Набоков или Платонов?

Для кого вы работаете, деятели культуры?

Александр Бренер

Многим моим знакомым нравится Набоков – тогда как меня он стал раздражать несколько лет назад. Вызывает раздражение и любовь к нему – явление, которое отнюдь не носит нейтральную «всего лишь эстетическую» окраску. Солженицын, Булгаков, Набоков входят в круг любимых авторов нашей либерально-консервативной интеллигенции. Солженицын – это про ГУЛАГ, который естественным образом вырос из большевистского проекта в целом. Булгаков –  это про «разруху в головах», «отнять и поделить», человеческую природу и судьбу художника. Про что Набоков? Набоков – он в большей степени для «как бы продвинутых», для любителей красивых словесных игр и хитроумных сюжетных конструкций. Он про то, что все зыбко и изменчиво – но существует красота, в том числе и красота самой этой изменчивости.

Для меня же это писатель, который высмеивал пошлость так часто, что эта борьба с пошлостью сама стала отдавать пошлостью. Аристократический сноб, которого, как он сказал в одном из интервью, не очень заботят вопросы класса и расы (как будто это две легко взаимозаменяемые категории – вот она, типичная либерально-консервативная пошлость!). Он талантлив, но его снобизм и эстетство – это изнанка пошлости, которую он так ненавидел. У мещанина, грубо говоря, коврик с лебедями – а у Набокова красиво выстроенные конструкции, все эти камеры-обскуры, шахматные этюды, арлекины, чудесные бабочки и прочее в том же духе. Классовой борьбы нет, есть только конструкции из тиранов, статистов-угнетенных и героя-игрока. Мещанина ведь тоже не интересует классовая борьба. Читать о ней ему скучно, а надо, чтоб было красиво (лебеди!) и была частная «просто жизнь».

Это то и роднит игрока-эстета и ненавистника всякой пошлости (всякой ли?) Набокова с мещанином-пошляком. Да, вот так по-марксистски грубо: писатель может быть талантлив, но если он пишет так, как будто классовой борьбы  не существует – то дело не только в том, что он объективно является нашим противником, но и в том, что он еще и сужает собственный когнитивный горизонт, в должной мере не способствуя расширению когнитивного горизонта читателя. Искать вечную красоту среди изменчивости мира, считая при этом, что один из двигателей этой изменчивости не заслуживает внимания – что может быть пошлее?

Другое дело Платонов. Не знаю, сталкивал ли кто-то этих двух очень разных писателей – во всяком случае, такие примеры мне еще не встречались. Его своеобразный язык, за который одни его хвалят, а другие ругают, порою может надоесть. Часто возникает ощущение, что каждый раз он пишет об одном и том же – только несколько иначе, чем раньше. Влюбленный в технику, природу и людей, большевик и читатель трудов Николая Федорова, он тоже играет, проверяя на прочность утопию. Но именно поэтому его игра включает в себя понимание, что общество разделено на классы, что классовая борьба существует и важна как явление. Платонов был искренно озабочен судьбой революции, и чтобы убедиться в этом, достаточно почитать его статьи двадцатых годов.  

Восторженное отношение к оторванной от проблем социума и исторических задач эстетической игре – это признак фетишизации искусства, которая является одним из аспектов отчуждения и фетишизации отношений в обществе. Тут только и остается, что смотреть на арлекинов. Поэтому этот текст на самом деле не про Набокова и не про то, что его не нужно читать. В конце концов, у меня есть знакомые левых убеждений, которые ценят его произведения. Этот текст про людей, которые пока еще верят в то, что можно читать, смотреть, слушать, писать и жить так, как будто вопрос классового неравенства не имеет значения.

Дмитрий Райдер