Грядет городская революция

Париж 1871-го года, Прага 1968-го, Каир 2011-го и нынешние улицы Нью-Йорка – колыбелью радикальных движений долгое время были именно города. На протяжении десятков лет городские протесты вспыхивали из-за: безработицы, из-за недостатка продуктов питания, приватизации и коррупции. Но не были ли все эти протесты вызваны самой географией городов? Этот вопрос становится одним из наиболее актуальных по мере того, как движение Occupy Wall Street готовится к новым протестам по всем городам США.

Географ и социолог Дэвид Харви, почетный профессор антропологии Университета Нью-Йорка, один из двадцати наиболее часто цитируемых ученых нашего времени, посвятил свою жизнь исследованию принципов организации городов.

В своей новой книге «Восставшие города: от права на город до городской революции» Дэвид Харви анализирует влияние финансовой политики свободного рынка на саму жизнь города; он рассматривает негативный эффект долгового кризиса для американцев среднего класса и бедняках, а также рассказывает о том, как безудержное развитие городского строительства уничтожило общественное пространство.

Начиная с общего вопроса – как организуется город, – Харви рассматривает урбанизацию, как основную причину кредитного кризиса. Затем он говорит о том, как развитие городов за последние двадцать лет сделало практически невозможной любую политическую организацию жителей в американских городах. Дэвид Харви находится на передовой борьбы за «право на город», которое заключается том, что мнение людей необходимо учитывать в таких вопросах, как развитие и организация городского пространства.

Черпая вдохновение в примере Парижской Коммуны, когда весь город Париж восстал и сверг аристократию, захватив власть, Харви говорит о наиболее рациональных и объединяющих принципах, на которых может и должно организовываться городское пространство.

Мы поговорили с Дэвидом Харви о движении Occupy Wall Street, о деструктивности принципов развития Нью-Йорка при мэре Блумберге, и о том, как сделать свой город более соответствующим желаниям его жителей.

 

– Вы пишете, что лозунг «право на город» на самом деле ничем не наполнен. Что это значит?

– Каждый может предъявить права на город. Мэр Блумберг имеет право на город, например – но при этом разные слои городского населения имеют разные возможности осуществлять это право.

Поэтому, если уж говорить о праве сделать город более соответствующим желаниям его жителей и о тенденциях в развитии Нью-Йорка за последние 20-30 лет, становится ясно, что город развивался лишь в соответствии с желаниями богатых. В 1970-х годах, например, развитие города определяли Рокфеллеры, сейчас – это люди вроде мэра Блумберга – они перестраивают город под себя, делая его удобным для своего бизнеса. Но массы жителей города практически не имеют при этом возможности влиять на этот процесс. В городе около миллиона, человек, которые пытаются прожить на 10 000 долларов в год. Какое влияние они имеют на проект развития города? Вообще никакого!

Когда я говорю о праве на город, я имею в виду не некое этическое право, которое можно осуществлять, а скорее то, за что необходимо бороться. Чье именно право на город? Право строить какой именно город? Я считаю, что тот миллион человек, которые живут на 10000 в год, должны, по меньшей мере, иметь такое же влияние, как и верхушка – один процент. И я считаю лозунг «право на город» не наполненным содержанием – потому, что в любом случае он предполагает, что кто-то придет и просто скажет: «мое право имеет значение, а ваше – нет». Таким образом, в любом случае возникнет конфликт интересов.

– С 1980-х годов по всему миру идет волна приватизации общественных институтов (школ, железных дорог, источников воды). Повлияла ли она на рост волнений, охвативших низы городского населения?

– Именно этот вопрос я и пытаюсь задать в своей книге. Почему мы ничего не сделали? Почему у нас нет своего 1968-го года? Почему, несмотря на постоянный рост неравенства в США и в других странах мира, волнения не начались раньше? Почему они не были масштабнее? Мы только сейчас видим, как, в качестве реакции на подобного рода проблемы, возникло движение Occupy Wall Street – и аналогичные протестные движения распространяются в других странах. Студенты в Чили оккупировали университеты. Нечто подобное наблюдалось и в 1960-х годах, когда вспыхнули волнения против неравенства.

Я точно не могу сказать, почему волнения не были более масштабными. Думаю, что здесь мы имеем дело с невероятной властью денег, командующих полицейским аппаратом. Сейчас у нас возникает весьма опасная ситуация, когда любые формы протестных волнений могут рассматриваться, как терроризм – учитывая усиление мер безопасности, начавшееся после 11-го сентября. То, что мы наблюдали на площади Тахрир и в ходе других городских восстаний, эхо которых докатилось в прошлом году до Висконсина – все это признаки поднимающейся волны сопротивления.

Можно провести определенную параллель с тридцатыми годами. Хотя крах фондовой биржи произошел в 1929-м, но по-настоящему крупные протесты вспыхнули только в 1933-м, после чего уже стало нарастать действительно массовое протестное движение. Сейчас, мы, вероятно, подходим к аналогичной точке – ведь депрессия, рецессия (как ее ни назови) отнюдь не закончилась. Массовая безработица никуда не делась, а люди – то здесь, то там – теряют свои дома. Все больше народа начинает понимать, что это отнюдь не кратковременное, а перманентное состояние.

Так что, я думаю, мы вскоре увидим еще более массовые волнения, вспыхивающие повсеместно. Ведь нынешняя ситуация – это совсем не то, что было во время краткосрочного кризиса 1987-г года. А через два года все вновь встало на свои места. Сейчас у нас происходит нечто совсем иное.

Существует определенная разница между спонтанным взрывом гнева без какой-либо политической цели и продуманным ответом, по типу такого, который мы наблюдаем на Occupy Wall Street. У этого движения есть свое послание, это движение ставит на повестку дня вопрос о неравенстве – и, думаю, делает это весьма успешно. По крайней мере, Демократическая партия уже говорит об этом – а всего лишь год назад за ней подобного не наблюдалось. Такой вопрос даже не упоминался. Сейчас же они его обсуждают, и он уже просочился в риторику избирательной кампании Обамы, что является попыткой кооптировать само это движение.

– Почему опыт Парижской Коммуны так важна для современных движений?

– По двум причинам: во-первых, это одно из величайших восстаний в истории – его следует изучать, о нем необходимо дискутировать. Другая причина – Парижская Коммуна занимает важное место в идеологическом пантеоне левых. Ведь и Маркс, и Энгельс, и Ленин, и Троцкий – все они рассматривали Парижскую Коммуну в качестве примера, на котором нужно учиться, и в какой-то мере, следовать ему – как, например, в Петрограде 1905-го, а затем уже в ходе последовавшей русской революции. Историю Парижской Коммуны надо изучать, на ней надо учиться.

– Повлияла ли на процесс разрушения социальной, политической жизни города урбанизация, проводившаяся по законам свободного рынка?

– Я вовсе не романтизирую город предыдущего периода 1920-30-х годов – с его относительно компактной концентрацией населения, когда машина правительства могла концентрированно и эффективно осуществлять свою политическую власть над городом. С течением времени жителей города рассеял в пространстве процесс суб-урбанизации – ведь город расширялся. Жители города активно рассеивались по так называемым «гетто» в разных районах.

Таким образом, сейчас уже нет такой сильной концентрации бедняков в одном месте, которая позволила бы им легко организоваться. Были, конечно, отдельные моменты, позволявшие им выступить сообща – например, в Лос-Анджелесе, после нападения на Родни Кинга (афроамериканец Родни Кинг, превысивший скорость на автомобиле, был чуть ли не до смерти избит на улице группой полицейских в 1991-м, что вызвало массовые бунты по всему городу – прим. перев).

Я считаю, что процесс разрастания города, создания пригородов и отдельных, закрытых от других сообществ, существенно фрагментирует и саму возможность последовательного участия жителей в общеполитической жизни города – что является самой сутью коммунального политического проекта. Сейчас мы нередко имеем дело с такой позицией: «где угодно, только не у меня во дворе». Зачастую люди не желают жить рядом с теми, кто выглядит иначе, или не желают, чтобы рядом ходили иммигранты. Социальный характер города претерпел изменения. Я много размышлял над политической субъективностью, созданной пригородами и закрытыми сообществами.

Конечно, таким образом создается фрагментированная субъективность, когда никто уже не способен воспринять весь город в его целостности – в целостности и взаимосвязанности происходящих в городе процессов. Людей не беспокоят проблемы города в целом – а лишь то, что касается некой его части. Поэтому я считаю, что сейчас на повестке дня, в качестве политического проекта, стоит необходимость возрождения на руинах капитализации политики города в целом.

– Когда говорят о движении Occupy Wall Street, часто используют термин «прекариат» (работники-фрилансеры и рабочие, не объединенные в профсоюзы). Почему они так важны для радикальных движений?

– Мне не очень-то нравится сам термин «прекариат». Обычно так называли себя люди, создающие и воссоздающие жизнь города, когда сравнивали свою работу (как правило, временную и не защищенную социальными гарантиями) с трудом фабричных рабочих. Левые традиционно работали с профсоюзами и фабрично-заводскими рабочими, пытаясь найти в них свою политическую базу в эпоху политических перемен. Левые никогда не придавали особого значения тем, кто создает и воспроизводит жизнь города. И тут мы вновь возвращаемся к Парижской Коммуне – ведь если вспомнить, что за люди принимали в ней участие, окажется, что это были не фабричные рабочие. Это, преимущественно, были мелкие ремесленники, которых тоже можно было бы назвать «прекариатом».

А с чем мы сталкиваемся сейчас, когда у нас прекратили работу многие заводы и фабрики? Наш индустриальный рабочий класс уже не настолько велик, как в 1960-70 годах. И, соответственно, теперь вновь встает вопрос: какова же политическая база левых? Мое мнение – это теперь все те, кто создает и воспроизводит жизнь города. В основном это «прекариат». Они мобильны, их нелегко организовать и объединить в профсоюзы, они часто сменяются. Но, несмотря на все, они обладают огромным потенциалом в качестве политической силы.

В качестве примера я обычно привожу успехи забастовки рабочих-мигрантов. Когда большинство мигрантов всего лишь один день отказались выходить на работу, такие города как Лос-Анджелес и Чикаго фактически остановились – что лишь показывает, какую силу имеют эти работники. Нам следует подумать и об этом слое населения. Это, конечно, не означает, что нужно забыть об организованных рабочих частного сектора – но таковых у нас сейчас лишь 9% населения (без учета организованных рабочих общественного сектора, конечно).

Труд «прекариата» имеет огромное значение. И если мы найдем способы организовать его, а эти работники найдут новые формы политического выражения – то, полагаю, мобилизированный прекариат сможет оказать серьезное влияние, как на жизнь города, так и на саму структуру таких городов, как Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес и других.

– Вы говорите «революция в наше время должна быть городской». Почему левые не принимают эту идею?

– Здесь следует вспомнить борьбу по поводу интерпретации того же самого опыта Парижской Коммуны. Кто-то говорит, что это было городское социальное движение – а вовсе не классовое. И тут мы возвращаемся к марксистскому положению о том, что лишь фабричные рабочие формируют революционное движение. Следовательно, если вокруг нет никаких фабрик, то не может быть и революции. Это смешно.

Я же утверждаю, что нам следует рассматривать город как классовый феномен. В конце концов, финансовый капитал сегодня делает город под себя, строя офисные и жилые здания. Именно он определяет развитие города – и если мы хотим оказывать этому сопротивление, то мы должны вести классовую борьбу против власти этого финансового капитала. В первую очередь меня интересует сейчас вопрос: как нам организовать весь город? Ведь именно город – это политическое будущее левых.

– Как можно трансформировать общественное пространство, сделав его более доступным?

– В Нью-Йорке много общественного пространства – но лишь очень небольшая его часть может быть использована для проявления общественной активности. У афинской демократии была Агора, например. А куда мы можем пойти в Нью-Йорке – где наша Агора? Где мы можем поговорить и обсудить проблемы? Ведь именно Агору и пытаются создать на народных ассамблеях в нью-йоркском парке Zuccotti. Там создается пространство для политического диалога.

Нам необходимо захватить общественное пространство, которое, как оказывается и не общественное вовсе, – там не дозволены проявления общественной активности. Мы должны сделать общественное пространство предназначенным для политической активности жителей. Здесь должны вырабатываться решения – здесь люди должны решать, действительно ли стоит, например, одобрять новый проект строительства.

Я на днях прогуливался через парк возле Union Square, где должны были собраться люди – но, как оказалось, там только что высадили цветы на клумбах. Так что теперь общественное пространство – для тюльпанов, а не для людей. Политические власти настолько контролируют сейчас общественное пространство, что оно более не предназначено для сообществ жителей города.

– Политику мэра Блумберга часто описывают словами «строить, как Роберт Мозес, а Джейн Джекобс – в уме» (Роберт Мозес безжалостно перестраивал центр города в середине прошлого века, разрушая целые кварталы ради прокладывания скоростных трасс, а Джейн Джекобс, писательница, была его основным оппонентом – именно благодаря ей удалось сохранить Гринвич Виллидж, пустив трассу через подземные тоннели). Как ему удается совмещать эти два образа?

– Подобная политика необходима, если вы ведете достаточно безжалостное строительство новых объектов в стиле хай-модернизма. Администрация мэра Блумберга запустила даже больше мега-проектов, чем Роберт Мозес в 1960-х годах, но Блумберг пытается подать их в качестве строительных работ, ведущихся на благо жителей города, и использует при этом в своих целях эстетику Джейн Джекобс.

Таким образом, сама суть проектов, как бы маскируется путем придания им «экологического» оттенка. Мэр Блумберг действительно в какой-то степени интересуется проблемами окружающей среды. Он будет просто счастлив, если вы сможете построить здание, соответствующее «зеленым технологиям». Мы видим, например, как он перестраивает улицы, отводя определенное пространство велосипедистам – при условии, конечно, что этих велосипедистов будет не очень много – это уже ему не понравится.

– Как вы считаете: происходит ли в городах рост сопротивления политике, ведущейся в интересах свободного рынка?

– Что меня поражает: если взглянуть на карту протестов, происходящих сейчас по всему миру против различных аспектов капитализма, то видно, что таких протестов очень много. Однако проблема в том, что все эти протесты фрагментированы. Например, сейчас у нас много говорят о долгах студентов за обучение и связанных с этим студенческих протестах. Завтра люди выйдут на улицы в протест против выселения из жилья. Потом где-то начнутся протесты против закрытия больницы или школы.

И перед нами сейчас стоит такая проблема: как объединить все эти протесты? Уже есть определенные попытки создать коалиции, вроде Альянса «Право на город» или Конгресса необъединенных в профсоюзы рабочих. Так что, подобные попытки предпринимаются – люди уже думают над тем, как объединить разнородные протесты. Но пока все это еще находится на ранней стадии. Если удастся объединить эти протесты, то мы будем уже иметь дело с огромной массой людей, требующих изменения самой системы – самих ее корней, так как она более не удовлетворяет нужды и желания всей этой массы людей. 

– Движение Occupy Wall Street очень похоже на попытку сведения воедино различных проблем, о чем вы только что говорили, но у него до сих пор так и нет единого послания. Почему левые так отрицательно относятся к самой идее лидерства и иерархии?

– У левых всегда была с этим проблема – всегда существовал некий фетишизм организации и вера в то, что для осуществления определенного проекта достаточно определенного же типа организации. Это в полной мере касается и коммунистического проекта, в котором левые, не отклоняясь ни на шаг, следовали демократически-централистской модели. У этой модели есть свои плюсы и свои минусы. А сейчас мы видим, что различные элементы левого движения не приемлют никакой формы иерархии. Он настаивают на горизонтальных структурах и требуют, чтобы все решения принимались на принципах открытой демократии. Но на практике же все оказывается не совсем так.

Движение Occupy Wall Street, по сути, действует, как авангард (политическая партия во главе движения). Да, они будут это отрицать – но, в сущности, ведь, так и есть. Они говорят от имени 99% – но их ведь не 99%. Они обращаются к этим самым 99%. Левые должны проявлять больше гибкости – выстраивать разные организационные структуры. Мне, например, очень понравилась модель Эль-Альто в Боливии, представляющая собой смешение горизонтальных и иерархических структур, взаимодействующих в процессе создания мощной политической организации. Думаю, что, чем быстрее мы отойдем от определенных правил ведения дискуссии, тем лучше.

Нынешние правила ведения дискуссии – те, что сейчас в моде – очень хороши для маленьких групп, потому что всех можно собрать вместе на одной ассамблее. Но если вам необходимо созвать на ассамблею все население Нью-Йорка, то окажется, что это в принципе невозможно. А потом вам ведь необходимо будет созвать региональные ассамблеи – мега-ассамблеи.

По сути, у Occupy Wall Street есть координационный комитет. И участники движения очень болезненно относятся к тому, чтобы действительно осуществлять руководство и решать организационные вопросы. Я полагаю, что успешные движения всегда сочетают и горизонтальные структуры и иерархию. Наиболее впечатляющий пример такого сочетания для меня представляет чилийское студенческое движение, у которого есть лидер – девушка-коммунистка, Камила Вальехо, – но при этом само движение пытается быть максимально «горизонтальным», а не полагаться во всем на решения некоего центрального комитета. Если есть необходимость в лидерстве, ее тоже нельзя игнорировать.

Если мы будем мыслить в таких терминах, то у левых будет более гибкая система организации. В самом движении уже есть группы, которые пытаются привлечь людей из Демократической Партии, требуя, чтобы те подписались под требованием движения Occupy Wall Street – иначе они угрожают выставить против них на выборах своих кандидатов. В движении есть определенное крыло, действующее таким образом – но они, при этом, вовсе не в большинстве.

– В конце своей книги вы предлагаете нам не так уж и много ответов на поставленные вопросы. И говорите, что хотели бы начать диалог о том, как же нам решать проблемы огромного экономического неравенства и множественных кризисов капитализма. Считаете ли вы, что ответы на подобные проблемы может дать движение Occupy?

– Возможно. Если профсоюзное движение будет двигаться к организации скорее по географическому принципу, а не на основе одного лишь места работы, то и альянсы между городскими социальными движениями и профсоюзами будут гораздо более крепкими. Ведь в истории есть примеры удачного сотрудничества. Думаю, что если сейчас посеять зерна такого сотрудничества, то станут возможно и весьма масштабные перемены. Если движение Occupy Wall Street сможет сотрудничать с профсоюзными движениями, то можно будет сделать важные шаги в политической сфере.

Моя книга – это лишь основа для исследования подобных возможностей. Она не отвергает ничего, так как мы еще не знаем, какие именно формы организации будут наиболее успешными. Но здесь открывается огромное поле для развития политического активизма.

Беседовал Макс Ривлин-Надлер

Salon

Перевод Дмитрия Колесника