Противоречивый Диккенс

Чарльз Диккенс, двухсотлетие которого мы отмечаем в этом году, присутствовал при формировании Великобритании в ее современном виде. Когда он начинал писать свои произведения, основным видом транспорта были еще дилижансы, а когда он писал свои последние романы – появились железные дороги. Капиталисты у раннего Диккенса – это либо злодеи из викторианской мелодрамы, либо добросердечные патерналисты. В поздних романах Диккенса перед нами уже предстают безликие функционеры, являющиеся частью анонимной системы, управляющей ими настолько же, насколько и они управляли ей.

Диккенс родился в эпоху Байрона и Наполеона, затем он стал свидетелем развития тред-юнионов, акционерных компаний и зарождения корпоративного капитализма. Его проза ведет нас из работного дома Оливера Твиста на фабрики романа «Тяжелые времена» и знакомит нас с государственной бюрократией в «Холодном доме».

Диккенс не просто описывал новую индустриальную нацию – он отразил ее в самом стиле своего письма. Он стал первым подлинно урбанистическим писателем Великобритании. Он ярко и вместе с тем как бы мимоходом описывает людей того времени, и вы словно бы сталкиваетесь с ними на оживленном углу улицы. Сам ритм его прозы улавливает лихорадочность и беспокойность города. Диккенс отдает предпочтение деталям, а не окружающему фону. Он отражает общество, разделенное и ставшее менее открытым – общество, которое трудно рассматривать во всей его целостности. Его персонажи замкнуты в своих не связанных друг с другом мирах.

В овеществляющем всё мире промышленного капитализма люди становятся непроницаемы, словно предметы мебели. Они таят внутри себя мистические тайны, и до глубин их сердец не добраться никому. Каждый из них либо гротескный персонаж, либо чудак. Нет больше никаких общих человеческих норм – есть лишь набор изолированных фриков – иногда зловещих, иногда забавных, отскакивающих друг от друга при случайных столкновениях.

Энергия среднего класса

Диккенс, как известно, не мог принять то зло, что нес с собой промышленный капитализм – но его театральная яркая проза отражает и энергичность среднего класса, до сих пор рвущегося наверх. Будучи еще молодым амбициозным писателем, Диккенс любил предстать в качестве модного горожанина, знавшего все улочки и закоулки Лондона. Джейн Остин писала обычно о поместьях в английской глубинке, бывших в ее время центром экономической и социальной жизни. Диккенс же, наоборот – житель метрополиса, до самых кончиков своих запачканных чернилами пальцев. Его Лондон – город адвокатов, торговцев, мелких клерков и состоятельных буржуа – это уже крупнейший коммерческий имперский центр мира, где все более отчетливо заявляет о себе мощь британского правящего класса.

Диккенс происходил из той социальной группы, которой более чем всем остальным группам, были свойственны противоречия – он был из низов среднего класса, откуда вышли и большинство великих романистов XIX века: от сестер Бронте до Джорджа Элиота и Томаса Харди. Низы среднего класса стоят достаточно близко к простому народу и поэтому часто с симпатией относятся к его судьбе. С другой стороны, они стремятся богатству, званиям и получению образования. Таким образом, они одновременно смотрят как вверх, так и вниз лестницы социальной иерархии. Их положение особо удачно для художественного исследования социальной системы в целом, позволяя испытать мучительный конфликт между реальным и желанным положением вещей.

Диккенсовское сострадание бедным и отверженным вошло в легенду. Он потрясающим образом обращается к самой королеве Виктории в романе «Холодный дом» и критикует ее, вместе со всем правящим классом, за постыдное пренебрежение судьбами сирот и уличных мальчишек. И он же как-то сдает полиции женщину, за то, что та просила милостыню на улице. Диккенс был самым популярным английским писателем. У него был талант развлекать читателя – он взошел на самую вершину поп-культуры своего времени. И в то же время он весьма гордился своей репутацией интеллектуального писателя и тем, что был вхож в круги истеблишмента.

Мало кто из английских писателей мог столь же удачно комбинировать «высокий» и популярный стиль письма и уметь обращаться одновременно как к ученым, так и к рабочим.

На протяжении всей жизни Диккенса преследовал типичный для низов среднего класса страх сползти обратно в народные массы, откуда ему удалось вырваться лишь с помощью своего искусства. Своих сыновей он послал учиться в Итон, хотя сам терпеть не мог выскочек вроде омерзительного Урии Гипа, насколько их терпеть не может лишь тот, кто сам выскочка. Он был сторонником, как империи, так и «Малой Англии» (традиционалисты, противники «Великой Британии»). Он злобно высмеивает тред-юнионизм в «Тяжелых временах» и высказывался в защиту губернатора Вест-Индии, известного своей жестокостью.

Он мог бы бичевать порядки викторианской Англии, но со свойственным среднему классу самодовольством считал, что эпоха, в которой он жил, венчала собой все предшествующие периоды истории. Викторианский средний класс, к которому принадлежал Диккенс, рассматривал себя в качестве авангарда социального прогресса – но его также пугали и громовые раскаты революции. Стиль Диккенса, представляющий собой удивительное смешение комедии и трагедии, слез и смеха, грубости и сентиментальности, удачно отражает мироощущение человека, разрывающегося между противоположными чувствами. Немногие английские писатели сумели столь глубоко проникнуть в мир человеческих эмоций, и у немногих разум оставался при этом столь безыдейным. Диккенса можно назвать как суровым реалистом, так и абсурдо-романтиком.

Образы детей

Пристрастие Диккенса к образам детей тоже демонстрирует эту двойственность. В каком-то смысле, фигура угнетенного ребенка – наиболее мощный образ, какой только можно придумать, чтобы показать бессердечность общества. Невинные, уязвимые, растерянные дети – от Оливера Твиста и Пола Домби до Крошки Доррит и Пипа из «Больших надежд» – весьма сильные образы незаслуженного страдания.

Викторианская Англия, как признавал сам Диккенс, была обществом, в котором каждый был сиротой; обществом, в котором высшие классы отказались брать на себя патерналистскую ответственность за судьбы слабых. Но ребенок, по определению, неспособен понять причины своего несчастия. Все чего хочет ребенок – это немедленного прекращения боли и мук. У ребенка нет осознания происходящих социальных процессов. И образ страдающего ребенка, поэтому призывает не к революции, а к реформам.

Диккенс, конечно, не был революционером, о чем свидетельствует и его зловещее описание Французской революции в «Истории двух городов». Тем не менее, как утверждает величайший марксистский литературный критик Дьёрдь Лукач, воображение писателя может быть радикальнее его собственной идеологии. Возможно, Диккенс и боялся социальной революции – как впрочем, и всякий викторианский буржуа, – но ту систему, которую он изобразил в своих поздних романах («Холодный дом», «Крошка Доррит», «Наш общий друг», «Большие надежды») нельзя изменить – ее можно разве что свергнуть.

Диккенс прошел долгий путь от мира весельчаков из «Записок Пиквикского клуба» и сказочных концовок его ранней прозы. И сейчас мы уже живем в мире, где мужчины и женщины среднего класса стали лишь пустопорожними иллюзиями – хотя внешне они еще и производят странное впечатление вроде бы как живых. Рыночный капитализм и репрессивное государство живут отныне своей собственной потусторонней зловещей жизнью. А жизнь социальная пуста и нереальна – реальны лишь преступления, труд, боль и невзгоды. Уютный семейный круг, который воспевал молодой Диккенс, превратился в нечто нездоровое, полупатологическое – в очаг угнетения. Новая жизнь может произрасти лишь из смерти и самопожертвования – из уничтожения старой.

И те, кто сейчас восхищается Диккенсом на званых обедах, этого как раз слышать и не желают – но именно с этим им придется столкнуться. Об этом говорил Диккенс. И поэтому спустя двести лет со дня рождения Диккенса нам следует отдать должное его смелости.

RedPepper

Перевод Дмитрия Колесника