«Я сидел в тайной тюрьме»

Коммунист Андрей Соколов меньше всего подходит на кандидатуру «пророссийского» активиста. Он дважды сидел в российской тюрьме по политическим статьям и никогда не был замечен в антиукраинской риторике. Его детство прошло именно на Украине, откуда Соколов уехал в Москву, к сестре, в начале голодных девяностых годов. Бедственное положение семьи подтолкнуло Андрея к левому радикализму. Он закончил ПТУ и по 12-16 часов работал в частной пекарне – при этом, их семья перебивалась с хлеба на кашу. Соколов вступил в Революционный коммунистический союз молодежи (большевиков) и в апреле 1997 года вместе с товарищами организовал акцию «Гена, стань красным!», забросав помидорами Геннадия Зюганова, которого обвинили в предательстве коммунистических идеалов. Тогда он первый раз попал за решетку, а уже вскоре молодого комсомольца арестовали по обвинению в вандализации мемориальной плиты царской династии Романовых, а также, в уничтожении памятника Николаю Второму и попытке уничтожить монумент Петру Первому. О «пекаре-террористе», который написал около памятного знака монархам «Зарплату – рабочим!», снимали передачи на НТВ и писали в «Московском комсомольце». В итоге, он был осужден на четыре года тюрьмы, а вскоре после освобождения вновь оказался в местах заключения – Соколову подкинули оружие, осудив его на 5 лет и 6 месяцев заключения по обвинению в «незаконном хранении оружия и боеприпасов». 

После этого Соколов ушел из активной политики, сосредоточившись на работе в токарной мастерской – во многом, из-за того, что серьезно подорвал в тюрьме зрение. Однако, российские правоохранители и в последующие годы не оставляли его без внимания, периодически задерживая, а сам он в декабре 2011 года принимал участие в массовых митингах на Болотной площади. В конце 2014 года коммунист приехал на Донбасс. По словам самого Соколова, он хотел помочь местным жителям гуманитарной помощью, и для него было важно самому разобраться в том, что происходит в охваченном войной регионе, где обещали возможность поучаствовать в работе национализированных предприятий. Соколов не вступал в ополчение и не брал в руки оружие, однако, всего через двенадцать дней, когда он ехал на собственной машине из Донецка в Горловку, россиянин по ошибке заехал на блокпост украинских войск, где был немедленно арестован. С этого момента давний оппонент российской власти находился в украинской тюрьме – хотя обвинений по существу ему предъявить не могли. По словам адвоката Соколова Валерия Довженко, у следствия не было улик для осуждения Соколова, а все немногочисленные доказательства получены с нарушением норм и требований УПК.

Несмотря на это, Соколова держали в тюрьме полтора года – пока он не согласился на сделку со следствием, получив приговор в виде лишения свободы на срок в 2 года и 7 месяцев. Согласно «закону Надежды Савченко» ему засчитали этот срок по формуле «день за два»,  и немедленно освободили в зале бердянского суда. Однако, на волю Андрей тогда так и не попал – неизвестные люди в штатском похитили его прямо после судебного заседания. И следующие полгода – с апреля по октябрь 2016 года, он незаконно удерживался в одной из печально знаменитых тайных тюрем, не имея связи ни с юристами, ни с родными.

– Андрей, расскажи, куда отвезли тебя после похищения?

– Я находился в подвальных помещениях здания СБУ города Мариуполя, на улице Георгиевской 77. Одно из них было стрелковым тиром, и использовалось не только для содержания незаконно задержанных граждан Украины и России, но и для пыток – водой, током, через избиения. Летом, когда я уже там находился, туда приводили других арестованных. Их клали на скамьи, садились на них сверху, закрывали тряпками лица, и заливали их водой, создавая эффект утопления. Эта пытка широко применяется сейчас во всем мире – например, в американской тюрьме Гуантанамо, о чем есть многочисленные свидетельства и даже документальные фильмы разных правозащитных групп. Она не оставляет следов насилия, а человек практически не может ее вынести, и обычно соглашается дать любые показания, или выдать пароли от своих почтовых аккаунтов, от своих страниц в социальных сетях. Все, что им надо.

Иногда это были просто невинные люди, которых вынуждали себя оговорить. Хотя они могли просто приехать из Донецка за пенсиями, к примеру – не ожидая, что их схватят где-то на блокпосту. Я потом видел на полу тряпки, которыми пытали, лужи от воды. 

Такое делали там же еще год назад, весной 2015, когда я в первый раз попал в этот подвал СБУ после ареста на блокпосте. Помню, пока я ждал, когда меня выведут на допрос, в ту же самую оружейку завели еще одного человека. Я сразу заметил странные дырки на носках его берцев. Спросил: «тебе что, машина по ногам проехала?». «Нет – сказал он – это болгаркой сделали». Он был обыкновенным водителем в Донецке, ездил на «камазе», и, как и я, случайно заехал на украинский блокпост. И его пытали с помощью болгарки – посадили на стул с мешком на голове и включили ее, по очереди прижимая ее к ботинкам. Кость не задело, но повредило пальцы на ногах. Я вспомнил, что пока меня возили по подвалам в зоне АТО сразу после ареста, пьяные солдаты тоже обещали отрезать мне болгаркой пальцы. Чтобы, мол, раз я токарь, больше не мог работать руками. Я думал, что это только угрозы, но увидев эти дырявые берцы, стал думать по-другому.

– А в остальное время ты находился в тайной тюрьме один?

– Да, обычно я был в полной изоляции. Мне не давали возможности связаться с адвокатом или родственниками. Ведь мое похищение было совершенно незаконным с точки зрения украинского законодательства и международного права. Украинские правоохранители вообще делали в это время вид, что они меня старательно ищут. Психологически это было очень тяжело – потому что за мою жизнь никто не отвечал. Меня как бы не существовало. И не было гарантий, что от меня просто не избавятся, и никто так толком и не узнает, что со мной произошло.

Поэтому я совершил попытку побега, разобрав ночью вентиляционную систему, но был схвачен охранником-автоматчиком. Меня побили и перевели на более строгий режим содержания, в оружейку – закрытое помещение с железной двойной дверью, где все время горел электрический свет, так что не было ощущения смены ночи и дня, а в углу под потолком стояла видеокамера. Вдобавок, там не хватало воздуха, на стенах – плесень. Питание было плохим – два раза в неделю мне покупали гривень на двести продуктов, самых простых. И я сам, как мог, готовил из них еду – был кипятильник и нагревательный тэн на полу. Правда, у меня было маленькое радио, которое я взял с собой из тюрьмы. Оно здорово выручало в подвале. В радио был разъем под флешку, и я мог слушать любимую музыку – Цоя, «Адаптацию», «Электрических Партизан», «Границу». Но у меня скоро это флешку отобрали.

Через какое-то время, вначале сентября, меня перевезли на частную квартиру, которую охранял солдат добробата и сотрудник спецслужб. Меня держали в комнате и выпускали только в туалет, два раза в день. Дело в том, что с 5 по 7 сентября на Украине, в Мариуполе как раз работала международная комиссия Организации Объединенных Наций, которая требовала допуска в эти тайные тюрьмы. Вначале им отказали, и этой вызвало большой международный скандал – представители ООН устроили демарш и уехали из страны. Поэтому, через два месяца наблюдателей пустили – но заключенных, конечно же, перевели на это время в другие места. И когда через некоторое время меня вернули в СБУ Мариуполя, я сразу увидел, что в этой оружейной комнате старательно затерли металлической щеткой все мои надписи, выкинули мои личные вещи, превратили из комнаты склад старой компьютерной техники. Короче, сделали вид, что в этом помещении никогда не было таких людей, как я.

– А как осуществлялось твое освобождение?

– В октябре мне сказали, что меня везут на обмен. Но к этому времени в отношении факта моего похищения завели уголовное дело. Об этом я знаю от моего адвоката Довженко, который подал заявление в прокуратуру. И они, по-видимому, решили, что будет лучше меня освободить, чтобы не усугублять международный скандал. В Мариуполе я стал для украинской спецслужбы слишком неудобным заключенным – да и не было у них ничего против меня, в общем-то. Я же не воевал и вообще находился на Донбассе до задержания меньше двух недель, просто осматривал производство на заводах. Кроме того, я хоть и гражданин РФ, но не военный – скорее наоборот, оппозиционер.

Меня повезли на границу с Крымом, чтобы переправить в Россию там – но украинские пограничники меня не выпустили, потребовав специальное разрешение. Поэтому меня отвезли обратно на Донбасс, на КПП Гнутово, заплатили таксисту, купили билет на автобус «Донецк-Москва». Ни отобранную у меня при аресте машину, ни фотоаппарат, ни два моих телефона так и не вернули – дали какой-то другой старый телефон. Узаконенный грабеж такой.

– Ты описал свою историю западным правозащитникам, которых в последнее время интересует тема секретных тюрем?

– Да, я дал свидетельства международным правозащитным организациям, и готовлю обращение в Европейский суд по правам человека. Для меня важно, чтобы информация о таких местах получила как можно более широкую, массовую огласку, и людей не держали годами в таких помещениях, незаконно лишая свободы, угрожая жизни и делая узников калеками в физическом и психологическом плане. Эти преступления не должны остаться безнаказанными – чтобы они не продолжались дальше.

Беседовал Александр Сокуренко

Читайте по теме: 

Володимир Чемерис. Права людини після «Євромайдану»

Игорь Бурдыга. Узник тайной тюрьмы СБУ?

Борис Рудь. Плохие новости для всех

Андрей Манчук. Время «политических»

Володимир Чемерис. Атмосфера для эскадронiв