«Архитектор обязан быть левым» (+фото)

От редакции: Он казался бессмертным – но однажды это должно было случиться. Оскар Нимейер, выдающийся архитектор, создатель города-столицы Бразилиа, который мыслился им как прообраз коммунистических городов будущего, один из основоположников современной архитектуры, скончался на 105 году жизни. Человек, который никогда не отказывался от своих политических взглядов – ни во время военной диктатуры, ни с началом девяностых, когда сдался его старый приятель, умирающий Жоржи Амаду. C 1992 по 1996 год Нимейер занимал пост председателя Коммунистической партии Бразилии, и в это же время, в возрасте 90 лет, он построил знаменитое здание Музея современного искусства в Нитерое. 

О нем писали: «архитектуру Нимейера отличает пластичность, выразительность и теплота. Он одним из первых увидел и реализовал художественные возможности монолитного железобетона». Нимейер доказал, что бетон может быть нежным, а человек может быть всю жизнь крепок в своих убеждениях, как бетон. Даже если эта долгая жизнь длилась более века. Последнее интервью Нимейера постсоветским журналистам ярко демонстрирует, каким был этот человек, до последних дней работавший, чтобы «изменить этот проклятый мир».

Предисловие автора: Рио-де-Жанейро. Пять часов в минус, тридцать градусов в плюс. Оскар Нимейер мало встречается с журналистами. Тем удивительнее было его согласие на интервью российским журналам AD Architectural Digest и «Власть». Мне повезло – к Нимейеру отправился именно я. Я мечтал расспросить его о Ле Корбюзье, с которым он работал, о здании ООН в Нью-Йорке, построенном по его эскизу, а главное – про самый знаменитый градостроительный эксперимент современности. В 1957 году президент Бразилии Жуселину Кубичек предложил Нимейеру построить новую столицу Бразилиа. Ничего подобного этому футуристическому городу с тех пор на земле не появилось. Фантастические виды площади Трех властей свидетельствовали о том, что в Латинской Америке появился новый архитектурный гений, человек ренессансного масштаба, не испугавшийся совершенно невероятной работы — за несколько лет вырастить в пустыне один из самых впечатляющих городов планеты. Но разговор пошел о другом. И начался не с моего вопроса, а с вопроса Нимейера.

– Ты из Москвы? Как там у вас дела? Что поделывают ваши коммунисты? Меня ведь, знаешь, пытались отправить прямо в Москву. Во время диктатуры командующий ВВС так прямо и сказал: архитекторам-коммунистам место в Москве.

– Но вы тогда выбрали Европу.

– Я был в Италии, в Алжире, много работал во Франции.

– В Италии вы построили корпуса издательства Mondadori. Вы тогда говорили, что это памятник типографским рабочим. А ваши критики смеялись и говорили, что если это кому и памятник, так это владельцу издательства.

– Ну да, по их мнению, если рабочие работают в жестяных бараках –  это нормальнее. Честнее, так сказать. Но вообще-то, знаешь, архитектор берет ту работу, которую ему предлагают, он редко может выбирать. Вот во Франции у меня была великолепная работа.

– Потому что там был Ле Корбюзье?

– Я в первый раз встретил Ле Корбюзье, когда он делал с нами министерство образования в Рио. Его пригласил очень умный министр Густаво Капанема. Лусио Коста, мой старший друг, работодатель и учитель, порекомендовал меня в качестве чертежника, и те две-три недели, которые мы встречались с Ле Корбюзье, я никогда не забуду. У меня был шанс отплатить ему добром, когда в 1947 году мы все работали над зданием ООН в Нью-Йорке. У него там не ладилось, его проект явно не проход ил. Я все тянул и тянул время, надеясь, что его все-таки примут, и только под нажимом американцев представил свой эскиз, который в итоге всех устроил. Корбюзье сказал мне тогда: «Ты благородный человек, Оскар».

Но в то время, во Франции, он мало чем мог мне помочь. Зато там был мой друг Андре Мальро. Он тогда был министром культуры, а до этого гостил у меня в Бразилиа. Ему страшно поправилось, они в то время во Франции только вынашивали идею своих «больших проектов». Наш масштаб его поразил. Помню, он сказал, что таких колонн, как в моих зданиях, он не видел после Парфенона. Так вот, он добился для меня во Франции разрешения на работу, прямо у де Голля попросил. Я приехал. И знаешь, что сделал? Жорж Марше, генсек французской компартии, попросил построить дом для французских товарищей, штаб-квартиру ФКП. По-моему, у меня неплохо получилось.

– Вы уже однажды построили дом для товарищей. То есть сначала для себя, а потом вышло, что для товарищей. Так ведь?

– Да. Луис Карлос Престес (выдающийся деятель Бразильской компартии, один из лидеров движения теньентистов, начальник штаба «Колонны Престеса» – мятежной армейской дивизии, которая с боями прошла через территорию Бразилии – прим. ред.), наш генсек, тогда вышел из тюрьмы. Вместе с ним выпустили еще 15 товарищей. Я их всех приютил у себя – у меня был большой дом. А потом подумал и сказал: вам дом нужнее, забирайте его для партии. Понятно, буржуи мне этого не простили.

–  Вы построили за свою жизнь такое, что другим архитекторам и не снилось. Что автор Бразилиа думает сейчас об архитектуре?

– Я думаю только одно: что жизнь важнее, чем архитектура. Архитектура ничего не может изменить, а жизнь меняет архитектуру до неузнаваемости.

– Но кумир вашей молодости Ле Корбюзье выдвигал альтернативу: архитектура или революция

– Нет никакой альтернативы революции. Когда мы строили Бразилиа, нам казалось,что мы создаем новый мир – совсем другой, свободный, радостный, молодой. Теперь я смотрю: а какой же он другой? Мы были все вместе, мы были едины – архитекторы, рабочие, инженеры, политики. А сейчас все разошлись, и между нами все те же стены. А ведь мы с такой любовью строили новый город...

– Но ведь вас подрядила буржуазная власть.

– Президент Кубичек был настоящим идеалистом и замечательным человеком. Он дал нам возможность работать. Меня не пускали на этот проект: политическая полиция была против. Он при мне накричал на них: «Нимейер проедет, он не может уйти! Без него не будет Бразилиа!».

Нам дали карт-бланш. Я сам подбирал себе команду и взял с собой не только архитекторов, но и одного доктора, журналистов и еще нескольких моих друзей –  умных, веселых, но безработных. Я и подумал, почему бы им не помочь. Будет с кем поговорить не только об архитектуре. И только так можно было решать неожиданные задачи. Взять хоть здание национального конгресса, которое сейчас стало символом Бразилиа. Мы не знали, каким должен быть конгресс. Кончилось тем, что мы поехали в Рио и измерили старое здание конгресса. Потом разделили результат на количество депутатов, чтобы понять, сколько им нужно места для них самих, их помощников, машинисток и секретарш.

Министр обороны все интересовался, каким будет здание министерства – в современном или классическом стиле? Я тогда спросил его: «А вы, генерал, какое оружие предпочитаете – современное или классическое?».

Но результат! Мы строили город для бразильцев, моих товарищей, а выстроили заповедник для бюрократов. Рабочим там негде жить. Нет, архитектор обязан быть левым. 

– Неужели крах коммунизма в Европе ничего не изменил в вашем мировоззрении.

– Крах коммунизма в Европе – большое несчастье. В мире было две силы, теперь осталась одна – США, которые в итоге погубят и себя, и нас всех. Буш – типичный сукин сын, как и все, кто его поддерживает. Меня 20 лет не пускают в Штаты. Сколько раз меня звали туда на проект, а госдепартамент отказывал в визе. Для меня это лестно, это означает только одно: я все такой же, каким был, все такой же опасный.

– Но и СССР не такой уж был подарок.

– Я никогда не забываю, что Россия выиграла войну. Я помню, как Гитлер был уже в Сталинграде, а Сталин сказал: «На Берлин!» – и так оно и случилось. Я с тех пор ничуть не изменился. Архитектор не может быть буржуа, его призвание – менять мир, и я делал это разными способами. Я строил дома, я раздавал листовки на улицах, я издавал журналы, спорил, боролся.

И пусть я вижу теперь, что мы потерпели неудачу, я снова готов служить делу. У меня нет претензий, что я вот такой и сякой. Meня назвали Оскар Рибера Алмейда де Нимейер Соареш –  здесь и арабские имена, и португальские, и немецкие. Я метис, как все в этой стране, и я горжусь тем, что я – как все. Для меня главное –  не архитектура, а семья, друзья и тот бесчестный мир,
который должен измениться.

– Когда-то архитекторы были политиками, а теперь все больше светские персонажи.

– Не в моих правилах порицать других. Я делаю что могу, пусть и другие стараются, и я их уважаю. Нет идеальной архитектуры, нет архитектурной моды. Каждый должен делать свою архитектуру –  какую угодно, но свою. Однако нельзя забывать о людях, ты для них работаешь –  вот и вся политика.

– Как вам удалось столько построить?

– Я никогда не был жаден до денег, зато всегда жаден до работы. Я даже бравировал своим умением все сделать быстро и в срок. Когда мне заказали яхт-клуб в Пампулье, я спросил «Сколько у меня будет времени для работы?» «Проект нужен завтра», –  был ответ. К завтрашнему дню он и был готов. Ну и мне везло на сотрудников. Какие у меня были инженеры! Мой друг Жоаким Кардозу, он приносил мне свои расчеты и говорил: «Ну вот, Оскар, еще один мировой рекорд».

– При этом у вас в то время была не самая совершенная строительная техника.

– Ну почему же? У нас был бетон, а с ним можно сделать все что угодно. Техника бедная, но эффективная. Мы не были избалованы современными материалами, ну так и ничего страшного. Я считаю, что архитектура удалась, если она видна сразу после того, как закончены основные конструкции. Вот что важно, а не то, чем их потом облепят.

– Ваша новая работа –  музей в Нитерое –  это прямо гимн бетону.

– Когда я увидел панораму, я был потрясен и решил, что этот вид надо сохранить. Свой музей я поставил на одной опоре, на одной бетонной «ноге». Архитектура –  это всегда изобретение. Надо удивлять. И надо делать это простыми средствами.

Вот Нитерой. Знаешь, чем я горжусь? Не тем, что его критики со всех сторон облизали, вспомнили, что я жив. Я горжусь тем, что ты, может, видел вещи и получше, но вот такой же –  не видел. 

– Точно. И еще один вопрос. Вы, коммунист с младых ногтей, построили несколько самых знаменитых католических церквей. А как же «опиум для народа»?

– Да знаешь, у меня была семья очень традиционная. Я рос под портретом папы, как ты, быть может, под портретом Сталина. А в партию я пошел не как в церковь. Я пошел в партию потому, что там были самые умные люди, каких я когда-нибудь знал.

– Можно я вас сфотографирую?

– Ну, давай. Я сейчас ассистента позову, он нас с тобой щелкнет. Сейчас, сейчас. Ах, это ты меня одного хочешь снять? Я-то думал, ты хочешь со мной сфотографироваться, я привык, что я вроде достопримечательности и на моем фоне фотографируются – акая древность местная. А я совсем не древность, я единственный архитектор в моей мастерской, и у нас чертова уйма работы. Надо ведь еще изменить этот проклятый мир.

Закуришь? Нет? А я закурю.

Беседовал Алексей Тарханов

«Архитектор»