Казус Брейвика, или чего хочет Европа?

Некоторые моменты должны заставить нас задуматься о том, чем Андерс Беринг Брейвик оправдывал свою идеологию, а также о реакции, последовавшей в ответ на его кровавое деяние. Манифест этого христианского «охотника на марксистов», убившего более 70 человек в Осло, не имеет ничего общего с бреднями сумасшедшего. Это просто результат «кризиса Европы», который служит (в большей или меньше степени) незаметным фундаментом, на котором основывается набирающий обороты анти-иммигрантский популизм – его непоследовательность очень симптоматична. Первое, что бросается в глаза, это то, как Брейвик создает своего врага: здесь мы видим сочетание трех элементов (марксизм, культурный плюрализм, исламизм), каждый из которых имеет отношение к разным политическим плоскостям: марксизм – к радикальным левым, культурный плюрализм – к либерализму, исламизм – к религиозному фундаментализму. То есть, фашистская традиция приписывать врагу взаимоисключающие черты возвращается в новом виде («большевистский плутократический еврейский заговор» - радикально-левые большевики, плутократический капитализм, этно-религиозная самобытность).

Еще более показательно то, каким образом самоопределяется Брейвик, перетасовывая карты радикально правой идеологии. Брейвик выступает в защиту христианства, но при этом остается светским агностиком: для него христианство – это всего лишь культурная основа для противостояния исламу. Он настроен антифеминистически, и считает, что женщин не стоит поощрять получать высшее образование, но выступает за «светскость» общества, поддерживает идею абортов и объявляет себя сторонником геев. Его предшественником был Пим Фортейн, голландский правый политик-популист, убитый в начале мая 2002 года за две недели до выборов, на которых он мог набрать одну пятую голосов избирателей. Фортейн был парадоксально похож на Брейвика: правый популист, чьи личные качества и даже большинство высказанных им мнений были почти идеально «политкорректны». Он был геем, состоял в хороших личных отношениях со многими иммигрантами, обладал природным чувством юмора и т.д. Короче, он был добрым толерантным либералом в том, что касалось всего, кроме его основной политической позиции. В нем пересекались идеи правого популизма и либеральной Политической Корректности. Возможно, ему пришлось умереть, потому что он был живым доказательством того, что противостояние между правым популизмом и либеральной толерантностью является фальшью, поскольку мы имеем дело с двумя сторонами одной медали.

Более того, Брейвик сочетает в себе нацистские черты и одновременно ненависть к Гитлеру. Он одновременно симпатизирует, например, Саге – шведскому про-нацисткому фолк-певцу и Максу Манусу, лидеру норвежского антинацистского противостояния. И, наконец, Брейвик откровенный расист, но при этом семитофил и сторонник Израиля, поскольку государство Израиль служит первой линией защиты от мусульманской экспансии. Брейвик даже хочет увидеть восстановление Иудейского Храма в Иерусалиме. Его личность воплощает полный парадокс нациста-расиста-семитофила – как это возможно?

Ключ к разгадке в реакции европейских правых на атаку Брейвика. Их мантра заключается в осуждении его убийственного деяния, но с оговоркой о том, что «мы не должны забывать о том, что он проявлял законное беспокойство, связанное с подлинными проблемами». Проводимая сегодня политика игнорирует проблему разъедания Европы под воздействием исламизации и культурного плюрализма. Как пишет The Jerusalem Post, «мы должны использовать трагедию в Осло как возможность серьезно переосмыслит политику интеграции иммигрантов в Норвегии и других странах» (источник – передовица под заголовком «Вызов Норвегии» от 24 июля 2011 г.). (Между прочим, было бы мило услышать подобную оценку терактов, совершенных палестинцами, что-то вроде: «эти теракты должны дать нам возможность пересмотреть израильскую политику»). Имплицитная ссылка на Израиль здесь, безусловно, присутствует. Многокультурный Израиль не имеет шансов выжить, апартеид – единственный реалистичный выход. Цена этого порочного право-сионистского пакта заключается в следующем: для того, чтобы оправдать свои притязания на Палестину, нужно признать задним числом ту линию аргументации, которую в более ранний период европейской истории использовали против евреев. Подтекст «сделки» таков: «мы готовы признать вашу толерантность по отношению к другим культурами в вашей среде, если вы признаете наше право не проявлять толерантность по отношению к палестинцами в нашей среде». Трагическая ирония этой тайной сделки заключается в том, что в истории Европы прошлых веков евреи сами выступали первыми «культурными плюралистами»: перед ними стояла проблема выживания и сохранения своей культуры в местах, где доминировала другая культура. (Между прочим, нужно отметить, что в 1930-х годах в качестве прямого ответа на нацистский антисемитизм Эрнест Джонс, главный сторонник идеи джентрификации психоанализа, занимался странными размышлениями о процентном соотношении иностранного населения, которое может терпеть доминирующая нация, не подвергая опасность свою национальную самобытность. Тем самым, он признавал легитимность нацистской проблематики).

Но что если мы действительно вступим в новую эру, в которой эти новые соображения воплотятся в жизнь? Что если Европе придется принять парадокс о том, что демократическая открытость должна основываться на исключении: «нет свободы для врагов свободы», как давным-давно сказал Робеспьер? В принципе, это, конечно, правда, но здесь есть один очень тонкий момент. В некотором смысле Брейвик был прав в выборе цели. Он нападал не на иностранцев, а на тех, кто внутри его собственного сообщества были слишком терпимы к нашествию чужаков. Проблема не в чужаках, а в нашей европейской самобытности.

Несмотря на то, что продолжающийся кризис Европейского Союза подается как экономический и финансовый, его корни именно в идеологически-политическом измерении: провал референдумов по конституции ЕС несколько лет назад дал ясный сигнал, что избиратели воспринимают ЕС как «технократический» экономический союз, у которого нет ни малейшего потенциала мобилизовать народ. До сегодняшнего дня единственной идеологией, способной мобилизовать народ, была защита Европы от иммигрантов.

Недавние всплески гомофобии в посткоммунистических государствах Восточной Европы должны заставить нас взять паузу и задуматься. В начале 2011 года в Стамбуле прошел гей-парад, в котором приняли участие тысячи людей, парад не сопровождался ни проявлениями жестокости, ни прочей агрессии. Между тем на гей-парадах, которые в это же время проходили в Сербии и Хорватии (Белград, Сплит), полиция не смогла защитить участников шествия, которые подверглись жестокому нападению со стороны тысячи воинствующих христианских фундаменталистов. Именно эти фундаменталисты, а никак не турки, оказываются основной угрозой для европейского наследия. Но раз Европа заблокировала решение о вступлении Турции в ЕС, то стоит задать очевидный вопрос: а как насчет применения таких же мер к Восточной Европе? (Не говоря уже о том странном факте, что главным противником движения против геев в Хорватии является католическая церковь, замешанная в многочисленных скандалах с педофилами).

Важно поместить антисемитизм именно в этот ряд, увидеть его как еще одно проявление расизма, сексизма, гомофобии и пр. Стремясь оправдать свою сионистскую политику, государство Израиль совершает катастрофическую ошибку: оно решило приглушить - если не полностью проигнорировать - так называемый «старый» (традиционный европейский) антисемитизм, сосредоточившись вместо этого на «новом», «прогрессивном» антисемитизме, который скрывается за критикой сионистской политики государства Израиль. Следуя за этой мыслью, Бернар Анри-Леви (в свое работе «Левые в темные века») недавно заявил, что антисемитизм двадцать первого века будет «прогрессивным», или его вообще не будет. Этот тезис в его крайнем виде заставляет нас перевернуть старую марксистскую интерпретацию антисемитизма как мистифицированного/замещенного антикапитализма (вместо обвинений в адрес капиталистической системы, ярость направлена на специфическую этническую группу, обвиняемую в коррупции системы): для Анри-Леви и его сторонников сегодняшний антикапитализм является завуалированной формой антисемитизма.

Этот не озвученный, но действенный запрет нападать на «старый» антисемитизм включается каждый раз, когда «старый» антисемитизм возвращается в Европу, особенно в посткоммунистические страны Восточной Европы. Мы можем наблюдать за похожим странным альянсом в США: как могут американские христианские фундаменталисты – антисемиты по своей природе – страстно защищать сионистскую политику государства Израиль? Существует лишь одна разгадка данной тайны: изменились не американские фундаменталисты, дело в том, что сам сионизм парадоксальным образом стал антисемитским, например, в своей ненависти к евреям, которые не готовы полностью солидаризироваться с государством Израиль, сионизм сконструировал фигуру еврея, которые сомневается в сионистском проекте в связи с антисемистскими настроениями. В этом смысле Израиль играет в опасную игру: недавно телеканал Fox News, главный американский рупор радикально правого движения и преданный сторонник израильской экспансионистской политики, уволил Гленна Бека, своего самого популярного ведущего, комментарии которого стали уже открыто антисемитскими.

Стандартный сионистский аргумент против критики израильской политики заключается в том, что государство Израиль, как любое другое государство, может и должно подвергаться оценке и, в конечном счете, критике, но критики Израиля злоупотребляют обоснованной критикой, руководствуясь антисемитскими целями.

Когда христианские фундаменталисты – сторонники израильской политики – без всяких оснований отвергают претензии левых к Израилю, не напоминает ли их логика логику, прекрасно проиллюстрированную карикатурой, опубликованной в июле 2008 года на страницах венской Die Presse!? На ней изображены два коренастых австрийца-нациста, один их них держит в руках газету и говорит своем товарищу: «Вот, посмотри, вновь полностью оправданным антисемитизмом злоупотребляют ради дешевой критики в адрес Израиля!». Вот каковы сегодняшние союзники государства Израиль. Как мы докатились до этого?

Сто лет назад Гилберт Кейт Честертон четко описал фундаментальный тупик критики религии: «Люди, начинающие борьбу против церкви во имя свободы и гуманности, губят свободу и гуманность, лишь бы биться с Церковью. /…/ Секуляристы не уничтожили божественных ценностей, но (если это может их утешить) поколебали ценности земные».

Но не относится ли это и к самим сторонникам религии? Сколько фанатически настроенных защитников религии начинали с яростных нападок на современную светскую культуру, а заканчивали бегством от полноценного религиозного опыта? Точно также многие борцы за либерализм настолько горят желанием бороться с антидемократическим фундаментализмом, что сами заканчивают бегством от свободы и демократии, лишь бы только победить террор. Если «террористы» готовы разрушить этот мир ради любви к другому миру, наши воины с террором готовы разрушить свой собственный демократический мир из-за ненависти к мусульманскому миру. Некоторые из них настолько любят человеческое достоинство, что готовы легализовать пытки – безусловный признак падения человеческого достоинства – чтобы защитить его… Разве не эта же логика действует в отношении недавно возникших защитников Европы от иммигрантской угрозы? В своем рвении защищать иудейско-христианские традиции новые фанатики готовы отказаться от истинного христианского наследия. Истинную угрозу европейскому наследию представляют такие люди, как Брейвик, самопровозглашенный защитник Европы, который убивал «из любви» к Европе. С такими друзьями Европе не нужны никакие враги. Если бы Брейвик был действительно серьезен в проявлении своей любви к Европе, тогда ему нужно было бы последовать совету своего отца и убить самого себя.

Рост недовольства наплывом мигрантов следует рассматривать в контексте затянувшегося переустройства политического пространства Западной и Восточной Европы. До сих пор в политическом пространстве европейских стран преобладали две основные партии, которые обращались ко всему электорату – правоцентристские партии (христианские демократы, либерал-консерваторы, народные партии) и левоцентристские партии (социалисты, социал-демократы); более мелкие партии обращались к более узкой прослойке электората (экологи, коммунисты и пр.). Последние результаты выборов на Западе и на Востоке сигнализируют о постепенном складывании другой полярности. Существует одна господствующая центристская партия, которая выступает за глобальный капитализм как таковой, обычно она проводит либеральную культурную повестку (толерантность к идее абортов, правам гомосексуалистов, правам религиозных и национальных меньшинств и т.д.). Противовесом этой партии является набирающая силу популистская партия, настроенная против иммигрантов, которой периферийно сочувствуют откровенно расистские неофашистские группы. Этот пример удачно иллюстрирует Польша: после исчезновения коммунистов основными партиями стали «анти-идеологическая» центристская либеральная партия премьер-министра Дональда Туска и консервативная Христианская партия братьев Качиньских. Аналогичные тенденции наблюдаются в Нидерландах, Норвегии, Швеции, Венгрии… В третий и последний раз я задаю один и тот же вопрос: как мы докатились до этого?

После дезинтеграции коммунистических режимов в 1990-х годах началась новая эра, в которой преобладающей формой осуществления государственной власти стало деполитизированное администрирование и координация интересов. Единственный способ внести в эту среду страсти, активно мобилизовать народ – это страх: страх перед иммигрантами, преступностью, безбожными сексуальными извращениями; страх чрезмерно сильного государственного контроля (с его бременем высоких налогов); страх перед экологической катастрофой; страх преследования (политическая корректность – типичная либеральная форма проявления политического страха). Такого рода политика всегда основывается на манипуляции параноидальным охлосом (толпой) – сплочением испуганных мужчин и женщин. Вот почему первое десятилетие нового века ознаменовалось большим событием – появлением антииммигрантской политики, которая, в конечном счете, перерезала пуповину, соединявшую ее с правыми периферийными партиями. От Франции до Германии, от Австрии до Голландии под влиянием нового чувства гордости от своей национальной или культурной идентичности основные партии теперь находят возможным подчеркивать тот факт, что иммигранты – гости, которые должны подстраиваться под культурные ценности, диктуемые обществом, которое их принимает – «это наша страна, любите ее или уезжайте».

Прогрессивные либералы, конечно, в ужасе от такого популистского расизма. Однако при более пристальном рассмотрении заметно, как их терпимость к разным культурам и уважение к национальным, религиозным, сексуальным различиям сочетается с необходимостью держать чужаков на приличном расстоянии. Либерал рассуждает примерно следующим образом: «Пусть другие будут, я их уважаю, только пусть они не вторгаются в мое личное пространство. Как только они это делают, они начинают преследовать меня – своими запахами, нечистым языком, вульгарными манерами, своей музыкой, кухней… Я полностью поддерживаю чернокожих, но я никоим образом не готов слушать громкий рэп». На современном рынке можно встретить целые линейки продуктов, лишенных своих вредных свойств: кофе без кофеина, обезжиренные сливки, безалкогольное пиво… Список можно продолжать до бесконечности. А как насчет секса без секса, или доктрины Колина Пауэлла о войне без жертв (с нашей стороны, разумеется), то есть войны без войны, или современного нового определения политики как искусства экспертного администрирования, т.е. политики без политики. Вплоть до нынешнего толерантного либерального культурного плюрализма – опыта лишения Другого его инаковости. Получится декофеинизированный Другой, он потрясающе танцует и у него холистическая экологически чистая картина мира. При этом такие детали, как избиение жены, будут оставаться вне поля зрения.

Механизм подобной нейтрализации наилучшим образом был сформулирован еще в 1938 году Робертом Бразильяком, французским фашистом-интеллектуалом, который был застрелен в 1945 году. Он позиционировал себя как «умеренного» антисемита, выведя формулу «разумного антисемитизма»: «Мы разрешаем себе в кино аплодировать Чарли Чаплину, наполовину еврею; восхищаться Прустом, наполовину евреем; аплодировать Йегуде Менухину, еврею; и голос Гитлера прорывается через радио-волны, названные в честь еврея Герца /…/ Мы не хотим никого убивать, мы не хотим устраивать никаких погромов. Но мы считаем, что лучший способ не допускать непредвиденные акции инстинктивного проявления антисемитизма – организовать разумный антисемитизм». Разве этот же подход не работает с нашими правительствами, когда они имеют дело с «иммигрантской угрозой»? Правомерно отвергнув неприкрытый популистский расизм как «неразумный» и неприемлемый для наших демократических стандартов, они вводят в действие «разумные» расистские протекционистские меры. Некоторые современные политики, даже социал-демократы, подобно Бразильяку, говорят нам: «Мы разрешаем себе аплодировать африканским и восточноевропейским спортсменам, азиатским докторами, индийским программистам. Мы не хотим никого убивать, и мы не хотим устраивать никаких погромов. Но мы считаем, что лучший способ не допускать непредвиденные акции проявления враждебности к иммигрантам – организовать разумную защиту от иммигрантов». Подобная идея детоксикации Ближнего является явным переходом от неприкрытого варварства к варварству с человеческим лицом. Такая практика является отступлением от христианской традиции любви к Ближнему – назад к правилам языческих племен (греков, римлян), где Наши важнее Других. Даже если это обосновывается защитой христианских ценностей, само по себе это угроза христианскому наследию.

Однако есть еще один важный шаг, который нужно сделать: критика в адрес анти-иммигрантского расизма должна радикализироваться в самокритику. Должен возникнуть вопрос о связи между преобладающей формой мультикультурализма с тем, что она критикует. Критика антииммигрантских настроений сегодня сводится к бесконечному ритуалу, когда Европа признает свои грехи, смиренно принимает ограничения европейского наследия и прославляет благополучие других культур. Знаменитые строки из «Второго Пришествия» Уильяма Батлера Йетса будто бы воспроизводят нашу нынешнюю ситуацию:

«И лучший

Ни в чем не убежден, тогда как худший

Горячим напряженьем переполнен»

Это прекрасное описание современного раскола между анемичными либералами и воодушевленными фундаменталистами – мусульманами и христианами. «Лучшие» лишены страсти, тогда как «худшие» вовлекаются в расистский, религиозный и сексистский фанатизм. Как выйти из этого тупика?

Вместо того, чтобы разыгрывать плачь по Прекрасной Душе Европы, вдруг ставшей расисткой, мы должны критично взглянуть на самих себя и задаться вопросом: до какой степени наш собственный абстрактный культурный плюрализм способствует складыванию столь неприятной ситуации. Если все стороны не разделяют одни и те же представления о цивилизованности, тогда культурный плюрализм превращается в регулируемое законами взаимное невежество или ненависть. Конфликт на почве мультикультурализма уже является конфликтом вокруг Leitkultur*: это не конфликт культур, а конфликт разных видений того, как различные культуры могут или должны сосуществовать, о том, какие правила и практики эти культуры могут разделять, если им приходится сосуществовать вместе.

Таким образом, нужно избегать опасности стать заложником либеральных игр на тему «насколько толерантными мы можем позволить себе быть» – должны ли мы терпеть, если они не дают свим детям ходить в государственные школы, если они заставляют своих женщин одеваться или вести себя определенным образом, если они принуждают своих детей к браку, если они жестоко обращаются с геями… На этом уровне, конечно, мы или не достаточно толерантны, или уже слишком толерантны, например, пренебрегая правами женщин и т.д. Единственный выход из этого тупика – предложить позитивный универсальный проект, с которым будут согласны все участники, и бороться за его осуществление. Есть масса «сражений», в которых «нет ни мужчин, ни женщин, ни эллинов, ни иудеев» – от экологических до экономических.

На исходе жизни Зигмунд Фрейд задавался вопросом: чего хочет женщина? Сегодня вопрос стоит скорее так: чего хочет Европа? Чаще всего она действует как регулятор глобального капиталистического развития. Иногда она флиртует с консервативной защитой своих традиций. Обе дороги ведут в забытье, ведут к маргинализации Европы. Единственный выход из этого тупика, разлагающего Европу, – воскресить ее наследие радикальной универсальной эмансипации. Задача – выйти за пределы простой толерантности по отношению к другим и достигнуть позитивной эмансипированной Leitkultur, которая одна способна обеспечить аутентичное сосуществование и перемешивание различных культур. Задача – повсеместно участвовать в грядущих битвах за Leitkultur.

Не надо просто уважать других, предложите им общую борьбу, потому что сегодня у нас общие проблемы.

Примечания:

* Leitkultur – С. Жижек здесь использует термин, употребленный впервые в 1998 году социологом Б. Тиби и затем получивший широкое распространение в немецкой прессе в контексте дискуссии об иммиграции и мультикультурализме. Может быть переведен как «лидирующая культура», «ведущая культура».

Русский журнал