Сирийская диалектика

Предисловие автора: Эта статья была написана по мотивам поездки в Сирию зимой 2009-2010 гг. Это было всего за год до того как разразилась Арабская весна, и до того как в самой Сирии вспыхнула кровавая гражданская война. Сейчас, следя за бесконечными сводками боев в этой арабской стране я все время узнаю знакомые названия. 6 лет назад я гулял по улочкам Алеппо, в Ракке меня приняли в члены какого-то гостеприимного племени, мы пили чай с бедуинами на руинах Пальмиры. Нас угощали лепешкой с оливками улыбчивые крестьяне, инженеры и врачи, учившиеся в Харькове, звали в гости с ночевкой. Я вспоминаю всех этих прекрасных людей, суннитов, алавитов, христиан и атеистов и думаю о том, что могло с ними произойти с тех пор. Кого-то из наших сирийских друзей уже убили, кто-то сам стал убийцей. Кто-то одел военную форму, а кто-то пояс шахида. А кто-то, возможно, бредет по европейским дорогам или томится в лагере беженцев.

 Впрочем, уже тогда в мирном сирийском небе были видны все признаки надвигающейся трагедии, которые я здесь описал. Но главное, это не сбывшиеся прогнозы. Важнее – состояние нашего собственного общества, в котором ростки традиционализма и социального регресса готовят нам, возможно, такое же ужасное будущее. Об этом я рассуждал в статье, которую теперь любезно согласилась опубликовать редакция LIVA.

Глядя на свои старые сирийские фотографии, я стараюсь не думать о том, что все это с такой же легкостью может случиться и с нами. Что мы тоже станем смотреть друг на друга сквозь мушку прицела, приговаривать соседей к расстрелу и минировать свои города. Впрочем, мы уже все это начали делать. Катастрофа – это проще чем мы всегда думали.

Есть страны массового туризма. Испания, Египет, Таиланд. Даже если такая страна была и остается бедной, она быстро (чаще всего заранее) обрастает необходимой инфраструктурой. Не только гостиницами, ресторанами и сувенирными лавками, но и (самое главное) особой ментальной прошивкой, которая позволяет аборигенам адекватно общаться с толпами туристов, извлекая из них прибыль, но оставаясь при этом самими собой. Тайская проститутка, египетский продавец "древних" сувениров, какой-нибудь турецкий экскурсовод и т.д., – все они, оставаясь носителями своей культуры, приобретают навыки "перевода" – не только в лингвистическом, но и в культурном смысле. 

Как мы знаем от теоретиков мир-системного подхода, такие "прошивки" оказывают незаметное, но необратимое влияние не только на культуру и сознание аборигенов, но и на эволюцию их хозяйственных и политических форм. Однако происходит это не сразу, а очень постепенно и деликатно, вроде того, как кольцо Всевластия медленно подчиняло себе душу собственного хозяина. В краткосрочной же перспективе "туристические" страны быстро теряют свою первозданную прелесть, утрачивая шарм неповторимого своеобразия, очарование непосредственности и обаяние искреннего гостеприимства. Хотя базовые "культурные коды", вероятно, подолгу сохраняются (индикатором тут может выступать живучесть традиционалистских режимов в туристических странах), туристы сталкиваются не с проявлением национальной самобытности, а с глянцевой упаковкой в этностиле. Вместо спонтанного гостеприимства – отель в "традиционном" стиле. Вместо бедуинов – сервис "прогулка на верблюде", вместо национальной одежды и ремесел - торговые ряды "хендмейда", специально изготовленного на одной из китайских фабрик для осувениривания белых мистеров в стране N. И т.д.          

К счастью, однако, туристическая индустрия подчинила своему губительному влиянию лишь меньшинство стран на планете. В остальных число туристов пока слишком незначительно, чтобы всерьез что-то изменить.      

Сирия, безусловно, относится к числу стран, которые мало известны западному (и тем паче российскому) обывателю. И это прекрасно. Никаких толп в белых шортах и с фотоаппаратами, никакой лакейской услужливости в жестах и заискивающего подобострастия в глазах. Местная жизнь предстает перед вами в своем непосредственном виде, без сувенирной упаковки.      

Стройка

Сирия представляет собой одну огромную, бесконечную во времени и пространстве стройплощадку. Повсюду, даже в пустыне и посреди распаханных крестьянских полей, под стенами величественных средневековых замков валяются груды строительного мусора: бетонные блоки, кирпичи, ЖБК, мешки с цементом и т.п. Все здесь либо находится в процессии интенсивной до- или перестройки, либо уже безнадежно разрушено. Впрочем, даже руины древних городов и замков постоянно подвергаются ремонту и реконструкции – не столько силами государства, сколько руками местных жителей, которые приспосабливают древние постройки под свои вполне современные потребности. Половина средневековых замков, храмов и дворцов сегодня служат жилищем. Но не местных или заморских олигархов, выкупивших старинные поместья у выродившихся аристократов, а обычных сирийских семей, оприходовавших памятники архитектуры под своего рода коммуналки. Не знаю, какого уровня комфорта можно добиться, живя в фортификациях 13 столетия, но милый обычай выливать бытовые отходы из окна прямо на узенькие улочки старого города сохраняется, заставляя больше ценить такие дары модернизации, как мусоропровод и канализация.

Обилие в стране памятников старины наталкивает на мысль, что строительство всегда было национальным спортом народов Сирии. А традиции здесь чтят. 

 Привычка постоянно строить и перестраивать города и веси заряжает некой витальной энергией, жизнеутверждающим весенним оптимизмом. Невооруженным глазом видно, как все растет и развивается. С другой стороны, это все равно, что жить в квартире, в которой ремонт никогда не кончается. Пыльно и несколько утомляет.

Сирийцы заранее закладывают потенциал реконструкции в свои дома. Плоскую крышу частного дома легко превратить в пол второго, третьего и т.д. этажа, что и делается по мере роста семейств и накопления средств на дальнейшее строительство. Говорят, что в Йемене такая стратегия привела к появлению многоэтажной застройки уже в эпоху мрачного средневековья, когда клану, состоящему из нескольких родственных семей, принадлежал дом в 9-11 этажей. В современной Сирии, однако, средняя высотность частного сектора пока не превышает 2-3 этажа, но имеет тенденцию к росту.

Из нежилых помещений арабы больше всего любят строить мечети. Мне так и не удалось выяснить, кто финансирует этот процесс: государство, муниципалитет, община или какие-то частные организации. По всей видимости, бывает и так и эдак. Современные архитектурные вкусы не блещут разнообразием и изяществом. За основу берутся традиционные формы и элементы декора, но часто в порядке инновации культовые здания строятся с таким размахом, что невольно напрашивается сравнение с нашим газоскребом. Тоже ведь, в своем роде культовое здание. Только посвященное другому богу…

Впрочем, справедливости ради, надо сказать, что государство следит за тем, чтобы в пылу строительной лихорадки подданные не забывали строить и объекты социальной инфраструктуры – школы, больницы и т.д. Так что Сирия не просто стройплощадка. Это социальная стройка.

Страна мелкобуржуазного социализма

 Уровень социальных гарантий по меркам третьего мира в Сирии чрезвычайно высок. У выходцев из СССР он способен вызвать острую ностальгию. Медицинское обслуживание гарантировано каждому сирийцу бесплатно и вполне приличного качества (в том числе, по свидетельству турок и ливанцев, живущих в Сирии, – а им есть с чем сравнивать, ведь их страны относятся к числу более богатых и «развитых»). При этом есть и частные клиники для тех, кто способен хорошо заплатить за свое лечение. Но массовая медицина доступна всем и целиком за государственный счет. То же со школами. И с ВУЗами.

Миллионы сирийцев получают от правительства дотации на газ и мазут, и в конце месяца вокруг отделений госбанка выстраиваются огромные очереди тех, кто претендует на дополнительные выплаты «по бедности».

Общественный транспорт дотируется настолько, что перемещение по стране не составляет проблем даже для самых бедных. Железная дорога и вовсе находится в собственности государства, а пассажирские перевозки по ней оплачиваются совершенно символически: билет из одного края страны в другой стоит в районе 4-5 долларов.

В общем, на первый взгляд, все хорошо. Однако жизнь, как всегда, сложнее, чем это может показаться. Главная социальная напасть, на которую жалуются сирийцы, – безработица. Но в арабских условиях она выглядит несколько иначе, чем в наших широтах. Очередей в центрах занятости нет, также как и пособий, позволяющих кое-как перебиваться (как в Европе). Недостаток вакансий равномерно размазан по социальному телу страны. Человек может как бы где-то числиться, но…

Очень многие люди работают в госучреждениях. Но уровень зарплат там, чаще всего, такой, что говорить не хочется. Поэтому большинство казенных контор (включая банки и музеи) закрываются рано – в 14:00, максимум в 16:00. После этого служащие и пролетариат превращаются в мелкую буржуазию, зарабатывая свой хлеб с маслом (учитывая контекст, бобы с пряностями) на ниве частного предпринимательства.

Как и везде в третьем мире, в Сирии господствует рынок. По-арабски он очень емко называется «сук», хотя персидское слово «базар» тоже используется. Суки бывают открытые (мечта либералов!): бескрайние груды продуктов вперемежку с отбросами. Но в оригинале, это огромные лабиринты средневековых крытых улочек, в которых каждая щель превращена в лавочку. Самый лучший из таких рынков сохранился в Алеппо. Это километры торговых рядов и сразу десятки тысяч рабочих мест. По старинной традиции, базар строго разделен на отделы: мясной, овощной, хлопковый, галантерейный, медный, ювелирный и т.д. Каждый из них представляет собой целый квартал, доверху заполненный товарами соответствующего вида. Для непривычного человека такая система организации торговли выглядит не слишком логичной (зачем в одном месте нужны 500 ювелирных лавок?) и даже затрудняет процесс обмена (скажем, если вам захотелось перекусить во врем шопинга, надо пройти через 300 лавок одежды, пересечь квартал кузнецов, обойти развалы ковров и только потом упереться в улицу харчевен). Зато с восточным колоритом все в полном порядке.

Объемы торговли в расчете на каждую лавку невелики. Дневной оборот в 50-70 долларов считается здесь весьма неплохим (притом, что маржа продавца, судя по поразительной дешевизне всего, отнюдь не велика). Но, вероятно, прожиточный минимум обеспечить себе можно. Однако помимо бесчисленных торговых точек, парикмахерских (строго разделенных по гендерному принципу), закусочных и т.д., есть еще один вид бизнеса (или просто времяпрепровождения), сущность которого для меня так и осталась неразгаданной. Во всех больших и малых городах Сирии, в деревнях и просто на перекрестках дорог путешественник часто видит заведения непонятного предназначения. Нечто среднее между офисом, магазином и лоджией. Между собой мы прозвали эти места «сидельнями», ибо в них всегда сидели с весьма важным видом один или несколько арабов, занятых чем-то приятным, но не прибыльным: чаепитием, беседой, игрой в нарды, чтением газет или просмотром телеящика. Сидельня обычно занимает первый этаж жилого дома (так же как лавка или кафе); внешне она напоминает офис небогатой конторы: стол, стулья, шкаф для бумаг, портреты бывшего и текущего президентов; двери ее всегда открыты; но внутри отсутствуют какие бы то ни было признаки коммерции. Нет товаров, никто не предлагает никаких услуг, никто никогда не занят какой бы то ни было работой. В общем, если кто объяснит автору высшее предназначение сирийских сиделен, за пределами организации времяпрепровождения временно нетрудоустроенных граждан, получит шоколадку.

Итак, хозяйственная жизнь сирийской арабской джамахерии состоит из двух фаз. Первая связана с социалистическим строительством и осуществляется в рамках госсектора (по утрам), вторая полностью ориентирована на частную инициативу в условиях рынка (сука). Смешанная экономика, как у нас говорят. Наконец, вечером, когда затихает предпринимательская активность (вскоре после захода солнца; бизнес, видимо, подчиняется законам фотосинтеза), наступает пора досуга.

Как это ни покажется странным носителям западной культуры, отдыхать можно и без специальной индустрии развлечений. Без ночных клубов, питейных заведений, концертов и т.д. В Сирии есть один театр (больше в целях международной презентации страны), несколько кинотеатров, и совсем немного ночных ресторанов (да и то лишь в центрах крупных городов). Большинство трудящихся отдыхают, просто прогуливаясь по улицам, или коротают вечера в курильнях, единственном виде досуговых учреждений, которые встречаются повсеместно. В курильне можно заказать кофе и кальян с ароматическими сортами табака. Кроме вреда здоровью, только один минус – курильня заведение чисто мужское, женщин там не бывает.

Кстати о женщинах

 Жизнь сирийских мужчин не слишком разнообразна и сложна. Работа на государство, торговля, курильня, семья. Но женщинам еще проще: семья и шопинг. Формально, в стране давно провозглашено равноправие полов. Но в жизни все далеко от европейских стандартов. В 90% случаев женщины не работают (а то пришлось бы строить вдвое больше сиделен). Во всяком случае, не зарабатывают.

Главным предназначением женщины традиция повсюду считает рождение и воспитание детей. Учитывая, что до совсем недавнего времени нормой считалось иметь 10-12 детей, это нелегкий труд. Однако сегодня ситуация меняется. Что бы нам ни рассказывали про угрозу азиатского демографического реванша, тенденция вполне универсальная. Сегодня средняя семья имеет уже «только» 3-4 ребятишек, а молодые ребята, которым сейчас только предстоит завести семью, в большинстве своем, не собираются рожать больше двух. В этом отношении Сирия идет по магистральному пути развития, правда, заметно отставая не только от Запада, но и, например, от Ирана. Только через 30-40 лет из страны детей она превратится в стремительно стареющее общество вроде нашего. И это, наконец, потребует освободить женщину от сирийского домостроя.

Отдельные особо развитые граждане и гражданки уже вполне осознают проблему. «Я хочу жить как вы: путешествовать, работать, развлекаться, но здесь это трудно, никто меня не поймет». В принципе, проблема стоит не так остро, как в том же Иране. Женщина может передвигаться по стране без сопровождающих мужчин, может учиться и даже работать (хотя это и моветон). Никто не запрещает, но смотреть будут косо. Поэтому протест не выливается в политическое диссидентство, а лишь приобретает характер конфликта «отцов и детей». Или, если уж вспоминать Тургенева, можно сказать, что в Сирии появились «новые люди». Как и Базаров, они уже не верят в традиционные ценности и нравственные авторитеты, но, в отличие от него, ориентируются на общество потребления, а не на альтруистическое служение людям. Получатся ли из них в перспективе народовольцы, или дело кончится очередной волной вестернизации – покажет будущее.

Две трети женщин на улицах носят хиджабы, каждая пятая – паранджу. Но немало и тех, кто разгуливает и вовсе без головных уборов. И это не воспринимается как пощечина общественному вкусу. Очевидно, любимые публикой турецкие и египетские сериалы приучили сирийцев смотреть на европейский стиль одежды лояльно.

Если для мужчин главная тема для обсуждения – это цены, то женщины предпочитают говорить о детях и родственниках (ничего не поделаешь: бытие определяет сознание). Первый вопрос, который задают дамы друг другу, это вопрос о количестве детей. Дальше короткий экскурс в генеалогию семей. Вообще, семья – основная среда жизнедеятельности сирийцев. И здесь им есть чем гордиться.

Семьи не просто крепкие, они поистине счастливые. Никогда мы не видели и даже не слышали о семейных ссорах. Собираясь у домашнего очага, домочадцы излучают взаимную любовь и симпатию. Дети не ругаются со взрослыми, жены не скандалят с мужьями (во всяком случае, публично). Но эта поразительная гармония имеет и оборотную сторону. Ее основа – общность практики. Например, дети с раннего возраста помогают родителям. Сначала в воспитании младших братьев и сестер, потом по хозяйству, наконец, в работе. Поэтому почвы для разлада поколений просто нет. Зато нет, например, и детства, как особого мира. Миллионы девчонок и мальчишек проводят свои отроческие годы в мясных лавках, метут полы в парикмахерских, готовят шаурмы и фалафель. Не играют в индейцев и пиратов, не мечтают о космосе, не ходят в музыкальные школы. Судите сами – стоит ли семейная гармония такой жертвы.

Улицы городов и деревень заполнены детворой. Это очень воодушевляет. Но многодетные семьи устроены совсем не так, как привычные нам с одним-двумя детьми. За редчайшими исключениями, обилие братьев и сестер делает родительское внимание большим дефицитом. Никто не опекает чадо, как это принято в европейских семьях. Никому и в голову не приходит читать младенцу (или даже подростку) книгу, играть в развивающие игры, рисовать. Дети предоставлены самим себе и друг другу. В три года они обычно еще не умеют говорить. Грудничков любят разбрасывать по дому и не обращают при этом ним малейшего внимания на их вопли. Дети постарше вместо того чтобы ходить в бассейн или шахматную секцию заняты уборкой или другой хозяйственной работой. В минуты досуга просто смотрят телевизор. И никто никогда не кричит на них за это, мол, вредно, иди учи уроки

Их нравы

 Как бы то ни было, но, несмотря на недостатки воспитательного процесса, сирийцы вырастают на редкость дружелюбными, веселыми, гостеприимными людьми. Да и, в отличие от нас, они прилежно соблюдают правила этикета. Этот последний не имеет ничего общего с формализмом и напыщенностью старой европейской аристократии, но все же обставляет повседневное общение массой условностей. «Кейфак, мабсут?!» - неизменно спрашивают арабы друг друга при встрече – «Как дела, доволен?». Следует непременно ответить, что все хорошо, что ты «мабсут». Вообще к гостю буквально поминутно лезут с этим самым мабсутом. И сердца хозяев будут разбиты, если вдруг вам вздумается мрачно пошутить. Таких маленьких условностей в повседневной речи не счесть. Не принято, например, отказывать напрямую. Лучше сказать «букра» – «завтра». И не так обидно, а результат тот же. Любимое выражение – «мафи мушкилля» – «нет проблем».

Правила общения требуют избегать грубости и любой, даже самой невинной ругани. Невольно вспоминаются российские тюрьмы, в которых за каждое грубое слово тоже надо «отвечать». Подчеркнутая предупредительность и доброжелательность делают общение бесконфликтным и приятным. Всеобщий оптимизм и жизнерадостность наталкивают на мысль, что сирийское общество стремится не столько к достижению каких-то целей, сколько всеми силами создает и поддерживает душевный комфорт. И если по валовому внутреннему продукту оно сильно отстает даже от таких неблагополучных стран, как Россия, то по объему валового внутреннего счастья бесконечно обгоняет нас.

Но, по жестоким законам диалектики, и за это надо платить. Почти полным отсутствием личной автономии, зависимостью от среды со всеми ее условностями, тотальной нищетой повседневной жизни. Все эти жертвы не воспринимаются трагически, ведь мало кто может себе представить другой расклад. Но при всей притягательности простой, веселой и дружной жизни сирийцев вряд ли кто-то из россиян согласился бы жить их жизнью. 

Политика и люди

В свое время меня поразил Иран глубиной своей интеллектуальной жизни, богатством культуры. Впечатляло, когда в захолустном городишке на краю пустыни обычные люди читали Фрейда и Альтюссера, Жижека и Лакана, а почти каждый встречный с легкостью цитировал любимые строки Хафеза, Саади или Омара Хаяма. В Сирии нет ничего подобного. В домах даже образованных людей (закончивших какой-нибудь ВУЗ Харькова, Одессы или Воронежа) почти никогда не бывает книг, за исключением Корана или Библии (у христиан). Ни разу в общественном транспорте я не видел человека с книжкой в руках. Библиотека детского дома творчества в столице провинции врядли больше средней домашней библиотеки в российской глубинке. Изредка пожилые люди читают газеты в сидельнях. Не более того. Лишь однажды в доме человека, признавшегося в «любви к русским: Горбачеву, Ленину и Кармо Марклесу», я видел две книги – Платона и Аристотеля – и те под толстым слоем пыли.

Как сказал мне грек из Тартуса, в арабском мире религия это «намбер ванн, намбер ту и намбер три». Культура = Коран. Ну и Библия, если речь о христианине. Наверное, кто-то читает (и, возможно, даже пишет) стихи, музыку и статьи об истории и литературе. Но таких людей не намного больше, чем тысячу лет назад. Все, что выходит за пределы коммерции и религии – удел избранных.

Единственная «высокая сфера», помимо религии, которая прочно увязана с повседневностью сирийца – это политика. В каждой лавке, в любой маршрутке, на каждом перекрестке он видит портреты отца и сына президентов (Хафеза и Башара Асадов, соответственно). Естественно, президентов принято любить. Но большинство народа делают это спокойно, без экзальтации. Но и неприязни к руководителям нации практически никто не испытывает. Политическая агитация воспринимается публикой буднично и без особого интереса. Например, проводится конкурс детского рисунка, на котором дети рисуют мирные церкви и мечети, под которые подкапываются израильские агрессоры, а костлявые руки сионизма тянутся к беспечным труженикам полей. Но взрослые, демонстрирующие достижения детского творчества, к их политическому контексту относятся равнодушно. Изредка встречные, правда, выражают недовольство Америкой и Израилем, но так, в порядке дежурной ремарки.

Правда, по словам наших русских друзей, проживших в Сирии долгие годы, такая сдержанность в обсуждении политической жизни связана с боязнью санкций со стороны политической полиции. Действительно, в разговоре любая шутка на тему Мухабарат (местное КГБ) вызывает слишком оживленную реакцию. Причем люди стараются громко посмеяться и закончить разговор. Наверное, всуе поминать столь серьезную инстанцию лишний раз не стоит. 

Больше интереса проявляют сирийцы к внешней политике. Почти все с симпатией говорят об СССР. Также принято любить второго российского президента и нынешнего премьера. Информация о том, что не все россияне разделяют это трогательное чувство, ставит большинство собеседников в тупик, но рассказ о либеральных реформах в России заставляет их удивленно поднимать брови и осуждающе качать головой в адрес таинственного русского мухабаратчика.

Но сириец никогда не позволит себе критиковать чужое правительство (кроме израильского и американского). Не столько из боязни репрессий, сколько из чувства корректности. Вообще, в этом отношении Сирия самая толерантная страна, которую я видел. Поначалу кажется, что нет ни малейшего намека на межнациональную и конфессиональную рознь. Вопрос о религиозной или этнической принадлежности считается бестактным («я суннит/шиит/православный, но это не важно, ведь все мы – сирийцы»). Хотя, конечно, отсутствие этнических и конфессиональных проблем в обществе в действительности очень обманчиво.

В стране существует (разумеется, негласно) исламистское движение. В начале 1980-х исламисты подняли крупное восстание в Хаме, очень жестко подавленное Хафезом Асадом. До сих пор реальный уровень религиозности очень высок. В часы намаза можно видеть молящихся почти везде. Вплоть до того, что человек паркует свою машину на обочине, тут же стеллит коврик и делает намаз, не обращая внимания на прохожих. В отсутствии всякого полицейского принуждения очень многие люди продолжают соблюдать жесткий исламский дресскод и другие ритуальные требования. Причем, среди религиозных мусульман немало и молодежи. Есть ли непубличные сферы, в которых эта религиозная энергетика переходит в политический радикализм и фундаментализм, я с уверенностью сказать не берусь, но предполагаю, что это неизбежно, особенно в условиях коррозии «социалистической» идеологии режима. Да и в особо откровенных разговорах представители меньшинств (христиане и алавиты) говорили, что внешняя терпимость исламского большинства гарантируется лишь очень жестким полицейским контролем, но «в случае чего» может быть разрушена.

Еще одним исключением из общего правила является курдский вопрос. В повседневной жизни курдское население не подвергается дискриминации со стороны этнического большинства. На уровне общения между собой, люди не обращают внимания на национальность. Но в населенных курдами территориях отсутствует даже намек на автономию. Более того, использование курдского языка в официальной жизни запрещено, в школах дети не учат родной язык. Однако, если вспомнить, что лидер Курдской рабочей партии Абдулла Оджалан, сторонники которого вели (и ведут) вооруженную борьбу против турецкого правительства, долгие годы находил приют в Дамаске, под покровительством правящего режима, становится понятно, что отношения Дамаска с курдским национальным движением существенно лучше, чем в любой другой стране, где проживают курды (исключая иракский Курдистан последних 5-6 лет). И тем не менее, самое популярное курдское имя в Сирии – Азад, что значит «свобода».   

Сегодня Сирия переживает сложный период медленного распада традиционных структур. Страна вряд ли способна закончить модернизацию собственными силами. И потому она еще долго будет уязвима для внутренних конфликтов. Так, до сих пор сохраняются значительные региональные и даже племенные различия. Жители наиболее населенной части страны – побережья и прилегающего горного района – очень сильно отличаются от остальных сирийцев. Здесь очень высока доля христиан и алавитов (специфического направления в исламе, отличающегося склонностью к модернизации, терпимости и к секуляризации жизни; сам действующий президент – алавит). Здесь практически никто не носит хиджаб, а образ жизни более похож на западный. На севере страны, вдоль Евфрата, напротив, живут наиболее консервативные люди, которые до сих пор помнят и соблюдают свои племенные традиции. Здесь чувствуется близость Ирака, дух настоящей архаики.

Духовная жизнь страны пока развивается преимущественно в традиционных формах. Появляются новые религиозные доктрины, сторонниками которых становятся десятки и сотни тысяч людей. С приверженцами одной из них – муршидийи – мне довелось общаться. Эти люди верят, что махди, пришествия которого ждут шииты в последние дни этого мира, уже явился на свет. Это был сын известного деятеля национально-освободительного движения, скончавшийся не так давно. Сегодня его фотокарточка используется в качестве иконы в домах его сторонников. Сторонники муршидийи, подобно алавитам, выступают за дальнейшую секуляризацию жизни, за дальнейшую модернизацию. Однако показательно, что подобные идеи появляются в религиозной форме. Такие феномены являются свидетельством кризиса традиционалистского сознания и одновременно свидетельствуют о том, что эпоха Модерна еще не вполне началась для 20 миллионов сирийцев.

***

Русский язык очень распространен в Сирии: десятки тысяч людей учились в России или в Украине. Многие из них привезли с собой из наших стран не только учености плоды, но и спутницу жизни. Поэтому русские жены нередко встречались нам в путешествии. Большинство из них сравнительно удачно приспособились к арабской специфике. И даже искренне полюбили свою «вторую родину». Одна из них, выслушав наши похвалы красотам Сирии и гостеприимству ее народа, сказала что любая исламская страна (а Сирии, в особенности) безусловно выигрывает в сравнении с Россией по такому немаловажному критерию, как душевные качества большинства народа. И, надо сказать, что почти всеобщее радушие, искренность, доброжелательность, солидарность сирийцев, их постоянная готовность помочь производят такое сильное впечатление, что многие европейцы готовы согласиться с подобным нелестным для западных стран сравнением.

Вместе с тем, лично мне приходилось слышать не одну историю о «сбежавших» русских женах, которые не вынесли домостроя, отсутствия личной автономии, тотальной регламентации жизни. Да и в глухих уголках Джазиры случалось лично испытывать раздражение, когда толпа из 30 подростков, истошно вопя и визжа, бежала за нами по пятам около 2 часов: еще бы, не каждый день выпадает удовольствие поглазеть на белого мистера. Взрослые также иной раз грешат излишней непосредственностью, позволяя себе вплотную рассматривать путешественника или вмешиваться в разговор, нимало не интересуясь при этом робкими попытками иностранца восстановить дистанцию.

Такое противоречие обескураживает. Самые добрые, искренние и гостеприимные люди часто одновременно обладают неисчерпаемой способностью утомлять и вызывать раздражение. И аналогичные противоречия бросаются в глаза в любой сфере социальной, культурной, экономической и политической жизни сирийского общества. В итоге, пытаясь обобщить свои впечатления, я должен признаться, что Сирия прекрасна, восхитительна, ее народ достоин самых теплых слов; но жить там я не хочу.

Впрочем, объяснение этих парадоксов лежит на поверхности. Имя ему – традиционное общество. Оно обладает гипнотическим очарованием, и способно привлечь нас своими внешними эффектами. Но в глубине оно тоталитарно, безжалостно и бесчеловечно, ибо не оставляет свободы выбора. И об этом мы должны помнить. Более того, те, кто родился и вырос в традиции, в награду за безусловное подчинение всем ее бесчисленным протоколам и регламентам (писаным и неписаным) получает способность жить безмятежно и радостно. Но те, кто стремится вернуться к ней из атомизированного и раздираемого противоречиями общества модерна, будут лишены и этого утешительного приза. Для этих несчастных традиционные ценности так и останутся жестокой утопией, недостижимой фата-морганой.

В сегодняшней России традиционализм, на уровне риторики и политической практики, претендует на роль одной из самых влиятельных общественных альтернатив нынешнему неустойчивому состоянию авторитарно-либерального консенсуса, который все больше обнаруживает свою неспособность обеспечить не только развитие, но и самосохранение страны. Чувствуя приближение кризиса нынешней социально-экономической модели, часть истеблишмента уже открыто играет в консерватизм, выдвигая откровенно традиционалистские лозунги. Пропагандистская идеализация «русской старины» может стать трагической западней, попав в которую, наше общество рискует уже никогда больше не оправиться. 

Алексей Сахнин

Читайте по теме:

Кирилл Романовский. «Сирия никогда не будет прежней»

Андрей Манчук. «Ближний Восток. Близко ли война?»

Тарик Али: Восстание в Сирии: Интервенция или переговоры?

Самир Амин: Сирийский тупик