Свобода в «облаке»

Все мы помним лучезарное лицо Обамы, его вызывающую доверие и вселяющую надежду улыбку в тот период, когда он повторно использовал лозунг своей первой избирательной кампании: «Да, мы можем»! – мы можем избавиться от цинизма эпохи Буша и дать американскому народу справедливость и благополучие. И сейчас, когда США по-прежнему проводят свои тайные операции и расширяют разведывательную сеть (шпионя даже за своими союзниками), можно представить себе, как протестующие кричат Обаме: «Как же вы можете использовать беспилотники для убийства людей? Как же вы можете шпионить даже за своими союзниками»? И Обама в ответ бормочет со зловещей улыбкой: «Да, мы можем…».

Однако в такого рода упрощенной персонализации мы упускаем главное, а именно то, что та угроза свободе, которую нам раскрыли информаторы, имеет глубинные системные корни. И Эдварда Сноудена следует защищать не только из-за того, что его действия так сильно раздражают американские спецслужбы. Его действия имеют еще и глобальное значение, выходя за рамки стандартной критики США. Он раскрыл нам тот факт, что не только США, но и все прочие великие (и не очень) державы – от Китая и России до Германии и Израиля – занимаются тем же (по мере своих технологических возможностей). Его разоблачения, таким образом, обосновывают наши предчувствия о том, что за ними следят и нас контролируют. Мы, конечно же, не узнали ни от Сноудена, ни от Мэннинга чего-то, чего ранее не предполагали, но одно дело знать что-то в общих чертах и совсем другое – располагать конкретными данными. Это все равно, что знать, что твой сексуальный партнер тебе изменяет – некое абстрактное знание еще можно принять, но становится действительно больно, если узнаешь некие пикантные подробности или, например, видишь фотографии.

Еще в 1843-м году юный Карл Маркс утверждал, что германский «старый режим» «лишь воображает, что верит в себя и требует, чтобы и весь остальной мир вообразил то же самое». В подобной ситуации возможность опозорить власти становится оружием или, как писал Маркс: «надо сделать действительный гнет еще более гнетущим, присоединяя к нему сознание гнета; позор – еще более позорным, разглашая его». Как раз в такой ситуации мы сегодня и находимся: мы сталкиваемся с бесстыдным цинизмом представителей нынешнего глобального порядка, которые лишь воображают, что верят в собственные идеи прав человека и демократии. В результате разоблачений Wikileaks позор (их и наш позор за то, что терпим над собой подобную власть), благодаря преданию огласке становится еще более позорным.

Нам следует стыдиться происходящего по всему миру процесса постепенного сужения пространства того, что Кант называл «публичным использованием разума». В своей классической работе «Что такое Просвещение»? Кант противопоставляет «публичное» и «частное» использование разума: «частное», по Канту – это общественно-институциональный порядок, в котором мы и живем (наше государство, нация и т.д.); «публичное» – это транснациональная универсальность использования Разума:

«Публичное пользование собственным разумом всегда должно быть свободным, и только оно может дать просвещение людям. Но частное пользование разумом нередко должно быть очень ограничено, но так, чтобы особенно не препятствовать развитию просвещения. Под публичным же применением собственного разума я понимаю такое, которое осуществляется кем-то как ученым, перед всей читающей публикой. Частным применением разума я называю такое, которое осуществляется человеком на доверенном ему гражданском посту или службе».

Мы видим в данном случае, где именно происходят расхождения между Кантом и идеями наших либералов: сфера государства у Канта – это «частное», ограниченное конкретными интересами, тогда как индивидуумы, размышляя об общих вопросах, используют разум «публично». Данное определение Канта особенно актуально в том, что касается Интернета и прочих новых медиа, разрывающихся между свободным «публичным использованием» и ростом «частного» контроля над ними. Сейчас, в эпоху технологий «облака», нам уже не нужны мощные персональные компьютеры: программное обеспечение и информация доступны тогда, когда они нам понадобятся, а пользователи имеют доступ к различным инструментам и приложениям в сети через свои браузеры – как если бы эти программы были установлены у них на компьютере.

Однако этот дивный новый мир – лишь одна сторона медали – это как в известном анекдоте о враче, который сначала рассказывает «хорошие новости, а уже затем – плохие». Пользователи получают доступ к программам и файлам, хранящимся где-то далеко в комнатах, где поддерживается нужная температура, где стоят тысячи компьютеров или же, цитируя один пропагандистский текст о «технологиях облака»: «все детали отчуждаются от потребителей, им больше нет нужды разбираться в технологиях или управлять ими – их поддерживает технологическая инфраструктура «в облаке». В данном случае особое значение имеют слова «отчуждение» и «контроль» - ведь чтобы управлять «облаком», нужна система, контролирующая его работу, и сама эта система по определению является скрытой от пользователей. Чем более персонализировано маленькое устройство у меня в руках (смартфон или иной небольшой портативный девайс); чем легче им пользоваться; чем «прозрачнее» его работа, тем в большей степени вся инфраструктура вынуждена полагаться на работу, сделанную где-то в другом месте – на огромную сеть машин, координирующих действия пользователя. И чем в меньшей степени действия пользователя отчуждаются; чем в большей степени они спонтанны и прозрачны, тем больше они регулируются невидимой сетью, которую контролируют госслужбы и крупные частные компании, выполняющие секретные государственные задания.

Если уж мы стали объявлять что-то государственными тайнами, то рано или поздно мы подойдем к той роковой точке, когда тайными становятся сами юридические определения того, что именно является тайной. Кант в свое время сформулировал основную аксиому публичного права: «Несправедливы все относящиеся к праву других людей поступки, максимы которых несовместимы с публичностью». Тайный закон – закон неизвестный его субъектам – легитимизирует произвол и деспотизм тех, кто его проводит в жизнь – как, в частности, отмечает заголовок одного из недавних репортажей из Китая: «В Китае тайной является даже то, что именно является тайной». Некоторые интеллектуалы, вызывавшие у властей определенные проблемы, потому что рассказывали о политическом гнете, об экологических катастрофах, о бедности сельского населения – получили по несколько лет тюрьмы за разглашение государственных тайн, поскольку многие законы и положения о том, что является государственной тайной сами засекречены, поэтому людям трудно понять, что именно и когда именно они нарушают.

Всеобъемлющий контроль над нашей жизнью опасен не потому, что мы утрачиваем приватность, а о наших личных тайнах сможет узнать Большой Брат. Ни одна государственная структура не в состоянии осуществлять столь полномасштабный контроль – не потому, что они знают чего-то недостаточно, а потому, что знают слишком много. Слишком велик уже сам объем полученных данных, и, несмотря на все самые изощренные программы по обнаружению подозрительных сообщений, компьютеры, регистрирующие миллиарды данных, слишком глупы для того, чтобы самостоятельно интерпретировать и оценить их должным образом – они допускают нелепые ошибки – и в результате ни в чем неповинные граждане случайно оказываются в списках потенциальных террористов, что лишь делает государственный контроль над нашими системами коммуникации еще более опасным. Любой из нас может оказаться в таком списке, при этом он сам не будет сознавать за что – ведь он вроде бы не совершал ничего противозаконного.

Вспомните знаменитый ответ одного из редакторов газеты Хёрста на вопрос, почему он не уходит в давно заслуженный отпуск: «Я боюсь, что как только я уйду, то здесь наступит полный хаос и вся работа развалится, но еще больше я боюсь узнать, что без меня всё будет идти своим чередом – ведь это будет означать, что я на самом деле не нужен». Нечто подобное можно сказать и о государственном контроле над нашими коммуникациями: нам следует опасаться того, что никаких тайн у нас не останется, а секретные государственные службы будут знать о нас всё, однако еще больше нам следует опасаться, что у них это не получится.

Поэтому информаторы играют важную роль для сохранения «публичного разума». Ассанж, Мэннинг, Сноуден – это и есть наши новые герои – образцовые примеры новой этики, присущей эпохе цифрового контроля. Они уже не просто информаторы, предоставляющие властям информацию о незаконной практике частных компаний (банков, табачных или нефтяных компаний) – они разглашают информацию о злоупотреблениях самих властей, когда те занимаются «частным использованием разума».

Нам необходимо больше таких Мэннингов и Сноуденов – в Китае, в России, и повсюду. Есть страны более деспотичные, чем США – просто представьте себе, что было бы с таким, как Мэннинг, если бы его судил российский или китайский суд (по всей вероятности, там не было бы вообще публичного суда). Однако не следует и преувеличивать относительную мягкость США в этом отношении. Да, в США с узниками обходятся не столь жестоко, как в России или Китае, но это лишь благодаря технологическому превосходству США – им нет нужды прибегать к откровенно жестокому обращению (хотя, если возникает необходимость к жестокому обращению там тоже прибегают) – ведь достаточно и невидимого цифрового контроля. И в этом смысле США даже опаснее Китая, поскольку используемые США меры по контролю вообще не считаются таковыми, тогда как жестокость Китая проявляется открыто.

Таким образом, недостаточно лишь играть на противоречиях между государствами (как Сноуден, противопоставивший Россию Соединенным Штатам). Нам нужен новый Интернационал – международная сеть, занимающаяся защитой информаторов и помогающая распространять по миру их информацию. Информаторы – это наши герои – ведь они на деле доказывают, что если власти могут нас контролировать, то и мы можем нанести ответный удар и заставить их паниковать.

Славой Жижек

Inthesetimes

Перевод Дмитрия Колесника

Читайте по теме:

Хуан Коул, Оуэн Джонс. Герой нашего времени 

Джулиан Ассанж. Криптография, как оружие в борьбе с империями

Федерико Фуэнтес. Медиа-борьба за свободу слова

Андрэ Влчек. Смерть независимой журналистики

Славой Жижек. «Цель номер один»