Женщины ислама и западные интеллектуалы

14 вересня у Галерея РА відбудеться зустріч з відомим американським журналістом, режисером та фотографом Андре Влчеком, який презентуватиме у Києві нову документальну стрічку про гуманітарну катастрофу у Центральній Африці, а також виставку власного соціального фото.

Андре Влчек – військовий кореспондент та фоторепортер, який висвітлював події збройних конфліктів у Боснії, на Шрі-Ланці, в Перу, Конго та в інших країнах по всьому світу; письменник, автор роману «Точка неповернення», що був перекладений багатьма мовами світу, автор п’єс «Примари Вальпараїсо», «Розмови з Джеймсом». Результатом його наполегливої праці у якості працівника ЮНЕСКО стала книга «Океанія», присвячена багаторічним мандрам островами Полінезії, Мікронезії та Меланезії, а також книги «Архіпелаг страху» та «Терлена, злам нації», про історію та сучасність Індонезії.

Фільми Андре Влчека акцентують увагу на проблемах тих країн, новини з яких не часто потрапляють в українські медіа. Його новий фільм «Політ над Дадаабом» присвячений найбільшому у світі табору для біженців у Кенії, а стрічка «Руандійський гамбіт» розповідає про криваву війну у Конго. Одним з останніх проектів режисера став документальний фільм, присвячений бесідам з видатним американським лінгвістом, філософом та публіцистом Ноамом Хомським.

Ми сподіваємось, що знайомство з творами Андре Влчека набагато розширить наші уявлення про соціальні реалії оточуючого нас світу.

Галерея РА

вул. Б.Хмельницького, 32
14 вересня, 17.00

Мне страшно. Я пишу это эссе как раз накануне Ид-аль-Фитра (Ураза-Байрам), праздника, который символизирует окончание священного для мусульман месяца Рамадан. Около 20% процентов всех людей мира исповедуют ислам, и практически все они сейчас усиленно готовят различные блюда, заворачивают подарки, готовятся простить своих любимых, своих соседей, раздать милостыню.

Для многих из них это лишь рутина, традиционная обязанность. Но для многих, – по крайней мере, для большинства из тех мусульман, с которыми я знаком – это действительно важное и знаменательное событие. Для них это, прежде всего, возможность стать лучше самим и проявить заботу о других людях.

Сам я – не верующий. Я не исповедую никакой религии. Во многих своих книгах и репортажах я часто говорил, что все религии, в особенности западные, приносили людям на земле невыносимые страдания и горе. Но многие из моих друзей – мусульмане. Среди мусульман много близких мне людей, чья судьба мне далеко не безразлична. Мне доводилось встречаться с ними в Индонезии, странах Персидского залива, Африке, Малайзии, да и повсюду. Я считаю своим другом Абдурахмана Вахида, бывшего президента Индонезии, весьма прогрессивного человека, и лидера крупнейшей мусульманской организации в мире – «Нахдлатул Улама». Я периодически дискутирую на тему ислама с мусульманскими священнослужителями в провинции Ачех и с шиитами Ирана и Индии.

Я глубоко уважаю исламскую культуру – за ее великолепную поэзию, за достижения в области науки, медицины, архитектуры, создания социальных структур, в том числе первой в мире «социальной» больницы. Но почему-то сейчас, за день до Ид-аль-Фитра, я ощущаю страх. Может быть, это потому, что я вижу, как нас разделяют высокие стены, а двери, которые обычно были широко открыты для меня, сейчас закрываются?

Я работал практически в 140 странах мира, жил на всех заселенных континентах. Я говорю на многих языках. Но все чаще я сознаю, насколько трудным (под час невозможным) становится честный открытый диалог между представителями различных культур или людьми разных вероисповеданий.

Официально нам, конечно, говорят совершенно иное. «Политкорректность» требует от нас говорить друг другу «правильные слова». Предполагается, что мы все должны быть одной дружной единой семьей. Мы говорим, что мы ведем между собой диалог – даже, если мы сидим по разным углам. И действительно, основная масса людей разных культур и религий, все-таки, не оскорбляет других публично. Мы не говорим друг другу грубости в лицо. Но знаем ли мы друг друга? Понимаем ли? Пытаемся ли узнать и понять?

Я один из тех самых «хмурых» атеистов и неверующих – хотя я и не горжусь тем фактом, что у меня нет веры. Я, может быть, и хотел поверить, но мой разум привык к рациональному и аналитическому мышлению. Философия, которую я изучал, опыт работы в зонах военных действий в качестве военкора – все это напрочь оттолкнуло меня от какой бы то ни было религии. Я смотрю, я снимаю, анализирую, а потом пытаюсь бороться за то, чтобы сделать мир лучше. В моей жизни нет ни времени, ни места для какого-либо ритуала. Так я говорю себе. Тогда почему же я чувствую некую горечь и зависть в такие дни, когда до Ид-аль-Фитра осталось лишь несколько часов?

Когда ты ощущаешь себя чужим на празднике, это, конечно, вызывает весьма гнетущее чувство. Хотя я и не верующий, но я симпатией отношусь к исламу. Можно знать ритуалы, чтобы быть за одним столом с верующими. И, тем не менее, ты остаешься чужим. Ты либо внутри сообщества верующих, либо – снаружи.

Люди, вроде меня, интернационалисты, порвавшие культурные связи и отбросившие прочь свою национальную идентичность ради борьбы за лучший мир, остаются как бы перед захлопнутыми дверьми. Твоя борьба против западного империализма и его культурной диктатуры еще не гарантирует, что те, ради кого ты борешься, тебя пригласят войти или, по крайней мере, предоставят тебе временное «культурное» убежище. Я не один ощущаю это. Недавно одна девушка, режиссер из Белоруссии, помогающая координировать мой визит в постсоветские страны, написала в письме:

«У меня много друзей среди мусульман, все они замечательные люди, но к религиозному человеку можно приблизиться лишь на определенное расстояние – невозможно достичь настоящей взаимной близости и понимания. Эмоциональная пустота, ограниченность, но с чьей стороны? Я не знаю, не знаю…». Да, каким-то образом это объясняет мою печаль и тяжесть на сердце, но не объясняет мой страх.

А мой страх сугубо рациональный по своей сути. Он основан на опыте тех лет, когда я просто наблюдал и анализировал то, что мог увидеть или заснять. Я боюсь – и боюсь я того, что люди на нашей планете сейчас расходятся по разным углам – не все, но большинство. Между ними нет больше доверия. Слишком сильна боль. Слишком глубоки моральные страдания. Неоколониализм чрезвычайно жестоко проявлял себя на всех континентах: в Африке, Океании, Азии и до недавнего времени – в Латинской Америке. Но самый острый коготь империализма вцепился в исламский мир. Запад всегда использовал этот регион в своих целях, претворяя в жизнь принцип «разделяй и властвуй» – разделяя шиитов и суннитов, подкупая и тренируя кадры из религиозных организаций для войны с Советским Союзом в Афганистане или против тех идеалов, которыми руководствовалось Движение Неприсоединения в таких странах, как Индонезия до 1965-го года.

Можно сказать, что политический ислам был как бы «украден» и испорчен западом, использован им в своих интересах. Это был длительный процесс – мучительный и унизительный для большинства мусульман, которым было тогда очень сложно противиться Западу и хоть как-то защищаться. После Второй Мировой войны целые нации – Иран, Пакистан, Афганистан, Индонезия, Палестина, Сомали – были ввергнуты в ужасающую мясорубку. Целые страны были вынуждены биться в агонии, истекая кровью. Практически всеми исламскими странами манипулировали, а если это не получалось, тогда они становились жертвой агрессии и оккупации. Наихудших диктаторов мусульманского мира создавал, взращивал и поддерживал Запад, который, по сути, правил мусульманскими странами, так же, как сейчас правит практически всем миром.

В сущности, мусульманские страны, так никогда и не добились подлинной независимости. А если они пытались этого добиться – их били еще раз, вынуждая подчиниться на условиях даже худших, чем раньше. Поэтому, сложно даже представить себе, что после всего этого к нам может быть хоть какое-то доверие.

Однако эмоции – это одно, а знание – совершенно другое. Многие мусульмане, конечно, могут защищать свои чувства и свою «территорию», сталкиваясь с «неверными», но именно Запад и господствующая там культура демонстрирует безграничное презрение к исламскому культурному универсуму, вынуждая мусульман вставать в оборонительную позицию, пытаясь защитить то немногое, что у них осталось.

Даже в самых удаленных и «забитых» провинциях Афганистана и Пакистана, даже на самых удаленных островах Индонезии, люди знают некие основы, на которых покоится западная культура. Но много ли на Западе знают об исламе – о его идеалах, принципах справедливости, о культуре и искусстве исламских стран, о табу и жизненных целях, которыми руководствуются жители этих стран? Мусульманский универсум охватывает около четверти населения Земли, но разве Империя и ее союзники относятся к нему, как к равному?

Сколько из «образованных» жителей стран Запада удосужились хотя бы прочитать Коран? Таких немного, но при этом я практически не знаю никого на Западе, кто не имел собственной «теории» или некоего убеждения (основанного на полнейшем невежестве) по поводу ислама и мусульманского мира.

Запад создал целую систему мощных и бескомпромиссных стереотипов. На шкале общепринятой для измерения интеллектуальности есть два полюса – две крайности. С одной стороны этой шкалы, находится некий образ, символ полностью подчиненной мусульманки, покрывающей волосы – персонификация угнетения, глупости и иррациональности. Мусульманская женщина воспринимается лишь, как некое достойное сожаления угнетенное существо, которое необходимо просветить и «освободить» в ближайшем будущем.

На противоположном полюсе этой шкалы находится образ некоего интеллектуала пост-экзистенциалиста, желательно из Парижа, Лондона или других западных метрополий. Он (или она, но чаще, все-таки, он) – несомненно, атеист, любитель вина, убежденный «либерал» (что бы это ни означало). Его бог – «рациональное мышление». Он не верит ни во что. Он смеется над идеей бога, но точно также презирает и идею революции, восстания, марксизм, и вообще все, что отдает для него идеализмом. И, конечно же, он является яростным сторонником индивидуализма.

Такой типаж интеллектуала был создан и возведен до уровня самого символа превосходства западной цивилизации. Если в этой системе координат мусульманская женщина находится где-то возле нуля, то западный интеллектуал находится в самом конце правого вектора. Однако так ли уж он умен, наш храбрый интеллектуал? Может быть, он добр или руководствуется идеями гуманизма? Или, может быть, он просто мужественный человек? Тогда оспаривает ли он сами догмы, производимые официальной системой пропаганды? Достаточно ли в нем смелости, чтобы поставить под сомнение собственное право на «превосходство»? Когда он напивается и начинает петь (а напивается он очень часто) слышим ли мы из его уст мелодии разных народов мира или его собственные джинглы? И если он и борется за что-нибудь, то борется ли он за тот мир, который угнетает его культура или просто он преследует собственные индивидуалистические и эгоцентрические цели? Что же знает наш чемпион по интеллекту о мире, который находится снаружи его «царства»?

Большинство из моих друзей «интеллектуалов» Парижа, Мадрида и даже Нью-Йорка вряд ли смогут назвать хоть одного мусульманского мыслителя или ближневосточного поэта. И они ведь настолько же невежественны в том, что касается культуры других частей нашего мира. Они знают только западную культуру. Практически любой китайский или японский ребенок может назвать нескольких выдающихся композиторов или писателей Европы и США, но сколько взрослых европейцев и американцев (даже с высшим образованием) смогут назвать хоть одного китайского или японского композитора, корейского актера, индонезийского художника?

А что же насчет открытости? Способен ли наш герой воспринимать новые идеи? Как насчет его диапазона выбора? Большинство европейских и американских «мыслителей» не могут даже представить себе возможность оспорить превосходство (их собственной) многопартийной политической системы (демократия для них измеряется не степенью реального участия народа в управлении страной, а лишь самим количеством соревнующихся между собой на выборах политических партий). То же самое относится и к понятию «свободный рынок» – экономической модели, которую можно определить, скорее, фразой «рыночный фундаментализм» - эту модель они тоже никогда не оспаривают. Ведь попробуй только поглумиться над теорией «свободного рынка», и корпорации предадут тебя анафеме. Тебя не убьют – тебя просто задвинут в сторону, будут игнорировать, предоставив тебе самому медленно умирать от голода.

И, наконец, большинство западных интеллектуалов исповедуют самую экстремистскую и фундаменталистскую веру. Именно эта их вера привела к смерти сотен миллионов невинных мужчин, женщин и детей – это искренняя вера в то, что Запад с его набором правил и догм имеет некий неоспоримый мандат на управление всем миром.

Однако вернемся к теме ислама. В этом году накануне праздника Рамадан я встречался с людьми из индийской шиитской секты Бохра – крайне ортодоксальной ветви шиизма, хотя туда входят преимущественно образованные люди. Я не буду сейчас рассказывать о деталях нашего общения – я попытаюсь изложить это в отдельной статье. Хочу лишь сказать, что мне довелось пообщаться там с женщиной-нейрохирургом, замечательным врачом, которая известна в тех краях, как человек верный своему призванию лечить людей; как та, которая пойдет даже туда, куда отказываются идти все другие врачи. Она спасает жизни самых безнадежно больных. И ее талант – возможность делать столь сложные операции – является для этой женщины благословением. Она сказала мне: «Я имею доступ к величайшему из творений господа – к человеческому мозгу». И впоследствии, не без некоторого сожаления она писала мне: «Не важно, что мы делаем – нас не считают «интеллектуалами», потому что мы религиозны, потому что верим в бога. Атеисты не воспринимают верующих всерьез. А лишь атеисты могут считаться настоящими интеллектуалами».

Ее слова, собственно, и навели меня на мысль написать это эссе. Человек, который делает сложнейшие операции на человеческом мозге, должен восприниматься всерьез. Но в нашем мире голос этой женщины не слышен – поэтому я готов помочь ей и озвучить ее мысли.

Я всегда считал, что человек должен во что-то верить, чтобы жить (а не просто существовать) и чтобы сделать этот мир лучше. Все величайшие революции в мире вела страсть – любовь, беззаветная любовь к человечеству. Советские люди не смогли бы бороться и победить фашизм (спасая тем самым весь мир) без страсти, без веры в свою священную миссию. Без любви и веры в собственную правоту Куба не смогла бы выстоять против атак на нее, и против эмбарго, введенного США.

Когда я возвращаюсь в Европу или США, чтобы пообщаться с кем-либо или презентовать свои книги и фильмы, мне часто кажется, что там, в повседневной жизни, исчезло само понятие «священного». Никто не борется за что-нибудь существенное, глобальное. Почти никто не борется. Все. Точка. Идеалов практически не осталось. Все идеи дискредитированы – их протащили по грязи и оплевали. Люди живут как бы по инерции, а тем временем заграницей продолжается грабеж, проводимый их правительствами и компаниями. Семьи стараются не заводить детей – мужчины и женщины слишком бояться, что кто-нибудь может помешать их «свободе». Старики доживают в домах для престарелых или умирают в одиночестве дома, и трупы находят только спустя недели. Только произнесите слова «социализм», «интернационализм» или (не дай боже) «марксизм» – и вас окатят гневной волной циничных издевок. Только упомяните о странах, которые идут отличным другим путем (Китай, Венесуэла, Куба) – и люди, пусть плохо информированные, но зато злобно настроенные начнут бомбардировать вас штампами, созданными масс-медиа и пропагандистской машиной, чтобы дискредитировать тот или иной народ.

Я чувствую себя на Западе не очень хорошо, и с каждым годом мне там все хуже. Я не знаю никакой другой части планеты, где бы царило такое единодушие во мнениях! И мнения эти или даже можно сказать верования этих людей мне не по душе. Я понял, что те верования, которые еще остались на Западе не имеют ничего общего с любовью – скорее с ненавистью и нигилизмом. Хотя в этом есть и некое рациональное зерно – ведь если не из ненависти и жестокости, то, как иначе способно было бы меньшинство населения земли веками грабить и терзать весь остальной мир?

Недавно я сидел в одной из стамбульских мечетей. Там было тихо, спокойно, уютно. Я там был далеко не один – ведь в Турции, в отличие от Саудовской Аравии, мечеть является не только местом для богослужения, но и просто общественным местом, куда каждый может зайти и отдохнуть. Я сидел на полу и размышлял, а в этот момент возле меня молились женщины. Они были искренни в своей вере – и, как мне показалось, спокойны и довольны. А во мне не было спокойствия. То, что я видел на Ближнем Востоке; то, что я ощущал, работая там, было очень далеко от гармонии. Я подсчитал в уме, что вот уже 20 или 25 лет я нахожусь в бесконечной гонке, постоянных переездах, постоянной работе, в состоянии непрекращающейся борьбы – борьбы за лучший мир. Мне нравится это борьба. Я люблю свою работу и свою жизнь. Однако, меня несколько угнетает мысль о том, что, в конце концов, я обращусь в прах. А эти женщины верили, что им уготована лучшая участь.

И потом я осознал еще кое-что. Я сидел на коврике, в голове роились мысли – я обдумывал концепцию статьи, вспоминал обо всех тех ужасах существования многих людей на нашей земле, которые я наблюдал воочию, – а эти женщины, в нескольких шагах от меня, – они любили. Они любили беззаветно и самоотверженно. Они любили своего бога. И внезапно все прояснилось.

Я вспомнил о парочке, которую видел как-то на закате в Никарагуа. Они шепотом читали замечательные стихи, выгравированные у подножия статуй. Если любишь – любовь должна быть только абсолютной, иначе – зачем она? Если есть любовь, то любая объективность становится бессмысленной. Объективность тогда даже становится оскорбительной. Мы ведь не измеряем величину носа любимой? Мы же не смотрим ее зубы? Мы же не проверяем ее уровень IQ? Ведь все это не имеет абсолютно никакого значения, потому что она – совершенство. И если кто-нибудь скажет, что она дура или уродина – мы врежем тому по зубам. И это вполне естественно – так было сначала времен.

Вся разница была лишь в том, что любили эти молившиеся в мечети женщины – беззаветно любили некое высшее существо. Я знал, что вру сам себе. На самом деле я хотел бы быть на их месте – быть вместе с теми, кто может верить, кто любит, кто может... Я знал об этом, но это знание сидело где-то глубоко внутри. Я ощущал себя в мечети в безопасности, я почувствовал умиротворенность и спокойствие. Мне было там лучше, чем в каком-нибудь пабе или на атеистическом собрании.

В конце концов, я встал, поднял свою тяжеленную сумку, набитую камерами и проводами, и ушел. Я пошел продолжать бороться за лучший мир на этой планете. Но в дверях мне в голову пришла мысль – парафраз концовки «Мифа о Сизифе» Альбера Камю. Наблюдая за этими преданными своей любви женщинами, я вынужден был признать, что они были счастливы, а мне… мне было страшно.

Андре Влчек 

Counterpunch

Перевод Дмитрия Колесника

Читайте по теме:

Славой Жижек: Сила женщины и истина ислама

Александр Панов. Go East!

Андрей Манчук. Мифы крестоносцев