Принуждение к потлачу

Пока я наблюдал за ходом недавних беспорядков в Британии, читая комментарии экспертов и аналитиков, мне постоянно казалось, что все это мне что-то очень сильно напоминает. Разбитые витрины разграбленных магазинов, люди выносящие одежду, обувь и  жидкокристаллические мониторы... Как будто какая-то странная большая распродажа. Но это не было распродажей. Я помню, как еще в детстве на находившуюся рядом с нашим домом овощную базу привезли какое-то огромное количество апельсинов, переварить которое до момента их порчи население города было просто не в состоянии. Капиталистическая логика в то время еще не успела полностью перестроить умы вчерашних провинциальных заведующих овощным хозяйством, ставших начинающими ретейлерами. И когда им стало ясно, что апельсины вот-вот сгниют, они предоставили возможность всем желающим зайти на территорию базы и бесплатно набрать кому сколько надо. Люди веселым и радостным потоком лились по дороге с авоськами, пакетами, сумками, до верха забитыми неожиданно обломившейся им цитрусовой халявой – в начале лихих девяностых такой бесплатный бонус многим оказался очень даже кстати. Это был... своеобразный потлач.

Что такое потлач и как он связан с социальными процессами, происходящими в современной Великобритании?

В 1925 году в свет вышла работа французского социолога Марселя Мосса «Очерк о даре», впоследствии ставшая классикой мировой антропологической мысли. Обобщив в ней некоторые этнографические сведения, собранные первыми антропологами-полевиками, Мосс проанализировал механизмы функционирования экономического обмена в архаических обществах с экономикой присваивающего типа.

В условиях, когда сплоченность и солидарность общинных коллективов является залогом группового выживания, отношения в группе не могут строиться на рыночной основе – да и сам рынок в привычном понимании этого слова еще отсутствует. Существуют пока только его первые зачатки в форме бескорыстных по форме, но вместе с тем налагающих на участников определенные обязательства ритуалов поочередного подношения даров. В структуре дарообмена Моссом было выделено три ключевых обязанности участников: обязанность дарить, обязанность принять дар и обязанность ответить на дар еще большим отдаром. Человек первым приносящий дар (это может быть шкура животного, посуда, украшения, продукты питания и пр.) делает это потому, что ответственный и уважаемый член социума – этот, кто много дает коллективу в целом и его конкретным членам в частности. С другой стороны, его контрагент при этом не может отказаться от дара – это означало бы его неготовность и боязнь участвовать в дарообменных отношениях (то есть, по сути, развивать экономическую систему общины). Отказ принять дар мог спровоцировать в группе серьезный внутренний конфликт. Принятие же его, совершаемое публично, порождало необходимость возвращения. Система взаимообмена дарами и получила в научной литературе наименование «потлач».

Механизм потлача не мог существовать без двух главных принципов: кредита и чести. Первый сводился к тому, что после подношения дара должно было пройти определенный промежуток времени, чтобы внешне был соблюден ритуал бескорыстности. К тому же должнику нужно предоставить время для того, чтоб собрать необходимые для отдара ресурсы. Однако второй принцип – принцип чести – диктовал необходимость со временем непременно совершить отдар, как уже было сказано выше, в большем объеме. Человек, который не выполнял свои обязательства, «терял лицо» в глазах коллектива и уже не мог в дальнейшем считаться в полной мере его социализированным членом. Если же отдар проходил успешно, то цикл обмена дарами продолжался далее по тому же принципу. 

Дарообменные отношения проходили как внутри одной общины, так и между соседними группами. Они могли быть горизонтальными (когда в дарообмене участвовали равные по статусу индивиды), так и вертикальными (порождавшие взаимные обязательства между индивидами разного социального статуса). В последнем случае в руках доминирующего члена общины постепенно концентрировались ресурсы и материальные блага, опасным образом возвышающие его над рядовыми общинниками и создававшие этим угрозу ее формальной эгалитарности – а, следовательно, сплоченности и гомогенности. К тому же весь коллектив рано или поздно оказывался настолько связанным различными дарообменными обязательствами, что они уже не были обеспечены теми ресурсами, которыми в реальности обладала община. Это были моменты своеобразного экономического кризиса.

Сходство этой странной экономики с капиталистической не прошло незаметным от Марселя Мосса. «Эта экономическая система – писал он – развита до такой степени, что капитал, которым владеют все индивиды, объединенные в племя, намного превышает количество наличных ценностей, находящихся в распоряжении. Иначе говоря, условия совершенно аналогичны тем, которые господствуют в нашем собственном обществе: если бы мы пожелали, чтобы нам оплатили все наши займы, то обнаружилось бы, что в действительности денег для их оплаты никоим образом недостаточно».

Однако в отличие от современного нам общества, индейцы американского северо-запада, о которых идет речь в рассматриваемой главе «Очерка о даре», нашли выход из подобного кризиса. Он состоял в проведении периодических празднеств уничтожения собственности и долгов. Такие церемонии обычно устраивались силами сразу нескольких общин и являлись логическим завершением дарообменного цикла. Совместные пиры нередко сопровождались раздачей одеял и прочих вещей, ставших предметами накопления. Не следует, однако, думать, что «богатые» таким образом становились «бедными» – отнюдь нет, ведь у них оставался самый главный для таких обществ капитал – престиж в глазах общинников, который, к тому же, мог передаваться по наследству.

Помимо инструмента социально-экономического регулирования потлач также помогал решать внешнеполитические задачи. Если вождь определенного клана или племени хотел совершить удар по своему неприятелю – вовсе не обязательно было сразу переходить к войне. Достаточно было пригласить его на такую церемонию и раздать его соплеменникам либо уничтожить на их глазах солидную долю имущества. Таким образом, неприятельский клан попадал в ситуацию, при которой нужно было совершить ответную церемонию и раздарить и уничтожить еще больше вещей, либо де-факто признать свое подчиненное положение. Не правда ли, довольно гуманный по нынешним временам метод?

Однако какое все это отношение имеет к британским волнениям? На самом деле, никакого. Нынешняя неолиберальная элита в условиях кризиса ведет себя совершенно по-другому. Хотя кабинет Кэмерона, равно как и прочие европейские правительства, могли бы многому поучиться у «примитивных» народов. Вот еще один пример из той же работы Мосса: «у хауса (народ, проживающий на территории Нигерии, Нигера, Чада, Судана и Камеруна – А.П.) Судана во время созревания «гвинейской пшеницы» (сорго – А.П.) случаются эпидемии лихорадки; единственный способ избежать заболевания – дарить эту «пшеницу» бедным». Внешняя форма религиозного предрассудка не должна заслонять от нас практического содержания обычая, в основе которого, несомненно, лежит накопленный поколениями опыт, воплощенный в народную мудрость.

Как известно, большинство мелких лавочек, подвершгшихся разграблению в Британии, были застрахованы – следовательно, их владельцам в скором времени будет выплачена страховка. Таким образом, погромы прежде всего ударили по страховым компаниям и прочему крупному бизнесу. То, что было ими потеряно, могло быть роздано в виде «добровольного» потлача. И в этом случае, в соответствии с законами престижной экономики, описанных Моссом, действующий порядок не просто бы «сохранил лицо» – но, даже напротив, укрепился и стал в глазах общества намного сильнее. Однако нынешняя элита отказывается от выполнения «отдара», даже после сеанса прямого принуждения к исполнению своих ритуальных обязательств. Ее «лицо» окончательно «утрачено» – что, по мнению индейцев тлинкитов и хайда, означало то же самое, что «потерять душу».

Когда аналитики утверждают, что в основе британских беспорядков лежит конфликт культур, они в некоторой степени правы. Только это не конфликт «черной» и «белой», «африканской» и «европейской» культуры – а конфликт культуры человеческой с культурой либерально-капиталистической. Только и всего.

И мультикультурализм тут ни при чем.