Отверженные дети божьи

«Законы Ману» являются одним из наиболее замечательных идеологических текстов во всей истории человечества. Во-первых, потому что, идеологически этот текст, хотя и охватывает вселенную в целом (в том числе и ее мифическое происхождение), он также фокусируется и на повседневной практике, как на непосредственной материализации идеологии: в частности на том (как, где, с кем, когда…) мы едим, испражняемся, занимаемся сексом, гуляем, делим помещение, работаем, воюем и так далее.

Во-вторых, данный текст представляет собой достаточно радикальный сдвиг по отношению к отправной точке (предпосылке): древнему кодексу Вед. В Ведах мы находим жестокую космологию, основанную на убийстве и пожирании: высшие существа убивают и пожирают/потребляют низших существ; сильные пожирают слабых – жизнь это игра, в которой чья-то победа означает чье-то поражение. «Великая цепь бытия» проявляется в них, как «пищевая цепочка» – великая цепь пожирания.

Боги пожирают смертных людей, люди пожирают млекопитающих, млекопитающие хищники пожирают травоядных, растения «пожирают» воду и почву – таков вечный круговорот бытия. Почему же в таком случае Веды ставят на верхнюю ступеньку общества не касту воинов-правителей, которые сильнее прочих человеческих существ и потому «пожирают» всех остальных, а именно касту священнослужителей?

Здесь мы уже сталкиваемся с идеологической изобретательностью Вед – функция священнослужителей заключается в том, чтобы воспрепятствовать пожиранию на другом – на высшем уровне, то есть воспрепятствовать пожиранию смертных людей богами. Как? При помощи священных ритуалов. Богов необходимо задобрить, их жажду крови следует удовлетворить. Однако священнослужители способны совершить определенную уловку – предложить богам вместо человека замену, символическую жертву – животное или иную предписанную правилами пищу.

Жертвоприношение необходимо при этом не для того, чтобы вымолить у богов какие-либо блага, а для гарантии того, что колесо жизни будет и далее вращаться. Священнослужители в данном случае исполняют функцию обеспечения баланса во всей вселенной: если боги не насытятся, то нарушится и весь цикл жизни во вселенной. Таким образом, изначально «целостная» великая цепь Бытия (жестокая реальность которой предполагает пожирание слабого сильным) основана на обмане – это не «природная» цепь бытия, так как в основе ее лежит исключительное положение – в данном случае – человека, который просто не хочет быть съеденным. То есть жертва – это подношение подмены, а целью жертвоприношения является восстановление полного жизненного цикла.

Здесь мы имеем дело с первым контрактом, заключенным между идеологами (священнослужителями) и власть предержащими (воинами-правителями), обладающими реальной властью над жизнью и смертью других людей. Они признают формальное верховенство священнослужителей, как высшей касты – но в обмен на предоставление видимости верховенства, священнослужители должны легитимизировать власть правителей-воинов, подавая ее в качестве естественного космического порядка.

Тем не менее, впоследствии – около 5-6 века до н.э. - происходит своеобразная радикальная «переоценка ценностей», под видом универсалистского бунта против этой космической пищевой цепочки. Она проявляется в аскетическом отрицании всей инфернальной машины воспроизведения жизни посредством жертвоприношения и пожирания. Весь круговорот пищевой цепочки отныне воспринимается, как круговорот извечного страдания, и единственный способ достичь мира – вырваться из этого круга.

(Что касается пищи, то этот подход, естественно, предполагает вегетарианство – отказ от потребления в пищу убитых животных). Таким образом, вместо стремления увековечить ход времени мы переходим к иной цели – достижения безвременной Пустоты. Подобный отход от принципа утверждения жизни к отрицанию мира можно сравнить разве что с христианским отрицанием языческого мира. Отныне высшими ценностями являются не сила и плодородие, а сострадание, смирение и любовь. При этом меняется и сам смысл жертвоприношения – отныне жертву приносят не ради продолжения инфернального жизненного цикла, а ради искупления вины за свое участие в нем.

Каковы же последствия столь радикальных перемен? Как же в таком случае можно было избежать логического вывода о том, что отныне рушится вся социальная иерархическая система, основанная на «великой пищевой цепочке» из тех, кто поедает и кого поедают? И здесь как раз проявляется гений «Законов Ману» – они совершают важнейшую идеологическую операцию, объединяя иерархическую кастовую систему и аскетическое отрицание мира с помощью такого понятие, как «чистота», через критерий определенного места в кастовой иерархии. Как писала Венди Донигер в предисловии к данному тексту:

«Вегетарианство стало единственным способом освобождения от уз естественного насилия, портившего карму. Новая диетическая практика дополнялась социальной иерархией, основывавшейся в определенной степени на принципах (относительной) реализации идеалов ненасилия. Иерархический порядок социальных классов при этом не изменился – изменилось лишь обоснование этого порядка».

Священнослужители-вегетарианцы, максимально приближенные к идеалам «чистоты», находятся наверху социальной лестницы; за ними следуют воины-правители, господствующие в реальности и обладающие правом убивать. В какой-то степени они являются противоположностью священнослужителям – то есть, они, как и священнослужители, тоже негативно относятся к самому «колесу жизни», но при этом действуют агрессивно, вмешиваясь в сам ход событий. Затем идут производители продуктов питания и прочих материальных условий обеспечения жизни.

И, наконец, на самом дне, находятся отверженные, чья основная задача – иметь дело с разного рода экскрементами. Они должны убирать всяческие отходы жизнедеятельности: чистить туалеты, забивать животных, убирать трупы. Поскольку иерархическая кастовая система и аскетическое отрицание мира в принципе несовместимы, то и задача объединения этих двух принципов, по сути, невыполнима – объединить их можно лишь с помощью сложнейшей системы уловок, подмены понятий и компромиссов – системы, в которой универсальность правил предполагает исключения: «в принципе да, но…».

«Законы Ману» предлагают гениальное решение столь сложной задачи. Хотя нередко доходит и до смешного. Например, священнослужитель должен изучать Веды, а не заниматься торговлей – если же в крайних случаях он, все-таки, занимается торговлей, то не должен тогда торговать некоторыми товарами (например, семенами кунжута); правда, при определенных обстоятельствах он может торговать даже семенами кунжута – но если уж он занимается торговлей семенами кунжута в отсутствие оговоренных чрезвычайных обстоятельств, то тогда уже он точно станет в следующей жизни червяком, копошащимся в собачьем дерьме.

Иными словами, замечательный урок, который дают нам «Законы Ману», заключается в том, что подлинная сила закона – не в прямом запрете (не в подразделении наших действий на дозволенные и запретные), а в регулировании самих нарушений запретов: закон по умолчанию допускает возможность нарушения даже основных запретов (и даже в какой-то степени подталкивает к таким нарушениям), чтобы затем, когда мы уже будем виновными в его нарушении, сообщать нам о том, как всё можно уладить. Другими словами, закон регулирует само нарушение закона….

Британская колониальная администрация возвела «Законы Ману» в ранг особо почитаемых текстов, используя их для создания юридического кодекса, способствующего эффективному функционированию системы британского господства в Индии. В какой-то степени можно даже сказать, что «Законы Ману» лишь «задним числом» стали основной книгой индуистской традиции – именно колонизаторы назначили этот текст традиционной книгой, выбрав его из множества других древних текстов (как и в случае с «тантрой», превращенной колонизаторами в мрачный, жестокий и опасный культ).

Во всех этих случаях мы сталкиваемся с тем, что Эрик Хобсбаум называл «изобретением традиций». Такого рода изобретение традиций объясняет живучесть такого феномена и социальной практики, как «неприкасаемость». В данном случае это не просто традиционные пережитки – количество «неприкасаемых» на самом-то деле постоянно увеличивалось на протяжении XIX века. В этот период происходил рост городов, в которых еще не была развита система канализации – а, следовательно, была и необходимость в отверженных, которые убирали все нечистоты и экскременты.

В целом же это показывает, что нам следует отбросить саму идею того, что глобализация угрожает местным традициям и сглаживает культурные различия. Иногда она, конечно, им угрожает – но гораздо чаще глобализация как раз поддерживает в них жизнь, и даже искусственно реанимирует умершие традиции, адаптируя их к новым условиям – примерно так же, как британцы и испанцы в свое время реанимировали традиции рабства.

После формального запрета дискриминации «неприкасаемых» меняется только характер «отверженности» – «неприкасаемые» по-прежнему являются дополнением существующего официального/общественного порядка, хотя это не принято признавать. Формально это и отрицается, но «неприкасаемые» продолжают существовать «подпольно». И, тем не менее, их «подпольное» существование все же имеет формальный характер (в том, что касается символического звания/статуса субъекта), и потому мы имеем здесь дело вовсе не с логикой классического марксистского противопоставления формального равенства и реального неравенства, свойственных капиталистической системе.

В данном случае неравенство имеет именно формальный характер (продолжает существовать иерархическая кастовая система), – но в то же время экономически и юридически люди наделены равными правами (далит сегодня тоже может разбогатеть). Статус в кастовой иерархии Индии – это не то же самое, что благородное происхождение в западном буржуазном обществе, которое, в сущности, не играет сейчас никакой роли, но может добавить некий штришок гламурности. Особо примечательным в этом отношении является конфликт между Бхимрао Рамджи Амбедкаром и Ганди в 1930-х годах.

Несмотря на то, что Ганди был первым индусским политическим деятелем, который выступал за полную интеграцию «неприкасаемых» в общество, и даже называл их «детьми бога», он считал, что отверженность является результатом извращения изначальной индуистской системы. Взгляды Ганди, скорее, предполагали (формально) неиерархическую кастовую систему, внутри которой каждый должен был по-прежнему занимать отведенное ему или ей место. Он особо подчеркивал важность такой работы, как уборка мусора и нечистот, и потому воздавал хвалу «неприкасаемым» за то, что они исполняют свою «священную» миссию.

Сами же «неприкасаемые» подвергаются в данном случае величайшему идеологическому соблазну, который, можно сказать, стал своеобразным прототипом современной «политики идентичности». Ганди позволяет «неприкасаемым» «возлюбить самих себя» – возлюбить свою унизительную идентичность и принять унизительную работу, возвысив ее до статуса благородной и общественно полезной задачи. Ганди предлагает «неприкасаемым» воспринимать саму унижающую их работу, в качестве некой жертвенности – готовности исполнять грязную работу на благо всего общества. В этом смысле даже его «радикальное» предписание, гласившее, что каждый (в том числе и брамин) должен сам убирать за собой дерьмо, лишь пытается скрыть подлинную сущность проблемы, которая не сводится к личному выбору, а имеет глобальный социальный характер.

Аналогичную идеологическую хитрость используют сегодня те, кто постоянно твердит нам о необходимости раздельной утилизации мусора – выбрасывать бутылки, бумагу и прочее в отдельные мусорные баки. Таким образом, вина и ответственность персонализируется – мы должны винить в экологической проблеме отходов уже не организацию экономики, а изменить свое субъективное отношение к проблеме. Задача заключается не в том, чтобы изменить себя, а в том, чтобы искоренить такое явление, как «неприкасаемость» – то есть, изменить не отдельный элемент системы, а саму систему, порождающую это явление.

В отличие от Ганди, Амбедкар четко видел данную проблему. Как пишет Кристоф Жаффрело, Амбедкар «подчеркивал тщетность одной лишь отмены такого феномена, как «неприкасаемость» – это зло является продуктом всей системы социальной иерархии, и потому необходимо уничтожить всю кастовую систему. Он говорил: «до тех пор, пока будут существовать касты, будут и отверженные – «неприкасаемые». В ответ Ганди утверждал, что это вопрос касается самих основ индуизма – цивилизации, которая изначально игнорировала иерархию».

В 1927-м году Амбедкар символически сжег копию «Ману-смрити» («Законов Ману»). Ганди же всегда носил с собой копию Бхагавад Гиты – текста, прославляющего порядок варн (каст) в его изначальной форме (системе четырех каст). Амбедкар же обрушился в свое время с жесткой критикой на Бхагавад Гиту, называя этот текст контрреволюционной защитой кастовой системы. Противоречие между Ганди и Амбедкаром в данном случае непреодолимо – это противоречие между «органическим» вариантом решения проблемы (посредством возврата к чистоте системы в ее изначальном неизвращенном еще виде) и подлинно радикальным вариантом решения, который определяет проблему в качестве «симптома» системы в целом.

Соответственно, избавиться от этого симптома можно лишь уничтожив всю систему. Амбедкар отлично видел, что структура четырех каст (или система варн) на самом-то деле не объединяет все четыре элемента. Высшие три касты (священнослужители, воины-правители, торговцы и производители) действительно формируют органическую триаду, которая и является целостной системой. Однако шудры (рабы) и «неприкасаемые» (вне системы четырех каст), словно «азиатский способ производства» у Маркса, являются «частью, которая частью не является» – элементом системы, не вписанным в саму систему – элементом, занимающим в системе то место, которое исключает сама система. Таким образом, феномен «неприкасаемости» предполагает универсальность.

Амбедкар замечательно выразил эту мысль каламбуром: «отверженные – те, кто находится вне системы каст – будут существовать столько же, сколько будет существовать и сама кастовая система». До тех пор, пока есть касты, будет и избыточный элемент – не обладающий ценностью экскремент кастовой системы, который хотя и формально является частью системы, но в ней нет для него места. Ганди же игнорирует этот парадокс, допуская возможность существования некой гармонической структуры варн.

Славой Жижек

Outlook India

Перевод Дмитрия Колесника