разновидности патриархального и капиталистического контроля над женщинами».  Но, с другой стороны, низкооплачиваемый труд, который «часто не обеспечивает прожиточный минимум», в то же время дает женщинам «инструменты, благодаря которым они [противостоят] патриархату…  Женщины, у которых я брала интервью [на о. Ява, в Индонезии],  предпочитали работу на «глобальных потогонках» деревенским рисовым полям».   

Крайний полюс этого спектра мнений представляет, пожалуй, мнение Шелли Фельдман, изучавшей экспортно-производственные заводы Бангладеш. Она скептически относится к примитивным выкладкам «экономического детерминизма». Фельдман критикует феминистских исследовательниц, которые не могут признать за женщинами способность делать собственный выбор.

Она доказывает, что жительницы Бангладеш, которым посвящен ее труд, находятся под влиянием не внешних факторов (вроде программ структурного развития, приватизации и либерализации экономики),  а личного выбора, что «обусловлено и становится возможным благодаря сложным и противоречивым жизненным историям женщин».

Однако аргументация Фельдман, похоже, основывается на упрощенной дихотомии: либо женщины Бангладеш руководствуются в своих поступках частными аспектами их собственных жизней и нужд, либо они выдавливаются в сферу оплачиваемого наемного труда  политикой правительства и текстильными фабриками. Очевидно,  эти факторы тесно взаимодействуют между собой, однако без упоминания политики структурной перестройки  легко прийти к абсурдному предположению, будто сами крестьянки магическим образом создали ЭПЗ.  

Возможно, эти исследовательницы, используя феминистскую оптику двадцать первого века (рассматривающую работу как путь к освобождению), приравнивают недавно пролетаризированных работниц Глобального Юга к «лоуэлльским девушкам» из Массачусетса девятнадцатого века, которые переместились со своих ферм на первые американские текстильные фабрики. Благодаря суровым условиям работы (если сравнивать с их коллегами из английского Манчестера) девушки Лоуэлла выработали и рабочую, и феминистскую сознательность.

Нет сомнений, что работа на фабриках ЭПЗ, обеспечивающая молодых женщин независимым доходом, может иметь освободительный эффект. Эти женщины идут путем, предсказанным Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом: вместо выполнения неоплачиваемой и истощающей работы на ферме, объекта феодального и патриархального контроля, они устраиваются на фабрики, что дает в перспективе экономическую автономию и осознание собственных возможностей. Но теория иногда расходится с практикой, особенно учитывая тяжелые условия, в которых работает большинство женщин в ЭПЗ.

Условия эти могут различаться от страны к стране, но почти никогда они не соответствуют государственному трудовому законодательству. Согласно отчету Международной конфедерации свободных профсоюзов от 2004 года, работодатели не брезгуют никакими методами, препятствуя попыткам объединения и преследуя профсоюзных активистов.

Работницы ЭПЗ постоянно сталкиваются с притеснениями, даже если не делают попыток объединиться в профсоюзы. В компании CODEVI,  расположенной в ЭПЗ Уанаменте (Гаити) и  производящей джинсы «Ливайс» для Grupo M, рабочие испытали «принуждение, избиения,  незаконные увольнения, вербальное насилие, неоплачиваемые сверхурочные,  запугивание огнестрельным оружием и допросы».

В Мексике трудящиеся обычно работают по краткосрочным контрактам без каких-либо гарантий постоянной занятости. Женщин-соискательниц могут принуждать к медосмотру, в частности проверкам на беременность, – включая осмотр без одежды и «навязчивые вопросы личного характера вроде «Есть ли у вас парень?», «Как часто вы занимаетесь сексом» и «Есть ли у вас дети?».

Джереми Сибрук, также исследовавший фабрики в Бангладеш, соглашается с Кабир в том, что работницы из бангладешской Дакки проходят через серьезные испытания, чтобы получить работу на заводе, и вынуждены преодолевать препятствия, поставленные на их пути патриархальными семьями и общинами. Однако он показывает, что женщины не имеют власти решать, какая именно промышленность будет развиваться в Бангладеш, из-за чего они не могут выбирать между различными возможностями.

Они работают по 14 часов в день с постоянными задержками заработной платы, терпят жестокость надзирателей и крайне опасные условия труда. Сибрук стал свидетелем пожара 27 августа 2000 года в Дакке, убившего десяток людей; за последние годы в пожарах погибло еще более двух сотен рабочих. Совсем недавно, в 2013 году, катастрофа на заводе Рана Плаза за пределами Дакки унесла жизни более тысячи работников. Как отмечает Сибрук, «Сложно назвать   такую ситуацию хорошим примером самоопределения».

Более того, Эллен Роузен показывает, что страны, внедряющие ЭПЗ, отнюдь не унаследовали  американскую модель индустриализации 19 в. и потенциал для перемен, который он принес.

«Сегодняшняя экспортно-производственная экономика не … копирует старейшие формы индустриализации в странах с развивающейся экономикой. В отличие от западных стран, где капиталоемкое производство было основой экономического роста, во многих развивающихся странах такой основой становятся отрасли с низкой оплатой труда. На Западе высокооплачиваемая заводская работа мужчин была залогом благосостояния домохозяйств, в то время как в экспортно-ориентированной экономике большинство рабочих – низкооплачиваемые женщины-работницы, доля которых в производстве составляет примерно 80%.»

Женщины получают «женскую» зарплату, однако при этом мужчины не получают зарплату «мужскую» – из-за чего у женщин, работающих в ЭПЗ, гораздо меньше возможностей выбраться из нищеты.

На мировой арене кооптация идеалов феминизма выходит за рамки использования женского права на оплачиваемый труд, оправдывая эксплуататорские условия труда. Она также иллюстрирует, как женский «эмпауермент» используется, чтобы утвердить неолиберальные модели развития и политику структурной перестройки, внедренных в странах третьего мира в восьмидесятых годах и продвигаемых сейчас в северных странах вроде Ирландии и Греции.  

Международные финансовые институты (включая Всемирный банк, МВФ, ООН и огромное количество НКО типа CARE) наряду с корпоративными структурами вроде «Найк» заявляют, что  решение глобальных проблем, особенно бедности и недостаточного медицинского обеспечения, состоит в обучении и подготовке женщин и девочек. Женский эмпауермент, а также распространение микрокредитования и других мер, позволят выбраться из нищеты в средний класс не только женщинам, но и их детям и семьям.  

Обратите внимание, например, на жизнерадостные слова с найковского вебсайта «Girl effect»:

«Девочки – движущая сила перемен. Они играют ключевую роль в решении наиболее устойчивых проблем развития, перед лицом которых стоит сегодняшний мир. Инвестируя в их экономический потенциал через образование, предотвращение ранних детских браков и подростковой беременности можно решить такие проблемы, как эпидемия ВИЧ/СПИДа, а также разорвать замкнутый круг нищеты.   

Подростковые беременности в Индии являются причиной потерь потенциального дохода приблизительно в 10 млрд. долларов. В Уганде 85% девочек бросают школу в раннем возрасте, из-за чего недополученная прибыль также оценивается в 10 млрд. долларов. Если в Бангладеш преодолеют детские браки и подростковые беременности миллиона девочек, национальный доход до конца жизни этих девочек в перспективе может увеличиться на 69 миллиардов долларов».

Такая убежденность в преобразующей силе отдельных женщин и девочек – циничное использование феминистской или, если быть точнее, псевдофеминистской идеологии. Создание национального богатства и поднятие уровня жизни в наибольшей мере определяется государственным регулированием экономики, а не малым кредитованием или профессиональным обучением женщин.

Показателен пример Южной Кореи: впечатляющий процесс индустриализации во времена военной диктатуры в 60-х стал результатом сильной государственной политики. Государство поощряло корпоративные группы (чеболи), успешно следовавшие государственной стратегии, одновременно наказывая тех, кто не справился. Правительство использовало государственные  банки, чтобы модернизировать инфраструктуру, ограничить прямые иностранные инвестиции и защитить местных производителей от зарубежных конкурентов, ограничив импорт. 

Если говорить коротко, правительство действовало как проектировщик, заказчик, руководитель и администратор для целого ряда отраслей, модернизировав экономику в таких масштабах, что в 80-х годах технологически развитая страна предлагала помощь государствам, индустриализированным гораздо раньше.

Несмотря на то, что современные популярные эксперты относятся к государственному регулированию экономики как к ереси, правда в том, что именно ему величайшие промышленные центры восемнадцатого и девятнадцатого века – Великобритания, Германия, США – обязаны своей промышленной мощью.

Как отмечает Ха-Джун Чанг, в период между Гражданской и Второй мировой войнами «Соединенные Штаты имели наиболее защищенную экономику в мире». Авраам Линкольн был учеником Генри Клея, защитника так называемой американской системы, «основанной на развитии инфраструктуры и политике протекционизма». Улисс Грант, генерал Гражданской войны и президент (1869-1877), критикуя британцев за проповедование свободной торговли в его стране, язвительно замечал: «Свободную торговлю Америка примет, когда выведет из-под протекции все, что может предложить.  Лет через двести».

Игнорируя этот исторический опыт, международные финансовые институты с 80-х годов навязывают странам Глобального Юга неолиберальный режим «свободного рынка», который делает невозможным государственное регулирование. Страны, внедряющие предложенные реформы, вместо толчка для развития экономики обнаруживают, что больше не могут ею управлять.

Конечный итог – искаженный процесс развития, который не повторяет успешный путь, пройденный старейшими промышленными центрами Европы и недавно индустриализированными странами в послевоенный период (Япония, Южная Корея, Тайвань, Гонконг и Сингапур). В условиях сегодняшней мировой экономики неправильно полагать, будто бедные страны могут победить нищету и болезни без серьезного развития промышленности и сельского хозяйства.

Я не собираюсь приукрашивать издержки такой модели. Мы должны помнить, что Южная Корея была модернизирована, находясь под пятой жестокой военной диктатуры, и что часть ее экономического успеха заработана отважным и влиятельным профсоюзным движением, выросшим после возвращения демократии.

Бесспорно, возвращение к государственному регулированию экономики само по себе, без широкого и демократического участия рабочих, отнюдь не панацея. Сегодняшние дискуссии о сырьевом экономическом развитии, изменении климата, праве коренных народов на землю и смежных проблемах – также тема для отдельной статьи.

Но факт остается фактом: государственное регулирование экономики демонстрирует успешный опыт борьбы с нищетой огромного количества людей.

«Успешное»  распространение феминизма закончилось тем, что богатейшие страны и международные организации вроде ООН получили возможность игнорировать историческую реальность, изображая женщин в качестве ключа к экономическому развитию. Например, глава ООН Кофи Аннан в речи, посвященной 60-й годовщине Комиссии ООН по правам женщин, заявил: «Многочисленные исследования учат нас тому, что нет иной политики, способной поднять экономическую продуктивность или снизить детскую и материнскую смертность».

Конечно, феминистскими активисткам может польстить, что бывший генеральный секретарь ООН признает важность поддержки женщин и девочек во всем мире. Но его заявление вводит в заблуждение.

Международные финансовые институты и богатые страны создали миф, будто помощь отдельным женщинам, одна за одной, может уничтожить бедность, болезни и голод. Утверждение, что ключ к развитию принадлежит женщинам и девочкам, – это ловкий трюк, отвлекающий внимание политиков, активистов, рабочих от дурных поступков групп вроде «тройки институций» (ЕС, МВФ, ЕЦБ), мечтающих распять Грецию и правительство партии СИРИЗА ради финансовых интересов банков, владельцев ценных бумаг и богатых стран-кредиторов

Конечно, очень важно, чтобы женщины и девочки повсюду получили образование, профессиональную подготовку, имели репродуктивные права, доступную медицину, контроль над собственными решениями о работе и браке, контроль над сексуальностью. Но эти фундаментальные ценности феминизма не могут быть достигнуты только лишь поочередной помощью отдельным женщинам, пока все остальное общество разоряется мерами жесткой экономии и рыночным фундаментализмом неолиберальной политики.

Jacobin

Перевод Макса Меркулова

Читайте по теме: 

Нэнси Фрейзер. Служанки капитализма? 

Вера Акулова. Женщины зажаты в тисках двух идеологий

Мона Шолле. Фемен: фаст-фуд феминизм

Дмитрий Колесник. Почти рождественская история

Дарина Коркач. Жіноцтво протестує. Права жінок у вуличній політиці