Идеология и электричество

В чайханах и уличных ларьках Кабула нередко можно увидеть портреты темноволосого усатого мужчины с округлым суровым лицом – Мохаммеда Наджибуллы, последнего президента коммунистического Афганистана. Наджибулла вступил в Народно-Демократическую Партию Афганистана (НДПА) в конце 1960-х годов (в те годы он активно участвовал в студенческих протестах в Кабуле –  прим. ред.), а затем возглавлял афганскую спецслужбу ХАД и в 1986-м году стал президентом этой страны. После вывода советских войск из Афганистана Наджибулла еще три года удерживал власть. В 1996-м его убили боевики Талибана.

Когда я спрашивал афганцев в Кабуле обо всех этих плакатах и открытках с изображением Наджибуллы, их ответы сводились примерно к следующему: «Он был сильным президентом, и у нас тогда была сильная армия», «при нем все хорошо работало, а Кабул был чистым городом». Один из владельцев чайханы сказал, назвав его привычно Наджибом: «Наджиб воевал с Пакистаном». Иными словами, его запомнили не столько как социалиста – термин для большинства афганского населения непонятный, –  сколько в качестве модернизатора страны и ее патриота.

Чтобы понять, почему изображения Наджибуллы стали здесь чем-то вроде иконы, нужно знать о советской тактике и стратегии в Афганистане, о терроре и страданиях, об идеалах и целях, которыми руководствовались афганские коммунисты и их советские союзники. Одним из авторитетов в данном вопросе можно считать Родрика Брейтвейта, дипломата времен «холодной войны», работавшего британским послом в Москве как раз при распаде Советского Союза. Недавно он опубликовал интересную книгу о вторжении и оккупации советскими войсками Афганистана: «Afgantsy» (в названии используется русское прозвище ветеранов войны в Афганистане). Это весьма трезвый и выдержанный отчет, представляющий собой нечто обратное той пропаганде и лжи, к которым Брейтвейт по долгу службы был вынужден прибегать на посту британского дипломата в СССР. Если в книге Брейтвейт говорит об этом лишь вскольз, то в своих интервью он высказывается об этом более откровенно. При написании «Афганцев» он ездил в Афганистан, имел доступ к российским архивам и документам других ключевых игроков этой войны.

В качестве аналогичного примера можно привести и «Призраки Афганистана» Джонатана Стила, бывшего долгое время корреспондентом «Гардиан». На протяжении тридцати лет Стил ездил в Афганистан, передавая оттуда репортажи о советской интервенции, о правлении Наджибуллы, о периоде хаоса, воцарившегося после победы моджахедов, гражданской войне, подъеме Талибана и об американской оккупации. Как и Брейтвейт, Стил бегло говорит по-русски – и, между прочим, он был одним из членов команды «Гардиан» решившейся опубликовать депеши, переданные WikiLeaks. Он отлично знает Афганистан и умеет схватывать детали в общем контексте истории, наметанным глазом профессионального журналиста. Он весьма трезво описывает, как сам феномен возникновения Талибана, так и нынешнюю ситуацию в Афганистане – но наиболее впечатляющие разделы его книги касаются как раз анализа истории афганского коммунизма и периода советской оккупации.

«Советы» воевали с мусульманскими повстанцами на границах в Центральной Азии еще в период Гражданской войны, в начале 1920-х годов, а затем вновь – в начале 1930-х, пока им, наконец, не удалось окончательно разбить басмачей (бандитов) с помощью Афганской Королевской Армии. Таким образом, стабильность в Афганистане рассматривалась как ключевой фактор безопасности советской Центральной Азии. С начала 1950-х годов Афганистан входил в четверку крупнейших получателей помощи от Советского Союза. Москва посылала сюда инженеров и приглашала на учебу тысячи афганских студентов, технический персонал и офицеров.

В конце 1950-х годов США тоже стали инвестировать в Афганистан. Таким образом, между двумя сверхдержавами возникла конкуренция по вопросу об оказании помощи этой стране. США, например, оказали помощь при строительстве ГЭС на реке Гельменд, которая не только давала электроэнергию, но способствовала орошению засушливых южных районов страны. А тоннель Саланг, соединяющий северный и южный Афганистан (один из самых высокогорных тоннелей в мире) – был советским проектом. Обе сверхдержавы строили систему автодорог. Инфраструктуру кабульского аэропорта строили советские специалисты, а всю электронику к нему, систему связи и радары поставляли американцы. Парадоксально, но многие офицеры, учившиеся в СССР, стали лидерами моджахедов (среди них, например, Исмаил Хан, поднявший восстание в Герате в 1979-м году). В свою очередь учившиеся в США интеллектуалы стали афганскими коммунистами и правительственными чиновниками (среди них, например, премьер-министр Хафизула Амин).

Коммунистический переворот 1978-го года был косвенным результатом предыдущего переворота, вызванного голодом. С 1969-го Афганистан в течение нескольких лет подряд страдал от засухи и отсуствия продовольствия. В 1973-м году, когда в центральной афганской провинции Гор люди уже умирали от голода, генерал Мухаммед Дауд возглавил переворот, свергнув своего двоюродного брата Мохаммеда Захир Шаха, отменив монархию и создав республиканское правительство с самим собой во главе – но уже в качестве президента. Король Захир Шах сначала подверг опале столь сильную политическую фигуру, как Дауд, а затем не смог ничего предпринять для борьбы с голодом.

Оказавшись у власти, Дауд стал проводить экономическую политику, ставшую впоследствии стандартной для Афганистана: государственное планирование и инвестиции в строительство частных индустриальных объектов и развитие внутреннего рынка. По отношению к своим политическим противникам (враждебным друг к другу исламистам и коммунистам) он чередовал тактику сотрудничества и репрессий. Усиление этих репрессий вынудило таких исламистов, как таджикский лидер Ахмад Шах Масуд и пуштунский исламист Гульбеддин Хекматияр уйти в Пакистан. Аналогичная волна репрессий уже против коммунистов вызвала переворот 1978-го года. Как отмечает Стил, это был «впопыхах одобренный переворот», ускоренный убийством одного из весьма уважаемых руководителей партии НДПА по имени Мир Акбар Хибер. Последовавшие за этим убийством массовые протесты сторонников НДПА вызвали полицейские облавы. Опасаясь полной ликвидации НДПА, офицеры-коммунисты атаковали президентский дворец, убили Дауда и захватили власть в стране, что вошло в историю под названием Саурской (апрельской) революции.

Советские чиновники – в том числе и кабульское отделение КГБ – были застигнуты врасплох таким поворотом событий. Как пишет Брейтвейт: «они были явно не готовы к такому». По мнению советских чиновников, Афганистан был не готов к социализму, а НДПА была не готова к управлению страной. Что не менее важно, сама НДПА состояла из двух оппозиционных друг другу фракций. Переворот организовала более крупная и радикальная фракция «Хальк» («Народ»). Эта фракция опиралась на поддержку пуштуноязычного населения, недавно переехавшего в города в поисках работы или на учебу. Меньшая и более умеренная фракция «Парчам» («Знамя») опиралась на поддержку дариязычного (афгано-фарси) городского среднего класса.

Начало правления «Хальк» было весьма кровавым. Сорок генералов Дауда и политических противников партии (в том числе два бывших премьер-министра) были казнены. Затем были убиты, заключены в тюрьмы либо исчезли многие исламисты, маоисты и даже члены НДПА из фракции «Парчам». Этот рост насилия все более беспокоил Советский Союз. С другой стороны, правительство фракции «Хальк» приняло целый ряд прогрессивных законов и социальных программ.

Запрещались браки несовершеннолетних, была снижена цена калыма, были отменены долги и закладные крестьян, началась кампании по преодолению безграмотности, как среди мужчин, так и среди женщин (хотя обучение было раздельным). Развернулась земельная реформа. Но, несмотря на благие намерения, многие из этих начинаний были плохо организованы – и на это немедленно последовала реакция.

Один из старых афганских коммунистов, Салех Мухаммед Зери, которого Стил нашел в скромной квартирке возле лондонского аэропорта Хитроу, рассказал о сопротивлении афганских крестьян: «Сначала крестьяне были просто счастливы нашему приходу, а потом они услышали, что мы коммунисты – и сразу же изменили к нам отношение. Тогда весь мир был против нас. Крестьяне говорили, что мы не верим в Аллаха – и они, собственно, не ошибались на этот счет. Они видели, что никто из нас не молится. Мы освободили женщин от уплаты обязательного приданого – и поэтому крестьяне говорили, что мы, дескать, за свободную любовь».

Зери оставался в Кабуле вплоть до захвата власти моджахедами в 1992-м году. Лишь после того, как «воины бога» убили его жену и двоих детей, он бежал из Афганистана. Еще один, бывший деятель НДПА, ныне живущий в Лондоне, рассказал Стилу: «Наши партийные лидеры хотели победить неграмотность за пять лет. Это было смешно. Земельная реформа не пользовалась популярностью в народе, но революционные декреты все равно провозглашались, и проводить их приходилось с помощью силы. Общество было не готово. У людей никто не спрашивал». При этом Стил подчеркивает, что хотя ветераны НДПА долгое время имели доступ к огромным суммам бюджетных денег, они  не разворовывали их. По крайней мере, свидетельств тому нет.

Спешно разработанные реформы НДПА стали жертвой старого раскола всего афганского общества на город и деревню. Образованные юные городские идеалисты не понимали тот сельский мир, который стремились переделать. А этот сельский мир, окруженный глинобитными стенами кишлаков, не понимал городских чиновников. Социальные и культурные реформы, естественно, угрожали традиционным привилегиям мулл, маликов (глав сельских общин) и крупных землевладельцев. Но экономические и прогрессивные аспекты программы отвергались также и глубоко религиозным крестьянством.

В Афганистане, несмотря на царившие здесь бедность и неравенство, не было столь радикального неравенства в распределении земли, как в предреволюционной Мексике и Китае. Как пишет Стил, крестьяне были «связаны со своими землевладельцами узами религии, клана, семьи, и не были готовы презреть их власть». Сельское общество жило автономной жизнью, в чем-то даже независимо от Кабула, поэтому реформы, угрожавшие  перевернуть его основы, оно встретило вооруженным сопротивлением, в котором ведущую роль стали играть исламистские партии, перебазировавшиеся в Пакистан еще во время репрессий, организованных против них Даудом.

Ситуацию усугубил и ряд чисто технических ошибок, допущенных НДПА. Реформы городских коммунистов, исходившие из Кабула, перераспределяли землю, но не права на источники воды – а это было грубой ошибкой, демонстрировавшей незнание структуры местного сельского хозяйства. Они отменили деспотическую и разорительную систему «базарных» кредитов, но не создали взамен никакой альтернативной кредитной программы финансовой помощи беднейшим крестьянам, которые особо нуждались в ней во время сева. Советский Союз вновь и вновь советовал Кабулу отменить или притормозить эти радикальные реформы.

Афганские коммунисты были не первыми модернизаторами, столкнувшимися с реакционностью крестьянства. Так называемый «Красный принц», Аманулла Хан (воспоминания о нем оставила писательница Лариса Рейснер, посетившая Афганистан вместе со своим мужем-послом, красным флотским командиром Федором Раскольниковым – прим. ред.), который изгнал британцев из Афганистана в 1919-м году, был свергнут уже через десять лет восстанием племен, воспротивившихся его попыткам модернизировать страну по примеру Турции. Он пытался провести незначительную, в принципе, земельную реформу, дать женщинам право голоса и начать обучение девочек грамоте. Сельские элиты обычно положительно относятся к строительству дорог, но ни в коем случае не согласны платить за это налоги. Сельские массы принимают улучшения методов ведения сельского хозяйства и обучение грамоте, но только не атаки на патриархальность.

И через 50 лет после Амануллы Хана НДПА столкнулась с аналогичным религиозным крестьянским восстанием. Чтобы обуздать его, афганские коммунисты даже пытались демонстрировать религиозное благочестие – они начали публично молиться и ходить в мечеть. Но для крестьян этого было слишком мало – и было уже слишком поздно. Ситуация стала накаляться в марте 1979-го года, когда вспыхнул мятеж, возглавляемый исламистскими офицерами в городе Герате возле иранской границы. Нет особого сомнения, что этот мятеж был вызван событиями в соседнем Иране, откуда тогда же сбежал шах – а уже месяц спустя в Тегеран вернулся Хомейни.

Брейтвейт отмечает, что восстание в Герате и подавление его афганскими военными (с помощью советской авиации) не было настолько кровавым, как у нас принято это считать: «Хотя западная пресса и западные историки продолжают утверждать, что в Герате были убиты около сотни советских граждан, но эта цифра преувеличена в три раза». Не было и никаких ковровых бомбежек Герата – в результате которых, якобы, погибли тысячи человек.

Вслед за Гератом мятеж подняли и другие гарнизоны. В это время в СССР, который посылал новых советников в Афганистан, стали рассматривать возможность введения туда наземных войск. Летом того же года США начали выделять крупные суммы и поставлять вооружение моджахедам – инструктируя их, как атаковать афганские правительственные силы и объекты инфраструктуры, действуя с территории Пакистана. Тем временем стал усугубляться и конфликт внутри самой НДПА. С новой силой разгорелись личностные и идеологические разногласия, которые переросли в стычки между фракциями «Хальк» и «Парчам» – а затем и в борьбу между членами фракции «Хальк».

В сентябре 1979-го года президент Мухаммад Тараки был привязан к кровати и задушен подушкой. Приказ об убийстве исходил от его давнего соперника из той же фракции «Хальк» – премьер-министра Хафизуллы Амина. Советские лидеры считали убитого Тараки более гибким (относительно Амина), и это убийство не могло не вызвать их недовольства. В 1960-х годах Амин учился в США, в Колумбийском университете, где возглавлял студенческую ассоциацию, и ходили слухи, что он был связан с ЦРУ. Стил отмечает, что до Саурской революции в Афганистане Амин был в списке тех, кто получал деньги от ЦРУ. Брейтвейт пишет, что даже американский посол Адольф Дабс после нескольких встреч с Амином делал запрос в ЦРУ, интересуясь установлен ли у них с Амином контакт. Скорее всего, Амин шел по протоптанному пути, хорошо знакомому афганским лидерам прошлого – он пытался управлять буферным государством, маневрируя между интересами сверхдержав.

Во время кризиса 1979-го года афганские коммунисты целых тринадцать раз просили о советском военном вмешательстве. В свою очередь, Москва всегда находила (правильные, по сути) аргументы против разворачивания в Афганистане своих наземных войск. «Мы тщательно изучили все аспекты и пришли к выводу, что если ввести наши войска, то ситуация в стране не только не улучшится, а даже ухудшится» – объяснял один советский чиновник. Но убийство Тараки, похоже, заставило Советский Союз изменить мнение.

Сороковая армия была переброшена на юг, и когда в декабре 1979-го советские войска вошли в Афганистан, то миссия их заключалась не в помощи Амину, а как раз в том, чтобы его убрать. Советское спецподразделение атаковало президентский дворец и после длительной кровавой битвы за каждую комнату Амин был, в конце концов, загнан в угол и убит. Ему на замену подобрали Бабрака Кармаля из умеренной фракции НДПА «Парчам». Кармаль был излишне темпераментный, раздражительный и склонный к паранойе человек. Его некомпетентность усугубляло к тому же пристрастие к спиртному. (Кармаль во многом был похож на нынешнего президента Афганистана Хамида Карзая, который по слухам является наркозависимым – параллели между этими фигурами четко прослеживаются в книге Брейтвейта).

По началу и Москва и Вашингтон полагали, что интервенция в Афганистан не продлится более шести месяцев, а афганское население (по крайней мере, городская его часть) приветствовали советских солдат и окончание правление невменяемого Амина.

Вместе с солдатами Советский Союз послал идеалистически настроенных гражданских – советников, помощников и технических специалистов. Но, как оказалось, Кармаль тоже не смог добиться лояльности сельского религиозного населения – поэтому сама возможность функционирования афганского государства и далее была весьма ограничена. Чтобы ухудшить ситуацию, в июне 1979-го США начали вооружать подразделения моджахедов. США оказывали им серьезную военную помощь по инициативе ЦРУ, а сама программа щедро финансировалась саудовским правительством. Ее реализацией на месте управляла пакистанская разведка, которая становилась все более мощной организацией. И вскоре СССР увяз в войне, которая окончилась для него лишь через девять лет.

Многие из советских военных действительно верили в свой «интернациональный долг» – также, как и сегодня некоторые американские добровольцы считают войну в Афганистане помощью отсталой стране в борьбе с террористической угрозой. И также, как и американские солдаты в наши дни, рядовые Советской Армии в Афганистане зачастую были по происхождению из сел и маленьких городков.

Мужчины (и какое-то количество женщин) из больших городов западной России, семьи которых были связаны с правящей партией и имевшие профессиональное образование – все они были, как правило, разбросаны по частям авиации, подразделениям КГБ или медчастям. Но среди рядовых призывников было немного жителей больших городов. А именно они постоянно рисковали собой. Ожидая выстрела в любой момент, они конвоировали доставку грузов или окапывались на какой-нибудь пустоши, затерянной в горах. 

Сороковая армия должна была завоевать умы и сердца афганцев – но у них этого не получилось. Когда советский или афганский правительственный отряд попадал в засаду, они тут же вызывали подкрепление авиации и артиллерии – а моджахеды стреляли из сельских домов, и таким образом, сами эти аулы подвергались бомбардировке и уничтожению. Брейтвейт полностью опровергает ходившие у нас «утки» о том, что советские солдаты якобы подбрасывали начиненные взрывчаткой детские игрушки или использовали химическое оружие. Вопреки репортажам западной прессы 1980-х годов, жестокость по отношению к гражданскому населению не была преднамеренной (не была частью политики), а являлась лишь вполне предсказуемым, хотя и непростительным побочным эффектом действий военных. Но иррациональность и противоречивость действий против мятежников лишь усугублялись.

«Советы» отдали под трибунал сотни своих солдат за различные преступления – от убийств и изнасилований до употребления наркотиков, мелкого воровства и неуставных отношений (что во все времена являлось проблемой русской армии, начиная с царских времен и по сегодняшний день). Но они и не могли (или не хотели) обуздать насилие, которое чинила афганская спецслужба ХАД. Около 8000 афганцев были казнены правительством НДПА, еще тысячи были заключены в тюрьму или подвергались насилию.

Как пишет Брейтвейт, афганцы в целом считают, что советские солдаты лучше американских – не в последнюю очередь потому что советские были менее осторожны. Они были гораздо легче экипированы и в целом были культурно ближе крестьянам Центральной Азии – кем, собственно, и было большинство афганцев. Советские же «афганцы» по возвращении домой должны были обратно приспособиться к мирной жизни. У кого-то это получилось – но у многих была подорвана психика, некоторые стали злоупотреблять алкоголем и наркотиками, а «афганцы»-инвалиды к тому же вынуждены были еще вести постоянно битву с медицинской бюрократией. Вернувшиеся домой ветераны столкнулись и с неприятием многих соотечественников, считавших эту войну бессмысленной.

К моменту прихода к власти Горбачева в 1985-м году советское руководство уже задумывалось над выводом войск из Афганистана. Тихая, но массовая и настойчивая антивоенная кампания, которую вели в письмах семьи солдат, ветераны и даже некоторые советские офицеры, подтолкнула Москву к принятию неизбежного решения. В воздухе уже витали «перестройка» и «гласность», а в Афганистане недавно назначенный на пост президента Наджибулла стал дрейфовать от марксизма-ленинизма к чему-то, напоминавшему некий прагматический национализм. В 1988-м году Наджибулла изменил название партии с НДПА на «Ватан» («Родина»), а под конец даже хотел предложить пост министра обороны одному из командиров моджахедов Ахмад Шаху Масуду.

Эти перемены, начавшиеся с отставкой Кармаля и приходом к власти Наджибуллы, были частью официальной политики, называвшейся «национальным примирением». О последних дипломатических попытках стабилизации ситуации пишет Артемий Калиновский в своей книге «Долгое прощание»: «С 1985-го по 1987-й политика Москвы в Афганистане определялась стремлением положить конец войне, не потерпев явное поражение. Горбачев, также как и его предшественники, считал, что спешный вывод советских войск ударит по престижу Советского Союза – в особенности по престижу среди партнеров в странах Третьего мира. Тем не менее, он хотел покончить с этой войной, в чем его поддерживало большинство членов Политбюро. А для этого необходимо было, чтобы в Кабуле установился режим, способный выжить самостоятельно – то есть, он должен был какое-то время продержаться после вывода советских войск, спасая советский престиж».

Чтобы «Национальное примирение» действительно состоялось, необходимо было сотрудничать с США – главным патроном афганских моджахедов. Калиновский посвятил целую главу советско-американским переговорам об Афганистане. К несчастью для Афганистана и для «Советов», рейгановская администрация была расколота на сторонников политики «пускания крови» и «соблюдения договоренностей». Госсекретарь США Джордж Шульц был одним из главных сторонником «соблюдения договоренностей». Он настаивал на выполнении условий договора и говорил, что, если Красная Армия уйдет из Афганистана, то и США должны прекратить поставки и помощь моджахедам. В свою очередь, сторонники «пускания крови», широко представленные в ЦРУ и «афганском лобби» в Конгрессе, выступали за эскалацию насилия и утверждали, что помощь моджахедам следует прекратить только после полного прекращения помощи правительству Наджибуллы. В конце концов, победило «кровожадное» лобби. С точки зрения Москвы и Кабула позиция рейгановской администрации была «абсолютно не ориентированной на сотрудничество».

В феврале 1989-го года последний советский танк пересек «мост Дружбы» через Амударью – но Москва, вопреки ожиданиям многих, продолжала осуществлять поставки правительству Наджибуллы.

В марте 1989-го афганские войска, воевавшие теперь в одиночку, отбросили моджахедов от осажденного Джелалабада в восточном Нандарахаре возле самой пакистанской границы. Если бы моджахеды взяли этот город, им открылась бы дорога на Кабул. Моджахеды же оставались разрозненными группами, стратегически не связанными между собой, несмотря на имевшееся у них тактическое преимущество. Брейтвейт говорит, что Эдуард Шеварнадзе очень не хотел быть первым министром иностранных дел, занявшим этот пост после поражения в Афганистане – поэтому, ради сохранения собственного престижа, он всячески поддерживал правительство Наджибуллы поставками топлива и оружия. Таким образом, афганское правительство могло бы держаться еще достаточно долго. И Наджибулла действительно продержался более трех лет – но когда Ельцин сместил Горбачева и СССР распался, Афганистану перерезали жизненно важные каналы поставок. 

К распаду Советского Союза привело отнюдь не поражение в Афганистане, как у нас часто говорят. Отнюдь нет. Как недавно писал The Economist: «Коллапс советской системы наступил, когда верхушка чиновников решила «монетизировать» свои привилегии, обратив их в собственность». Когда же это произошло, и власть захватил Ельцин – наступил крах режима Наджибуллы. Брейтвейт докладывал, что Ельцин, еще будучи формально главой РСФСР (до смещения Горбачева и распада СССР) уже тогда открыл тайные каналы поставок оружия афганским моджахедам.

Когда прекратились советские поставки правительству Наджибуллы, один из его ключевых генералов – Рашид Дустум – сразу перешел на сторону моджахедов. В апреле 1992-го Наджибулла был свергнут. Различные банды «священных воинов» и этно-национационалистических фанатиков хлынули в Кабул. После недолгого эксперимента по созданию совместного правительства, различные фракции моджахедов сцепились в междоусобной войне, а члены НДПА либо бежали из страны, либо ушли в подполье. Наджибулла тоже пытался бежать, но люди Дустума блокировали его по дороге в аэропорт.

В течение последующих четырех лет Кабул погружался в варварство – различные группы воюющих между собой моджахедов погрузили город во тьму, как в прямом, так и в переносном смысле. Провода линий электропередач, уличное освещение и троллейбусные линии были разграблены. Коммунальные службы прекратили работу. Междоусобные войны вдвое сократили численность населения города. По предварительным подсчетам, около 100 000 человек, преимущественно из мирного населения, были убиты. Наджибулла продолжал скрываться в ооновском посольстве. Когда же в 1996-м году город взяли талибы, они вытащили оттуда экс-президента. Его избивали, пытали, кастрировали, застрелили, протащили труп по улицам и повесили на фонарном столбе.

Сейчас, когда НАТО оккупирует Афганистан, на улицах Кабула можно встретить портреты Наджибуллы. Почему? Дело в том, что война в Афганистане и тогда и сейчас шла не просто между афганцами и завоевателями. Это был еще и конфликт между самими афганцами – между населением городов, поддерживающим модернизацию (пусть даже проводимую силовыми методами) и сельским населением, столь же отчаянно сопротивлявшимся любым переменам. Каждая из сторон призывала на свою сторону какие-либо силы извне.

Во времена Холодной войны Советский Союз поддерживал Кабул – тогда как США и Пакистан поддерживали сельских повстанцев. Сегодня, по иронии судьбы, уже США поддерживают горожан Кабула, пытающихся построить свое государство (многие из которых в действительности ранее служили Наджибулле) – тогда как Пакистан, формальный союзник США и хорошо оплачиваемый ее вассал, все еще поддерживает религиозных повстанцев-традиционалистов.

В Афганистане существует целый класс афганцев-горожан, и для них ключевым политическим вопросом всегда был вопрос о связи между идеологией и электричеством. Как связаны между собой эти два понятия? Эти люди пытались распространить нормы, по которым жил Кабул, на сельскую местность. И начиная с 1920-х годов любые их попытки идти по этому пути встречали вооруженное сопротивление в сельской местности.

Горожане Кабула использовали в качестве средств для достижения цели и конституционную монархию, и президентскую республику, и социализм советского образца. Наджибулла пытался ухватиться и за национализм – как за «последнюю соломинку». А сейчас в Афганистане с помощью НАТО аналогичным образом пытаются внедрить либеральную демократию. Поэтому не удивительно, что бывшие афганские коммунисты остались сторонниками модернизации своей страны – и их сейчас можно встретить повсюду. Они входят во все наиболее компетентные группы того, что номинально считается афганским правительством. Одним из таких технократов является Мухаммад Ханиф Атмар. С 2002-го по 2010-й этот весьма уважаемый в Кабуле человек занимал ряд министерских должностей в правительстве Карзая, будучи попеременно и министром развития сельского хозяйства, и министром образования, и, наконец, министром внутренних дел. В молодости Атмар работал в спецподразделении ХАД (афганская тайная полиция, как и КГБ имела свои военизированные спецподразделения). Он потерял ногу, обороняя осажденный моджахедами Джелалабад.

Когда же правительство Наджибуллы пало, он уехал учиться в Великобританию. После американского вторжения Атмар вернулся в Кабул и вскоре заслужил репутацию компетентного и честного менеджера – «одного из тех, с кем Запад может работать». Современное Национальное управление безопасности Афганистана – фактически, наследница спецслужбы Наджибуллы. В ней служит столько кадров из бывшей фракции «Парчам», что афганцы по привычке называют свое Управление безопасности по старинке – ХАД. Аналогичным технократом – и тоже бывшим членом НДПА, – является и Захир Танин, нынешний представитель Афганистана в ООН. В 1980-х годах он входил в Центральный комитет НДПА.

Вот почему в Кабуле и сейчас висят портреты Наджиба. Несмотря на все ошибки, его мировоззрение ассоциируется у афганцев с электричеством. Но, к сожалению, война не способствует электрификации.

Кристиан Паренти

The Nation

Перевод Дмитрия Колесника