Пером или топором

Былое и думы

Герцен писал, что у русского царизма после Крымской войны не осталось возможности выбирать – освобождать крестьян или нет. Выбор был теперь вдругом – как именно будет отменено крепостничество: «пером или топором». Россия стояла на пороге колоссального крестьянского восстания, которое могло не только смести рабство и самодержавие, но и кровавым колесом прокатиться по миллионам судеб, подорвав способность страны к дальнейшему развитию. Поэтому Герцен выступал за освобождение «пером», пока «останется хоть одна разумная надежда на развязку без топора».

С другой стороны, пережив короткий период эйфории, вызванный Манифестом 19 февраля 1861, Герцен (как и тысячи других русских интеллектуалов) испытал глубокое разочарование в результатах реформ. Слишком многое осталось по-прежнему. Верхи русского общества не пошли вообще ни на какие жертвы, взвалив на крестьян все риски и тяготы общественной перестройки. Оставшиеся без земли мужики должны были еще десятилетиями выплачивать своим бывшим владельцам цену своей личной «свободы».

Реформа 1861 года дала возможность старой русской аристократии, царизму и верхушке национальной буржуазии эксплуатировать народ еще более полувека, подкрепляя свое господство казачьей плетью, полицейской дубинкой и каторжными кандалами. Миллионы судеб оставались замкнуты в порочном круге голода, нищеты и унижений. Каждое новое поколение русских крестьян, как бессловесный скот, отправлялось на очередную кровавую бойню. Во имя «бога, царя и отечества», разумеется. Ну и самую малость – во имя земли, проливов, таможенных пошлин и новых рынков сбыта…

Сегодня Россия снова подходит к такому рубежу, за которым необходимость глубоких перемен перестает быть вопросом дискуссионным. Вопрос опят вызывает другое: как? «Пером или топором»?

Герценская метафора задает своеобразный контекст, противопоставляя насилие и кровопролитие мирным и во всех отношениях замечательным переменам. И, в то же самое время, она камуфлирует другую сторону проблемы: скрытое, но принципиальное противоречие двух альтернатив – глубокая трансформация российского общества или «перемены без перемен».

Реформированию не подлежит…

Только очень наивный человек может искренне считать, что причиной путинского авторитаризма стали особенности характера и дурные наклонности ельцинского преемника. Либеральная критика приучает нас к мысли, что возвращение страны к диктатуре – некая странная аберрация, случайное отклонение от магистрального пути развития, результат чудовищной ошибки, злая воля одного человека или небольшой группы. Это, конечно, не так.

Деградация политической системы, неудача демократического проекта самым тесным образом связаны со сложившейся экономической моделью со всеми ее одиозными атрибутами, такими как сырьевая зависимость, структурная и технологическая отсталость, глубокая коррумпированность и т.д.

Приватизация и либеральные реформы 1990-х годов привели к тому, что в России сформировалась элита, прямо связанная с экспортно-сырьевым характером экономики. Этот тип хозяйствования стал главной причиной тотальной коррупции (на предельно монополизированном рынке главным преимуществом является не конкуренция, а административный ресурс), деградации несырьевых отраслей (нефтяники не заинтересованы в том, чтобы как-то поддерживать какое-нибудь машиностроение или фармацевтику), социальной сферы (никто не хочет делиться нефтедолларами, необходимыми для финансирования образования и здравоохранения) и социального организма в целом. Сложилась трагическая ситуация, которая заключается в том, что источник могущества, богатства и власти элиты, является в то же самое время источником и причиной деградации страны в целом. Элита заинтересована в воспроизводстве сложившегося социального и хозяйственного порядка, а абсолютное большинство населения России заинтересованы в его замене принципиально другими системами.

Демократический (хотя бы в какой-то степени и хоть в каком-то смысле) порядок управления делается в таких условиях невозможным. Нельзя до бесконечности водить за нос миллионы людей. Невозможно средствами пиара и медийных манипуляций десятилетиями заставлять народ выбирать политику, диаметрально противоположную той, в которой он реально заинтересован. Если бы народ России имел бы возможность через референдумы и честные парламентские выборы влиять на свою собственную судьбу, оказалось бы просто невозможным сохранение той структуры распределения собственности и национального дохода, которая сложилась в 90-х годах; было бы невозможно вступить в ВТО; было бы невозможно монетизировать льготы; коммерциализировать образование; ввести трудовой кодекс, сделавший работника почти абсолютно бесправным перед работодателем. Да что там – было бы невозможно даже уничтожить Химкинский или ЦАГОВский лес, постольку, поскольку большинство жителей неизменно против того, чтобы среда их обитания уничтожалась ради прибылей большого бизнеса и коррумпированных чиновников.

Получилось, что демократия просто несовместима со сложившейся при Ельцине социально-экономической моделью и российской элитой, ставшей единственным бенефициаром этой системы. Следовательно, борьба за демократию в России означает борьбу с российским правящим классом – а вовсе не борьбу за то, чтобы убедить его представителей раскаяться в собственных авторитарных прегрешениях и перейти на сторону сил добра. Демократическая трансформация «пером» – то есть, сверху и руками нынешней элиты – попросту невозможна. Ведь ни один класс в истории никогда не кончает жизнь самоубийством.

Противоположность интересов элиты и народа может выражаться по-разному. В России эта противоположность носит самый рельефный и самый уродливый характер. Большинство населения, по определению, заинтересованы в развитии страны. Элита же заинтересована в ее деградации – поскольку она кормится продуктами разложения и распада постсоветских общества и экономики. В таких условиях, верхи общества будут неизбежно стремиться к тотальному контролю за населением, как единственной гарантии воспроизводства невыгодной этому населению системы. Тотальный контроль подразумевает постоянный рост репрессивного аппарата и полицейщины. В свою очередь, усиление силового блока закономерно ведет к установлению единоличной диктатуры. Выходит, что Путин в российских условиях не случаен – он неизбежен. 

Пером…

Хотя правящий режим сегодня не нашел в себе сил проводить серьезные преобразования сверху (если не считать за них операции с названиями полицейского ведомства и прочие медведевские«инновации»), появился целый ряд ярких пропагандистов умеренных и эволюционных шагов, которые убеждали возмущенных москвичей стремиться не к революции, и даже не к власти, – а к тому, чтобы оказывать на эту власть давление. «Не нужно свергать Путина, нужно заставить его прислушиваться» – так или почти так говорили Алексей Кудрин, Сергей Пархоменко, Ксения Собчак, Михаил Прохоров и многие другие.

Другие политики, успевшие завоевать (не столько в глазах народа, сколько в глазах кремлевской администрации) имидж непримиримых или недоговороспособных, предлагают отредактировать программу «Кудрина-Собчак». Путин должен уйти – говорится, например, в «Манифесте свободной России», – но давление народа вынудит «наиболее прогрессивную» часть истеблишмента пойти на компромисс с демократическим движением и провести политические преобразования. Задачей этих реформ должна стать замена режима личной власти на режим плюрализма элит. И правящий режим отчасти постарался реализовать подобный компромисс.

Ключевым вопросом здесь становится участие в реформах сложившейся элиты – более того, ее решающая роль, контрольный пакет в реализуемых проектах. Либеральная часть оппозиции, несмотря на свой радикальный и «внесистемный» имидж, стремится именно к этому умеренному сценарию.

Впрочем, либеральным благопожеланиям вряд ли суждено сбыться.

Сам сценарий элитного плюрализма ведет к утрате правящим классом в целом всей полноты контроля над ситуацией в стране. В борьбе между группировками возрастает инструментальная ценность широких масс народа. Они становятся важны в качестве электората, в качестве участников митингов, активистов политических кампаний и т.д. С ними больше нельзя не считаться, приходится прислушиваться к их требованиям, идти им на встречу. А это означает, что появляется автономное от истеблишмента политическое пространство и такие политические альтернативы, которые направлены на полный демонтаж невыгодной и губительной для большинства социально-экономической системы. В конце концов, верхушечный плюрализм сменится либо новой диктатурой, либо демократическим переворотом против всей старой элиты. Плюрализм элит в сегодняшней России невозможен.

Кроме того, любая попытка ликвидировать режим личной власти немедленно приведет к острому конфликту с наиболее сильным и влиятельным олигархическим кланом – сегодня это «кооператив «Озеро» – для которого единственной гарантией доходов, да и личной свободы, его участников является сохранение на всероссийском престоле гражданина Путина. А такой конфликт приведет к потере управляемости социальными процессами. Оставшись без жесткого контроля, люди снизу попытаются полностью разрушить ненавистную систему, в рамках которой России определена жалкая роль сырьевой периферии развитого мира, а ее многомиллионному народу – участь «лишних людей», которых всеми силами стремятся лишить «незаслуженных» благ – доступной медицины, качественного образования, социальных гарантий и льгот, демократических прав.

Как только большинство получит возможность определять свою собственную судьбу, оно неизбежно ликвидирует саму причину своего бедственного положения – структуру собственности, систему распределения национального богатства, сложившуюся при Ельцине в результате приватизации и залоговых аукционов. Сырьевые богатства и финансовые ресурсы будут использоваться в интересах развития страны – создания новых отраслей, финансирования науки, образования, здравоохранения, технологической модернизации и т.д. От этого выиграют все, за исключением той узкой касты, которая принимает сегодня все политические решения. Именно в этом состоит причина того, что верхи нашего общества никак не хотят идти на необходимые и назревшие реформы.

Второй сценарий преобразований «пером» несколько глубже. Он исходит не из перспективы внешнего, формального, чисто политического изменения социальной конструкции, не затрагивающей ее экономические основы, а из реального, но ограниченного, перераспределения благ в обществе под контролем старой элиты. По аналогии с «программой Кудрина», мы назовем этот сценарий «программой Зюганова». В соответствии с ней наиболее вменяемая часть истеблишмента берет на себя ответственность и сажает весь правящий класс на «диету» – во имя его же собственного блага, чтобы избежать лечения топором. В истории (правда, исключительно зарубежной) немало прецедентов такого «нового курса» традиционных элит, который не только позволял избежать кровавой революции, но и немало способствовал процветанию всего общества. Беда в том, что в российских условиях он, к сожалению, также является невозможным.

Верхи общества не однородны,  и для них решение вопроса о диете – это вопрос внутренней борьбы, в которой «политическое благоразумие» будет сталкиваться с железной логикой накопления, а потому неизбежно проиграет. Именно в этом кроется вечный утопизм и импотенция КПРФ. Апеллируя не к угнетенным, а к правящим классам, эта партия была с самого начала обречена произносить банальные истины, которые никто даже и не собирался принимать в расчет.

К добровольной диете социальную элиту теоретически могут принудить только исключительные обстоятельства. Например, готовая альтернатива в виде мировой революции во главе с развитым, эшелонированным и организованным коммунистическим движением (а таковое, как назло, отсутствует). Более того, «диета» возможна только тогда, когда она не означает отказа от основного механизма социального господства. В исключительных обстоятельствах можно повысить зарплату рабочим за счет сокращения нормы прибыли, но нельзя добровольно отказаться от самого источника своего богатства – прибыли как института. В российских же условиях, этот источник – не просто «буржуазный способ производства», но периферийный, полуколониальный капитализм углеводородного экспорта. Сесть на диету для российского истеблишмента означает пойти на реальную модернизацию экономики, на отказ от сырьевой зависимости и нарастающей отсталости – то есть, именно от того, на чем стоит и чем питается российская элита.

Во-вторых, даже частичное перераспределение ресурсов от олигархии в пользу других слоев лишь усилило бы их возможности сопротивления навязанной стране логике периферийного развития. Даже сегодня чудом уцелевший не-сырьевой «реальный сектор» как мог сопротивлялся вступлению в ВТО, принципиально выгодное лишь экспортерам сырья и финансовым спекулянтам. А сколько-нибудь сильные и независимые профсоюзы – если бы им позволили возникнуть – стали бы самым серьезным противником почти всех реформ, проведенных  или еще только запланированных путинской администрацией. А ведь и реальный сектор, и профсоюзы неизбежно усилились бы в результате реализации «программы Зюганова». Именно поэтому олигархия никогда не позволит проводить ее в жизнь.

В этих условиях, единственным реалистическим вариантом реформирования переполненной противоречиями системы сверху является апгрейд ее авторитарного стержня. Износившуюся полицейскую диктатуру следует сменить на новую, более эффективную.

Самый надежный способ легитимировать «новую» диктатуру меньшинства над большинством состоит в том, чтобы использовать энергию социального протеста для ее конструирования. Ельцин – плоть от плоти партноменклатуры, – стал реальным вождем народного демократического движения, и именно это дало ему силы для антинародного переворота. Он черпал энергию демократической революции и использовал ее для формирования самого антисоциального в русской истории режима. Режима, который не мог не привести к нынешней диктатуре.

Именно такой сценарий сегодня является последним шансом на сохранение сложившейся социально-экономической модели и привилегий нынешнего правящего класса в целом. Именно в этом заключается главная угроза для демократического протеста: поднять на своих плечах новых палачей и тиранов.

Фигура лидера в данном случае не является самой важной. Им может стать как один из наименее одиозных представителей существующей элиты, так и уличный трибун-одиночка, политик-популист, не обремененный ответственностью перед какой-либо партией, социальным классом или хоть идеологической доктриной. Эту роль в той или иной редакции примеряли или еще попробуют примерить на себя и господин Прохоров, и господин Рогозин. Она вполне может достаться и кому-то из лидеров нынешнего протеста. Дело ведь не только в личных качествах и везении.

Для того, чтобы стать новым Ельциным, надо соединить два элемента: энергию массового, но неорганизованного движения, и громадные организационные и финансовые возможности традиционной элиты. И это ключ к такому обновлению системы, которое, без сомнения, даст ей большой запас прочности, но не затронет ее фундаментальных основ.

Топором?

Антисоциальная политика, диктатура, репрессии, унижение и угнетение – разве все это не мелочи жизни по сравнению с русским бунтом, бессмысленным и беспощадным? Большая часть интеллигенции десятилетиями заклинала: все что угодно, лишь бы не новая революция! Но так ли уж неизбежны кровавый террор и тотальные разрушения в случае, если за дело перемен возьмутся не элиты, а массы? Или герценская метафора уже давно превратилась в пропагандистский жупел, пригодный лишь для шантажа слабонервных, и топор так и останется только литературным образом?

Минувшей зимой кто-то написал, что главная угроза для нынешнего протестного движения в том, что место норковых шуб на митингах оппозиции со временем займут китайские пуховики. А как только в повестку дня протеста войдут такие сюжеты как богатство и бедность, улицы немедленно обагрятся кровью.

Я не думаю, что этому прогнозу суждено сбыться. Кто будет противостоять демократическому перевороту – сегодня, когда нет дворянства и армейской касты, столетиями копившей спесь и культивировавшей свои корпоративные ценности и предрассудки? Когда нет многомиллионного патриархального крестьянства, на чьи врожденные консерватизм, пассивность и эскапизм можно пытаться воздействовать? Когда почти всем слоям общества одинаково невыгоден экономический и социальный порядок, превращающий Россию в сырьевую колонию без образования, науки, технологий, без культуры и без будущего? Думаю, уровень внутреннего противостояния в сегодняшней олигархической России будет неизмеримо ниже, чем в начале прошлого столетия – а следовательно и масштабы ожесточения не пойдут ни в какое сравнение с той эпохой.

Защитники сложившегося порядка пугают нас ужасными последствиями того, что в политику ворвется народ – поскольку это угрожает их привилегиям. Но они обманывают сами себя, если думают, что в стране найдется хотя бы несколько процентов населения, готового защищать олигархию.

Внутренние противоречия российского общества концентрируются в той сфере, где интересы олигархии противоречат задачам национального выживания. В этой области демократическая трансформация возможна без кровопусканий.

Или кто-то считает, что источником брутальных катаклизмов являются не внутренние противоречия социальных систем – а свойства самого народа, его некомпетентность, недостаточная рафинированность и утонченность? Эта идея – продолжение идеологии «эффективных менеджеров», прагматиков-хозяйственников, под фирмой которых действовала путинская олигархия. Что же, по части компетенций, управленческих способностей и даже правил хорошего тона нам тоже есть что спросить и у нынешней кремлевской администрации, и у ее очень немногочисленных сторонников. Мы хотели бы знать, какие административные таланты нужны для того, чтобы довести страну до того, что число техногенных катастроф растет с каждым годом, а качество образования, например, неизменно падает? И нужен ли диплом Йельского университета для того, чтобы добиться таких успехов в борьбе с коррупцией, что Россия соседствует в международных рейтингах с Зимбабве и Конго?

Нет, за итогами правления «компетентных технократов» маячат не их профессиональные способности, а их интересы. Точно так же, пришествие «кухарок» во власть вовсе не обрушит небо на землю. Оно лишь приведет к тому, что политика станет преследовать иные социальные интересы (которые, кстати, примерно одинаковые и у кухарки, и у профессора физики).

Итак, вопреки распространенной фобии, обновление страны снизу, без участия и в ущерб сегодняшнему правящему классу вовсе приведет не к падению нравов и качества управления (благо, падать дальше некуда) – но лишь к изменению вектора экономической и социальной политики. И эта демократическая трансформация возможна без кровавых эксцессов в силу того простого обстоятельства, что олигархия сама изолировала себя, последовательно разорвав со всеми слоями и группами, чьи интересы не укладывались вее амебное «схватить и отползти».

Главное препятствие для демократического движения не в том, что у него могущественные противники (наоборот, они – «бумажные тигры»), а в том, что оно само внутренне слабо и не организовано. Если кандидатам в новые диктаторы для успеха нужны отсутствие внятной программы перемен (за пределами программы «за все хорошее») и автономной структуры массового движения, то для победы над воспроизводящейся диктатурой нужны прямо противоположные вещи: организация и программа.

Чтобы рассчитывать на успех, демократическому движению необходима структура, позволяющая принимать решения на любом уровне, а не только выполнять директивы вождей. И программа перемен, идущая дальше поправок в избирательный кодекс, затрагивающая все главные вопросы национального бытия. Не надо бояться того, что такая программа внесет раскол между лидерами протестов. Напротив, она позволит преодолеть раскол между московскими недовольными и остальной страной.

И первым пунктом этой программы должен значиться полный и окончательный разрыв с действующим истеблишментом, существование которого попросту несовместимо с развитием России.

Алексей Сахнин